Тень ветра - Сафон Карлос Руис. Страница 3

– Сколько лет отроку? – спросил он, искоса поглядывая на меня.

– Скоро одиннадцать, – гордо ответил я. Барсело лукаво улыбнулся:

– Иными словами, десять. Никогда не прибавляй себе годы, букашка, об этом позаботится сама жизнь.

Некоторые из приятелей-библиофилов пробурчали нечто одобрительное. Барсело подозвал официанта, такого древнего, что его давно уже можно было объявить памятником старины.

– Коньяк для моего друга Семпере, да самый лучший, а для его отпрыска – молочный коктейль. Ему надо расти. И еще несколько ломтиков окорока, только не такого, как в прошлый раз, понял? Вы тут не фирма «Пирелли», чтобы резиной торговать, – грозно сказал книгопродавец.

Официант кивнул и удалился, волоча ноги и душу.

– Ну что я вам говорил? – продолжил Барсело. – Откуда взяться рабочим местам, если в этой стране не увольняют даже покойников? Вспомните Сида [1]. Видно, ничего уж тут не поделаешь.

Книголюб, посасывая погасшую трубку, пристально рассматривал книгу, что я держал в руках. Несмотря на личину пустомели и болтуна, он носом чуял хороший текст, как волк – запах крови.

– Итак, – сказал Барсело, изображая безразличие, – с чем пожаловали?

Я взглянул на отца. Он кивнул. Недолго думая, я отдал книгу Барсело, и она оказалась в опытных руках. Тонкие пальцы пианиста быстро исследовали ее состояние, переплет и качество бумаги. С рассеянной улыбкой Барсело раскрыл страницу с выходными данными и, словно опытный криминалист, исследовал ее за одну минуту. Все вокруг, затаив дыхание, наблюдали за ним, словно ожидая чуда или разрешения сделать следующий вдох.

– Каракс. Интересно, – невозмутимо произнес он. Я протянул руку за книгой. Барсело приподнял брови, однако вернул ее мне с ледяной улыбкой:

– Где ты ее раздобыл, малыш?

– Это секрет, – ответил я, догадываясь, что отца забавляет ситуация, в которую попал этот всезнайка.

Барсело нахмурился и перевел взгляд на моего отца:

– Послушайте, Семпере, только из уважения к вам и благодаря узам давней и искренней дружбы, которые нас связывают, остановимся на сорока дуро, и ни песеты больше.

– Я должен посоветоваться с сыном, – возразил отец. – Книга принадлежит ему.

Барсело обратил ко мне волчий оскал:

– Что скажешь, отрок? Для первого раза сорок дуро – совсем неплохо… Семпере, твой мальчуган далеко пойдет. Он прирожденный книготорговец.

Сидевшие за столом подобострастно рассмеялись. Барсело самодовольно посмотрел на меня и достал свой кожаный бумажник. Он отсчитал сорок дуро, что по тем временам было целым состоянием, и протянул их мне. Я молча покачал головой. Барсело снова нахмурился:

– Видишь ли, алчность – один из смертных грехов, порождаемых бедностью, не так ли? Так и быть, шестьдесят дуро, и ты сможешь завести себе сберкнижку, в твоем возрасте пора подумать о будущем.

Я снова молча покачал головой. Сквозь монокль Барсело бросил разъяренный взгляд на моего отца.

– Зря вы на меня смотрите, – сказал отец, – я тут ничего не решаю.

Барсело вздохнул и стал пристально меня разглядывать:

– Послушай, малыш, чего ты хочешь?

– Я хочу знать, кто такой Хулиан Каракс и где можно найти другие его книги, если, конечно, он еще что-нибудь написал.

Густаво тихо рассмеялся и убрал бумажник, поняв наконец, с кем имеет дело.

– Ты прямо академик! Семпере, и чем вы его только кормите? – пошутил книготорговец.

Он доверительно наклонился ко мне, и в его глазах промелькнуло нечто вроде уважения, чего еще несколько секунд назад я в них не видел.

– Давай договоримся: завтра вечером ты зайдешь в библиотеку Атенея и спросишь меня. Захвати с собой книгу, чтобы я мог хорошенько ее рассмотреть, и я расскажу тебе все, что знаю о Хулиане Караксе. Quidproquo [2].

– Quid pro… что?

– Латынь, парень. Мертвых языков не существует, есть лишь заснувший разум. Иными словами, хотя и говорят, что даром только сыр в мышеловке, но ты пришелся мне по душе, и я окажу тебе услугу.

От говорливости этого человека мухи на лету дохли, но я смутно чувствовал, что, если хочу добыть сведения о Хулиане Караксе, мне лучше поддерживать с ним добрые отношения. Я деланно улыбнулся, изображая восторг перед его изысканной речью и латинизмами.

– Помни: завтра в Атенее, – провозгласил Барсело. – Не забудь прихватить книгу.

– Хорошо.

Разговор мало-помалу растворился в ученых беседах библиофилов, которых волновали документы, найденные в подвалах Эскориала, из коих следовало, что, возможно, дон Мигель де Сервантес – всего лишь псевдоним, за которым скрывалась некая чуть ли не покрытая шерстью женщина из Толедо. Барсело отстраненно молчал, не принимая участия в споре, и почему-то пристально, с загадочной улыбкой, следил за мной через стекло монокля. А может, он смотрел на книгу, которую я крепко держал в руках.

2

В то воскресенье облака сползли с неба на землю, улицы плавились в горячем тумане, так что потели даже градусники на окнах. В разгар жары, когда перевалило за тридцать, сжимая книгу под мышкой и то и дело утирая пот со лба, я отправился на улицу Кануда, в Атеней, где Барсело назначил мне встречу. Атеней был – и до сих пор остается – одним из тех уголков Барселоны, где девятнадцатый век до сих пор еще не получил извещения о том, что отправлен в отставку. Парадная каменная лестница вела к легким ажурным перекрытиям, галереям и читальным залам, где приметы прогресса, такие, как телефон, вечная спешка или часы на запястье, казались футуристским анахронизмом. Привратник – а может, то была всего лишь одетая в униформу статуя – никак не отреагировал на мое появление. Я поднялся на один этаж, благословляя лопасти вентилятора, еле слышно шелестевшего над сомлевшими читателями, которые, похожие на подтаявшие льдинки, дремали на своих книгах и тетрадях.

Силуэт дона Густаво Барсело отчетливо вырисовывался на фоне больших стеклянных окон, выходивших во внутренний дворик. Несмотря на почти тропическую жару, букинист был как всегда щегольски одет; его монокль поблескивал в полумраке, как монета на дне колодца. Рядом с ним я различил закутанную в белое покрывало фигуру, похожую на заиндевевшего ангела. Заслышав мои шаги, Барсело отыскал меня взглядом и жестом подозвал к себе.

– Ты ведь Даниель, так? – спросил он. – Принес книгу?

Я дважды кивнул в ответ на оба вопроса, присев на стул рядом с Барсело и его загадочной спутницей. На протяжении нескольких минут библиофил все так же безмятежно улыбался, словно вдруг позабыв обо мне. Я уже оставил всякую надежду на то, что он представит меня своей таинственной спутнице в белом. Барсело вел себя так, будто и не догадывался о ее присутствии. Я украдкой посмотрел на нее, избегая напрямую встретиться с ней взглядом. Она глядела куда-то в пространство. Лицо и руки женщины были бледны, почти прозрачны, черты лица четко очерчены, будто под блестящими черными волосами уверенный резец только что высек из мрамора тонкие линии. Я дал бы ей не больше двадцати, но что-то в ее движениях, в надломленной позе – так обреченно склоняются до земли ветви ивы – подсказывало, что у нее нет возраста. Казалось, она обречена оставаться юной, словно манекен в витрине роскошного магазина. Я пытался понять, бьется ли пульс в этой лебединой шее, но меня отвлек пристальный взгляд Барсело.

– Ну, что же, ты расскажешь мне, где нашел книгу?

– Я бы это сделал, если бы не поклялся отцу хранить тайку.

– Уж этот мне Семпере, с его вечными секретами, – сказал Барсело. – Впрочем, нетрудно догадаться. Тебе невероятно повезло, парень. Что называется, нашел иголку в стоге сена. Так ты мне ее покажешь?

Я передал ему книгу, и Барсело взял ее с великой осторожностью, словно опасаясь сломать хрупкую вещицу.

– Ты, должно быть, ее прочел?

– Да, сеньор.

вернуться

1

Согласно «Песни о моем Сиде», Родриго Диас де Бивар, он же Сид Кампеадор, выиграл битву уже после смерти. Когда Валенсия в 1099 году была осаждена мусульманами, он был убит стрелой, но его товарищи привязали мертвое тело в доспехах и при оружии к седлу и пустили коня в сторону вражеских позиций. Враги в панике бежали. Здесь и далее примеч. ред.

вернуться

2

Буквально: одна вещь за друтую. Латинская поговорка, которую обычно понимают в значении «путаница», «ошибка». Здесь, видимо: ты мне – я тебе.