Хрупкая душа - Пиколт Джоди Линн. Страница 37

Если быть до конца честным, мне, наверное, хотелось наказать ее за то, что она поставила меня в это положение. Положение, в котором вместо черного и белого существовали лишь многочисленные оттенки серого.

Она удивилась, когда я обнял ее и поцеловал, поначалу даже отстранилась, но потом прильнула и позволила отправить себя в головокружительное, пускай и тысячи раз проделанное путешествие.

— Я люблю тебя, — сказал я. — Ты мне веришь?

Шарлотта кивнула, и тогда я запрокинул ей голову и всем телом прижал к матрасу.

— Шон, не дави так, — прошептала она.

Одной рукой прикрыв ей рот, второй я рывком расстегнул пуговицы на ее пижаме. Я грубо вошел в нее, хотя она и сопротивлялась, и выгибала спину — от изумления и, возможно, от боли. В глазах ее стояли слезы.

— Надо копать глубже, — прошептал я, и собственные слова хлестнули Шарлотту точно кнутом. — В глубине души ты знаешь, что я тебя люблю.

Я затеял это, чтобы она почувствовала себя паршиво, но в итоге паршиво стало мне. Откатившись, я поспешно натянул трусы. Шарлотта, отвернувшись, свернулась калачиком.

— Ублюдок, — сквозь всхлипы произнесла она. — Ублюдок гребаный!

И она была права. Я и есть гребаный ублюдок. Иначе я не смог бы сделать то, что сделал в следующий миг, а именно: встать, выйти из дома, открыть машину и достать документы из «бардачка». Не смог бы просидеть до утра в полумраке кухни, таращась на них в надежде, что слова каким-то образом сложатся в более приемлемый текст. Не смог бы опрокидывать по рюмке виски за каждую строчку, которую Марин Гейтс пометила для подписи.

Заснул я прямо за столом, но проснулся еще затемно. Когда я на цыпочках прокрался в ванную, Шарлотта спала. Свернувшись улиткой, она во сне сбила простыню и стеганое одеяло в ком у изножья кровати. Я осторожно накрыл ее, как накрывал тебя, когда ты сбрасывала одеяльце во сне.

Бумаги с подписями я оставил на подушке. Сверху я прикрепил записку всего лишь из двух слов: «Прости меня».

Всю дорогу на работу я размышлял, у кого же просил прощения: у Шарлотты, у тебя или у себя самого.

Амелия

Скажем прямо: жили мы у черта на куличках, и хотя родители считали, что я потом буду им за это благодарна — Почему, интересно? Потому что я не понаслышке знала, чем пахнет трава? Потому что мы могли не запирать входную дверь? — мне бы, например, хотелось поучаствовать в выборе места, где нам предстоит жить. Вы представляете, каково это — жить без Интернета, когда модемами обзавелись даже эскимосы? А покупать одежду в «Уолмарте», потому что до ближайшего нормального магазина ехать полтора часа? В прошлом году на уроке обществознания мы проходили самые жестокие и необычные наказания. Я написала целое эссе о жизни в городке, где шансы купить приличные шмотки колеблются между нулевыми и ничтожно малыми, и хотя все одноклассники меня поддержали, мне поставили «четверку»: учительница у нас была хиппушкой, из тех, что всегда ходят в сандалетах и на завтрак едят только мюсли, и Бэнктон, штат Нью-Гэмпшир казался ей лучшим местом на Земле.

Но сегодня звезды стали в нужном порядке, и мама согласилась съездить в «Таргет» вместе с тобой, Пайпер и Эммой.

Придумала это Пайпер: они с Эммой любили перед началом учебного года устроить материнско-дочерний шоппинг. Маму обычно приходилось долго уговаривать, потому что у нас вечно было мало денег. Пайпер неизбежно покупала мне что-то, а мама чувствовала себя виноватой и клялась, что больше никогда не пойдет с Пайпер по магазинам. «В чем проблема-то? — удивлялась Пайпер. — Мне нравится радовать девочек». Действительно, а в чем проблема? Если Пайпер так уж хочется пополнить мой гардероб, я не собираюсь лишать ее последнего удовольствия в жизни.

Но когда Пайпер позвонила в то утро, я подумала, что мама ухватится за эту возможность. Ты в который раз умудрилась вырасти из туфель, ни разу их не надев. Обычно ты носила какую-нибудь одну: например, левую, пока правая нога была в гипсе. Но в кокситной повязке, в которой ты провела всю весну, обе твои ступни выросли на размер, а на старых ботинках еще и подошва не потерлась. И вот полгода спустя, когда ты официально начала учиться ходить заново, мама целую неделю гадала, почему же ты с такой мученической гримасой ходишь в туалет. Боль в ногах тут была ни при чем — просто тебе страшно жали кроссовки.

Как ни странно, мама ехать не хотела. В последнее время она как-то странно себя вела: например, подскочила до потолка, когда я застала ее за чтением каких-то нудных юридических бумажек со словами типа «касательно» и «какое бы то ни было компетентное лицо». И когда позвонила Пайпер, она два раза за разговор выронила трубку.

— У меня не получится, — услышала я. — Дел по горло.

— Мама, пожалуйста! — взмолилась я, приплясывая вокруг нее. — Обещаю, я даже жвачку у Пайпер не возьму. Всё будет совсем не так, как в прошлый раз.

Что-то в моих словах ее, очевидно, задело, и, посмотрев на эти бумажки, а потом на меня, она рассеянно сказала:

— Последний раз.

И вот мы уже едем в Конкорд за покупками. Мама все еще не пришла в себя, но я тогда этого не заметила. В машине у Пайпер есть ДВД-проигрыватель, и мы с тобой и Эммой всю дорогу смотрели «Из 13 в 30» (самый лучший фильм на свете). Последний раз мы его смотрели у нас дома, и Пайпер смогла повторить весь танец под «Триллер» Майкла Джексона вместе с Дженнифер Гарнер. Эмма тогда заявила, что сейчас умрет со стыда, хотя я, если честно, подумала, что это круто — помнить все движения Майкла.

Два часа спустя мы с Эммой уже носились по отделу подростковой одежды. Хотя всю одежду, кажется, изготовляла компания «Шлюхи Лтд» — разрезы до пупа и такие заниженные штаны, что можно продавать их под видом гольфов, — нас все-таки восхищало, что мы уже не отовариваемся в детском отделе. Напротив нас Пайпер катила твое кресло по проходам, совсем не предназначенным для инвалидов. У мамы настроение тем временем окончательно испортилось. Присев на колени, она мерила тебе новую обувь.

— А ты знала, что эти пластмассовые штучки на концах шнурков называются по-английски aglets?

— Кстати, знала, — устало ответила она. — Потому что ты мне это рассказала, когда мы в прошлый раз ходили в магазин.

Эмма, привстав на цыпочки, сняла с вешалки блузу, которая, как говорит моя мама, «показала бы весь ее внутренний мир».

— Эмма! — воскликнула я. — Ты шутишь?

— Это надо носить с жакетом, — сказала она, и я притворилась, будто с самого начала об этом знала.

На самом деле Эмма действительно могла это надеть и сойти за шестнадцатилетнюю, потому что у нее уже выросла грудь и вообще она была высокая и стройная, как ее мать. Я жакетов не носила. Меня слишком удручало то, что складки у меня на животе выпирают дальше, чем сиськи.

Я незаметно сунула руку в карман кофты. Там лежал пластиковый пакетик. Я теперь постоянно носила их с собой. Я уже два раза блевала не в туалетах: один раз — за спортзалом, другой — у Эммы в кухне, пока она искала диск у себя в комнате. Я блевала только тогда, когда больше ни о чем уже не могла думать. Меня разоблачат? А боль в животе прекратится? Мне не оставалось ничего иного, кроме как поддаться этому желанию. Вот только потом я ненавидела себя за то, что не сдержалась.

— Тебе это пойдет, — сказала Эмма, протягивая спортивные штаны, сшитые явно на слониху.

— Мне не нравится желтый цвет, — ответила я и отошла в сторону.

Мама о чем-то разговаривала с Пайпер. Вернее, я неточно выразилась: говорила только Пайпер, а мама просто стояла рядом. Она была словно в трансе: кивала в положенных местах, но на самом деле толком не слушала. Она думала, что может всех обдурить, но не такая уж она выдающаяся актриса. Взять, например, тебя. Сколько раз они с папой ссорились насчет этого адвоката, когда ты сидела в соседней комнате? А потом, когда ты спрашивала, из-за чего они спорят, она говорила, что никто ни о чем не спорит. Неужели она думала, что ты настолько поглощена своими мультиками, что ничего не слышишь?