Хрупкая душа - Пиколт Джоди Линн. Страница 28

— Все в порядке, мамуля, — сказала ты и погладила меня по спине, совсем как я гладила тебя в приемном покое. Погладила меня в том самом месте, где у тебя сломалась очередная кость.

Шон

— Да стой же, черт тебя подери! — закричал я, несясь по пустой парковке с аэрозолем в руках. Парнишка по-прежнему меня опережал, не говоря уже о том, что у него была возрастная фора — лет эдак тридцать, но я твердо намеревался его догнать. Во что бы то ни стало. Даже ценой собственной жизни — а судя по шву у меня на боку, такой вариант не был исключен.

В такие не по сезону теплые весенние дни я часто вспоминал, как в юности сидел у бассейна и слушал шлепки резиновых сланцев на ногах снующих рядом девчонок. Если честно, в обеденный перерыв я сам напяливал плавки и наспех окунался. Мы договорились какое-то время не плавать в знак солидарности с тобой: тебя-то к бассейну и подпускать было нельзя, пока не снимут кокситную повязку. А тебе больше всего на свете хотелось плавать, хотя из-за переломов ты так толком и не научилась двигаться в воде. Даже когда Шарлотта нашла повязки из стекловолокна (водонепроницаемые и чертовски дорогие), ты в силу каких-то причин все равно пропускала занятия по плаванию. Порой Амелия вела себя особенно гнусно и с важным видом заявляла, что идет на пляж или вечеринку у чьего-то бассейна. После таких заявлений ты обычно хмурилась весь день, а однажды даже залезла в Интернет и заказала подземный бассейн, для которого у нас не было ни места, ни средств. Мне иногда казалось, что ты одержима водой, водой, которая зимой замерзает, а летом пахнет хлоркой. Ты всегда хотела именно того, чего не могла заполучить.

Как и все мы, наверное.

И вот волосы у меня так и не высохли, я весь пропахнул хлоркой — и понятия не имел, как скрыть это от тебя, когда вернусь домой. Катаясь по парку, где недавно прошла игра Малой бейсбольной лиги, я выглянул в открытое окно — и тут увидел мальчишку, посреди белого дня малюющего граффити прямо на скамейке запасных.

Не знаю даже, что меня больше разозлило: то, что пацан портил общественное имущество, или то, с какой наглостью он это делал, даже не пытаясь спрятаться. Я припарковался невдалеке и подкрался к нему сзади.

— Эй, что это ты тут делаешь?

Он обернулся, застигнутый врасплох. Долговязый, тощий, свалявшиеся желтые волосенки, над верхней губой — жалкое подобие усиков. Он посмотрел мне в глаза — смело, дерзко — и, выронив баллончик, помчался прочь.

Я побежал за ним вслед. Вылетев из парка, парнишка нырнул под эстакаду, когда увяз кроссовкой в грязи. Мне хватило этой мгновенной заминки, чтобы навалиться на него всем своим весом и прижать к бетонной стене, одной рукой вцепившись ему в горло.

— Я задал тебе вопрос! — прорычал я. — Какого хрена ты там творил?

Он, задыхаясь, попытался оттолкнуть мою руку, и я внезапно увидел себя его глазами.

Я был не из тех копов, которые пользуются своим положением, чтобы наводить на людей страх. Почему же я так завелся? Убирая руку, я понял почему. Не потому что мальчишка разрисовывал трибуну. И не потому что он не покаялся в содеянном, завидев меня. Я рассвирепел, потому что он побежал. Потому что он умелбегать.

Я злился, потому что ты, оказавшись в подобной ситуации, убежать не смогла бы.

Мальчишка согнулся от кашля.

— Мать твою… — прохрипел он.

— Прости! Я серьезно… Прости меня!

Он глядел на меня взглядом зверя, загнанного в угол.

— Чего волынку тянуть, арестовывай меня.

Я отвернулся.

— Ладно, вали отсюда, пока я не передумал.

Воцарилось недолгое молчание, а потом раздался топот ног.

Я прислонился к стене и закрыл глаза. В последнее время злоба была словно гейзер внутри меня, обреченный извергаться с заданной периодичностью. Иногда доставалось паренькам вроде этого, иногда — моей собственной дочери: я часто ловил себя на том, что ору на Амелию по пустякам, из-за какой-нибудь тарелки, оставленной на телевизоре, когда сам мог допустить такую же оплошность. А иногда мои жалобы выслушивала и Шарлотта: почему она приготовила мясной рулет, если мне хотелось куриных котлет? Почему дети шумят, когда я пытаюсь выспаться после ночной смены? Где мои ключи? Почему я вообще должен на кого-либо злиться?

С судебными исками я был знаком не понаслышке. Я подавал в суд на компанию «Форд», после того как заработал грыжу, прокатившись в их патрульной машине. Не знаю, были они виноваты или нет, но на откупные я смог купить микроавтобус, чтобы транспортировать твою инвалидную коляску и прочее снаряжение. Думаю, у автомобильного концерна «Форд» не дрогнула рука, когда они выписывали мне чек на двадцать тысяч долларов в качестве компенсации. Но это было другое. Теперь мы должны были судиться не из-за того, что случилось с тобой, а из-за того, что ты в принципе родилась. И хотя я с легкостью представлял, как использовать отсуженные деньги тебе во благо, мне все же трудно было смириться с фактом, что я вынужден буду ради этих денег солгать.

Шарлотта, похоже, не переживала по этому поводу. Тогда я и задумался: а о чем еще она лгала? Довольна ли она своей жизнью? Не мечтала ли она начать жизнь заново — без меня, без тебя? Любила ли она меня?

Какой же отец откажется от денег, на которые ты сможешь без забот прожить остаток жизни? Пока что мне приходилось постоянно экономить и брать сверхурочные за охрану баскетбольных матчей и школьных балов, лишь бы наскрести тебе на какой-нибудь ортопедический матрас, электронную каталку или специальную машину для инвалидов. С другой стороны, какой же отец согласится получить вознаграждение за то, что притворится, будто родной ребенок мешает ему жить?

Я прижался затылком к холодному бетону, по-прежнему не поднимая век. Если бы ты не родилась с ОП, а, скажем, искалечилась в автокатастрофе, я пошел бы к адвокату, и заставил бы его поднять все дела, в которых фигурировала та машина, и нашел бы в ней в конце концов хоть какую-нибудь неисправность. И люди, виновные в твоем параличе, дорого заплатили бы за это. А иск об «ошибочном рождении» — это, в общих чертах, разве не то же самое?

Нет, не то же самое. Потому что даже тогда, когда я, бреясь, шептал эти слова перед зеркалом, к горлу подкатывала тошнота.

Зазвонил мобильный, напомнив, что я слишком надолго отлучился от патрульной машины.

— Алло!

— Пап, это я, — сказала Амелия. — Мама почему-то не забрала меня из школы.

Я покосился на часы.

— Уроки ведь закончились два часа назад…

— Я знаю. Дома ее нет, и на сотовый она не отвечает.

— Я сейчас приеду, — сказал я.

Уже через десять минут недовольная Амелия уселась в мой автомобиль.

— Отлично. Обожаюездить на полицейских машинах. Сам подумай, какие пойдут слухи…

— Что ж, примадонна, вам повезло, что весь город знает, кем работает ваш отец.

— Ты говорил с мамой?

Я пытался с нею связаться, но она действительно не отвечала на звонки. Причина стала кристально ясна, когда я подъехал к дому и увидел, как она осторожно вытаскивает тебя с заднего сиденья. Помимо привычной кокситной повязки, на тебе красовался новый бинт, в петле которого повисло предплечье.

Заслышав шум, Шарлотта вздрогнула и обернулась.

— Амелия… Господи, прости меня! У меня из головы вылетело…

— Ага, какая неожиданность, — пробормотала Амелия, с важным видом направляясь в дом.

Я взял тебя на руки.

— Что произошло, Уиллс?

— Я сломала себе лопаточную кость, — похвастала ты. — А это очень сложно.

— Да, представляешь, лопатку… — подтвердила Шарлотта. — Раскололась пополам.

— Ты не брала трубку.

— Батарея села.

— Могла бы позвонить из больницы.

Шарлотта вскинула на меня глаза.

— Ты что, действительно сердишься на меня? Шон, если ты не заметил, я была слегказанята…

— А ты считаешь, я не вправе знать, когда моя дочь ломает себе кость?

— Говори тише.

— Это еще почему? — закричал я. — Пусть все слушают. Всё равно узнают, когда ты подашь…