Ночевала тучка золотая - Приставкин Анатолий Игнатьевич. Страница 44
— Приедем, тогда решим. Договорились? — И отдал ему серебряный ремешок вместо пуговицы. Тот, что Регина Петровна подарила.
— Договорились, — согласился Сашка. Может, он думал, что это не он, а Колька переменит решение. Но ремешком подпоясался.
Потом они прилегли на телеге и, обнявшись, уснули.
Проснулись в сумерках и сразу не поняли, где находятся.
Телега была распряжена, а лошадь паслась рядом, среди кукурузных зарослей. Сам Демьян отчего-то сидел на земле и озирался по сторонам. Лицо его было растерянным, даже бледным.
Братья подняли головы, почесываясь, глядя вокруг.
— Эй! — негромко позвал Демьян и поманил их рукой. — Сюда идите… Только тихо, тихо!
Братья нехотя спрыгнули с телеги, подошли.
— А где колония?
Но Демьян странно замахал руками, показывая, чтобы они подошли еще ближе и присели.
— Заболел, что ли? — спросил, удивляясь на такое поведение, Сашка. А Колька добавил:
— А я тоже вчерась обожрался! У меня в животе целая музыка! Оркестр со струей!
Ребята загоготали, а Демьян оглянулся, зацыкал на них:
— Ти-хо! Тихо, я сказал… Там ваша колония! — И показал рукой в сторону. — Только там… это… пусто!
— Как пусто! — спросили братья, уставившись на Демьяна. — Что пусто?
— Пусто, да и все! — отрезал шепотом он. — Сходите, если хотите. На дорогу не высовывайтесь… Поняли?
— Нет… А что?
— Я говорю, чтобы осторожнее, ну? Посмотрите да возвращайтесь. Я вас тут подожду. Братья постояли, тупо размышляя.
Ни до чего они не додумались. Повернули, не сговариваясь, пошли. Шли свободно, как гуляли, места были теперь знакомые, свои. Хотя прежде-то зудело сбегать к заначке: жива ли, родимая? Цела ли?
Метров через пять — десять кукуруза поредела и стала видна колония: большой двухэтажный дом. Удивляла тишина. Не слышно было ни одного голоса, а уж здесь всегда стоял ор, и крик, и визг, слышимые за километры.
— Полезешь? — спросил Сашка, показывая на лаз.
— А ты?
Они перешли на шепот, хотя не было еще причин чего-то бояться. Просто в той тишине не получалось говорить громко. Что касалось Демьяна, то ребятам в последнюю минуту, когда он сидел в странной позе на земле, показалось, будто он после вчерашнего дня еще хлебнул и не очухался. Может, ему не только пустая колония, но и чертики зеленые виделись в траве?!
Братья, пыхтя, прокорябались через свой лаз и оказались у задней стены двухэтажного дома.
Тих был дом, никто не торчал в окнах. Может, на обеде все? Может, в поле на уборке?
Они прошли вдоль стены дома, завернули за угол и замерли.
Колька, который шел сзади, налетел на Сашку. Оба пораженно оглядывали свой двор. Странный был у этого двора вид. Он был завален барахлом, будто в эвакуацию. Могло показаться, что собирались удирать: вынесли, навалили горой и койки, и матрацы, и столы, и стулья, а потом все бросили да сбежали.
И — тихо. Какая-то неживая тишина. Только сверху, будто с неба, доносился равномерный колокольный звон: бом, бом…
Братьев передернуло. Как на похоронах все равно!
Медленно, с оглядкой пошли они по двору, под ногами хрустело стекло. Окна в доме были выбиты. Рамы выбиты. Двери, сорванные с петель, валялись тут же плашмя на земле.
В одном из проемов на втором этаже торчала кровать, ее голубая спинка. Пустая створка окна под ветром колотилась о спинку, оттуда несся этот печальный звон.
Сашка нагнулся, поднял жестяную мисочку, сделанную из консервной американской банки. Повертел, бросил. Она покатилась по стеклам, по земле и долго не падала, все катилась, катилась с железным дрынканьем, будто заводная. А там, куда она прикатилась, в десяти шагах что-то темнело на земле.
— Смотри-ка, — сказал Колька, вертя в руках находку. — Это же пряжка… Пряжка от…
Он хотел сказать: «Пряжка от портфеля». Но не успел, потому что черный предмет на земле был сам портфель.
Тот знаменитый, известный любому колонисту портфель, с раздутыми белесыми боками и двумя сверкающими застежками спереди — сейчас одна из них была оторвана, — который носил с собой Петр Анисимович. Всегда носил, не оставляя нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах!
Братья смотрели на этот портфель, и что-то до них, уже и так ошарашенных внезапной картиной разрушения, доходило.
Уж если сам портфель тут, а директора нет, значит, случилось не менее, чем катастрофа.
Может, бомбежка какая? Может, немцы откуда-нибудь свалились? Может… Может…
Страх начал поселяться в них, пока беспричинный, неосознанный, он усугублялся тем, что ничего не было понятно.
Сашка присел, осторожно потрогал портфель руками, будто это был не портфель, а живое существо.
Но вдруг рядом что-то громыхнуло, Колька дико закричал: «Атас! Бежим!"И они рванули.
По стеклам, по фанерным дверям, по матрацам, распушившим свои соломенные, торчащие из нутра хвосты… За угол дома и сквозь лаз, не задев, вот чудо, ни одной из колючек. Они вломились в кукурузу, валя по пути хрусткие стволы.
Что так напугало Кольку, да их обоих, они бы не могли объяснить. Разве что ветер рванул какую железяку и резанул по нервам!
Чем дальше они бежали, тем больше в них было паники, тем становилось страшней.
Им казалось уже, что они тут одни и нет никакого Демьяна. Что тогда они станут делать?
Но Демьян, к счастью, сидел там, где его оставили. Он лишь резко, испуганно обернулся, когда они появились.
Не вставая, не меняя положения, он посмотрел на них из-под козыречка, в упор, — Ну? Видали? — спросил и стал сворачивать свою «козью ножку». Руки его не слушались, и махорка сыпалась на одежду и на траву.
Братья уставились на его руки. От страха или от бега оба задохнулись. Теперь смотрели на его суетливые непослушные руки и тяжело дышали.
Наконец Демьян закурил. Несколько раз он с силой втянул в себя дым, глядя в одну точку, куда-то за спины стоящих ребят. Отшвырнул самокрутку прочь и поднялся сразу, без помощи посторонних.
— Надо итить, — произнес хрипло.
Непонятно, к кому он обращался, к себе или братьям. Не произнося больше ни слова, двинулся в заросли; было совсем незаметно, что он хромает.
Ребята рванулись следом, но в растерянности встали, оглядываясь на телегу с сумкой и на лошадь, которая паслась сама по себе.
Демьян оглянулся, рукой махнул.
— Шут с ними, — пробормотал, будто опять не братьям. — Не до них! Свою голову надо спасать!
— Свою… Чево? — спросил Сашка.
Но Демьян сделал знак молчать, приставив палец к губам. И направился в чащу кукурузы, стараясь обходить каждый просвет, каждую поляну. С оглядкой, сторожко, как делают, наверное, на войне разведчики.
Они сразу поняли, что двигался он к Березовской. Значит, к дому.
К братьям он больше не обращался, не вспоминал о них.
Лишь однажды, когда Сашка по нерасторопности громко хрустнул веткой, резко повернулся и показал кулак:
— Тише, ну! Чтобы ни звука!
И тут же споткнулся Колька, загремел сухим стеблем. Демьян вернулся, поманил ребят к себе, больно пригибая головы обоих братьев к земле. Прошипел зло, прямо в уши:
— Дурачки! Жить, что ли, надоело! Тогда, вон, дорогой ходи… Они шею враз свернут!
— Кто? — спросил Сашка, вытаращив глаза. Никогда он не видел такого рассерженного, а скорей испуганного взрослого мужчину. Он-то всегда думал, что взрослые, да еще бывшие солдаты, бояться не могут.
— Кто! Кто! — произнес все тем же злым шепотом Демьян. — А вы что — не поняли? Тут они! Рядом ходють. — И оглянулся по сторонам.
Отпустив братьев, он заковылял, но уже медленней, наверное, устал, да все они устали.
А Кольку еще мучил понос. В колонии бы сказали: во, со страху-то! Матрос, в штаны натрес!
Он поминутно останавливался, садился и пыхтел, глядя в густеющих сумерках на уходящего Сашку жалобными глазами. А Сашка, хоть и знал, что Кольку не бросит, но спешил вслед за Демьяном, стараясь не упустить и его, поворачивая голову то вперед, то назад.