Хрупкая душа - Пиколт Джоди Линн. Страница 17

Сбивать— аккуратно подмешивать одну субстанцию к другой с помощью большой металлической ложки или кухонной лопатки.

Когда мы говорим «сбивать» нам обычно представляются сбитые самолеты и сбившиеся механизмы. Применительно к тесту это слово имеет совсем другое значение: вы смешиваете два разнородных вещества, но пространство между ними не исчезает. Правильно сбитая смесь легка и воздушна, ее составные части как будто только знакомятся друг с другом.

Это уже почти готовая комбинация, когда одна смесь поддается другой. Представьте плохую раздачу в покере, представьте ссору, представьте себе любую ситуацию, в которой одна сторона просто сдается.

Разогрейте малиновое пюре в кастрюле до средней температуры. Взболтайте яичные желтки с 3 унциями сахара в большой миске, подмешайте муку и малину и вылейте смесь обратно в кастрюлю.

Готовьте на небольшом огне, постоянно помешивая, пока жидкий крем не загустеет. Ни в коем случае не доводите до кипения!

Снимите кастрюлю с огня и постепенно примешивайте шоколад, пока он окончательно не растает. Залейте ликер. Прикройте образовавшуюся смесь целлофаном, чтобы не образовалась корка.

Смажьте шесть формочек маслом и присыпьте их изнутри сахарной пудрой. Разогрейте плиту до 425 градусов по Фаренгейту.

Взбивайте белки, пока не загустеют, вместе с оставшейся унцией сахара. Тут-то вы и заметите, как две непохожие субстанции объединяются, как белки сольются с шоколадом. И белки, и шоколад пойдут на это слияние неохотно, темнота шоколада станет частью яичной пены и наоборот.

Разложите полученную смесь по формочкам, чтобы до края оставалось не менее одной четвертой дюйма. Немедленно ставьте в духовку. Суфле считается готовым, когда оно поднялось, позолотело сверху, а по краям подсохло; обычно на это уходит порядка 20 минут. Однако не удивляйтесь, когда, достав суфле из духовки, вы увидите, что оно осело под грузом собственных невыполнимых обещаний.

Шарлотта

В жизни всё имеет свои последствия, жизнь без влияния на других — невозможна. Это был один из первых уроков, которые преподали нам врачи, когда начали объяснять все тонкости хитрой болезни остеопсатироз. Будьте активны, но ничего не ломайте, потому что если сломаете, то не сможете больше проявлять активность. Родители, постоянно державшие детей в сидячем положении или заставлявшие их передвигаться на коленях, чтобы снизить риск падения, рисковали другим — что у детей не разовьются мускулы и суставы, необходимые для защиты костей.

В твоем случае — Шон пошел на риск. С другой стороны, его обычно не было дома, когда у тебя случался очередной перелом. Он потратил долгие годы, чтобы убедить меня: несколько гипсовых повязок — это скромная цена за настоящую жизнь. Возможно, теперь я смогу убедить его, что два ужасных слова «ошибочное рождение» — это приемлемая плата за твое безбедное будущее. Несмотря на скандальный уход, я все же надеялась, что они мне перезвонят. Я засыпала с мыслями о том, что рассказывал Роберт Рамирез. Я просыпалась с непривычным вкусом во рту — и сладким, и кислым одновременно; лишь через несколько дней я поняла, что это — обыкновенная надежда.

Ты сидела на больничной койке, прикрыв корсет одеялом, и читала книжку вроде «100 бесполезных фактов» в ожидании укола памидроната. Поначалу тебе его впрыскивали раз в два месяца, теперь достаточно было ездить в Бостон дважды в год. Памидронат не способен излечить ОП, но позволяет людям с третьим типом хотя бы передвигаться на ногах, а не в инвалидном кресле.

Без этих уколов у тебя в стопах могли бы образовываться микротрещины даже при ходьбе.

— Сложно в это поверить, глядя на переломы тазобедренных суставов, но Z-показатель у нее значительно улучшился, — сказал доктор Розенблад. — Он сейчас на отметке минус три.

Когда ты только родилась, скан костей показал плотность в минус шесть пунктов. У девяносто восьми процентов населения этот показатель составляет от плюс до минус двух. Кость постоянно рождает новые клетки и поглощает старые; памидронат же снижал уровень, при котором твое тело поглощало костную ткань, позволяя тебе двигаться достаточно активно, чтобы набираться сил. Доктор Розенблад однажды объяснил мне этот принцип на примере обычной кухонной губки: кость — пористое образование, а памидронат хоть немного заполнял ее поры.

За пять лет постоянного лечения ты перенесла более пятидесяти переломов. Я даже не представляю, как бы ты жила без врачебного вмешательства.

— У меня для тебя сегодня припасен очень интересный факт, Уиллоу, — сказал доктор Розенблад. — В крайнем случае врачи заменяют кровяную плазму пастой из кокосовых орехов.

Глаза у тебя округлились.

— А выэто когда-нибудь делали?!

— Думал как раз попробовать сегодня… — Он улыбнулся. — Шучу-шучу. Если вопросов нет, можем начинать концерт.

Твоя ладошка проскользнула в мою.

— Два укола, так?

— Правило есть правило, — ответила я. Если медсестре не удастся с двух попыток поставить тебе капельницу, я заставлю ее привести кого-то другого.

Забавно: когда мы с Шоном встречались с его друзьями и их женами, я всегда держалась скромно, никому бы и в голову не пришло назвать меня душой компании. Я не из тех женщин, которые заводят беседы с незнакомцами в очереди к кассе супермаркета. Но стоило мне оказаться в больнице — и я готова была биться за тебя не на жизнь, а на смерть. Я становилась твоим голосом, пока ты сама не научилась бы себя защищать. Такой я стала не сразу — кому же не хочется верить, будто докторам виднее? Но ведь есть врачи, которые за долгие годы практики ни разу не сталкивались с ОП. Если они убеждали меня, что отвечают за свои действия, это еще не значило, что я им доверяю.

Единственным исключением была Пайпер. Я поверила ей, когда она сказала, что мы никак не могли узнать о твоей болезни заранее.

— Думаю, пора начинать, — объявил доктор Розенблад.

Каждая процедура длилась четыре часа, три дня подряд. После двух часов многократных измерений твоих параметров (они действительно верили, что твои рост и вес могут измениться за полчаса?) б палату наконец вызывали самого доктора Розенблада, и ты сдавала мочу. Затем у тебя брали кровь — шесть склянок, ни много ни мало. Ты так крепко впивалась мне в руку, что на холсте моей кожи оставались полумесяцы от твоих ноготков. После этого медсестра наконец ставила тебе капельницу — и этот этап ты ненавидела больше всего. Едва заслышав шаги по коридору, я постаралась отвлечь тебя нелепыми фактами из книжки.

«Языки фламинго считались в древнем Риме деликатесом».

«В Кентукки запрещено законом носить мороженое в заднем кармане брюк».

— Привет, солнышко! — проворковала медсестра. Волосы у нее над головой парили облаком неестественно желтого цвета, со стетоскопа свисала игрушечная обезьянка. На небольшом пластмассовом подносе у нее в руках лежала игла, спиртовые салфетки и две белые ленты.

— Иголки — это такие хреновые штуки! — заявила ты.

— Уиллоу, следи за своим языком!

— Но «хреновый» — это же не ругательство. Хрен добавляют в еду.

— А как хреново, когда все время готовишь сама… — пробормотала медсестра, протирая тебе предплечье проспиртованным тампоном. — А теперь, Уиллоу, на счет «три» я тебя уколю. Договорились? Раз… два…

— Три! — взвизгнула ты. — Вы меня обманули!

— Иногда лучше не ждать боли, — объяснила медсестра, снова занося иглу. — Увы, не получилось. Давай еще разок попробуем…