Невидимки - Паланик Чак. Страница 10

Перенесемся в тот день, когда после последнего визита Мануса прошла уже целая неделя. Самого последнего визита. Ко мне заявляется Эви. Она рассматривает фотографии и сдавленным шепотом разговаривает с Господом и Иисусом Христом.

На коленях у Эви стопка журналов «Вог» и «Гламур». Она принесла их мне.

— Я поговорила о тебе с агентством. Они сказали, что могут переоформить твои договоры, чтобы ты про-

должала с ними сотрудничать в качестве модели рук, — говорит Эви.

Она ведет речь о рекламировании колец для вечеринок, бриллиантовых браслетов для игры в теннис и прочего никчемного дерьма.

Неужели ей кажется, что мне приятно слышать подобные вещи?

Я не в состоянии ответить.

Я даже есть теперь не могу. Питаюсь только жидкостями.

Никто на меня не смотрит. Я ведь невидимая.

Я хочу лишь одного: чтобы кто-нибудь спросил, что произошло.

Тогда я была бы вполне довольна жизнью.

Эви смотрит на пачку журналов.

— Переезжай жить ко мне, когда выпишешься из больницы.

Она расстегивает застежку-молнию на своей сумке из парусины, положив ее на край моей кровати, засовывает в нее обе руки и добавляет:

— Нам будет весело вдвоем. Вот увидишь. Ненавижу жить в одиночестве.

Она говорит:

— Я уже перевезла твои вещи к себе. Положила их в свободную спальню.

Все еще роясь в своей парусиновой сумке, Эви сообщает:

— А я иду на съемки. Если у тебя на руках есть контракты с какими-нибудь другими агентствами, может, уступишь их мне?

Я пишу на доске с листами бумаги:

на тебе мой свитер?

Я машу листком у нее перед лицом.

— Да, — отвечает она. — Но, надевая его, я была уверена, что ты не станешь возражать.

Я пишу:

но ведь он шестого размера.

Я пишу:

а ты носишь девятый.

— Послушай, — говорит Эви, — я должна бежать. Съемки назначены на два. Зайду к тебе позже. Надеюсь, в следующий раз ты будешь в хорошем настроении.

Она пристально смотрит на часы и говорит, как будто обращаясь к ним:

— Мне ужасно жаль, что случилась такая беда. Но винить в этом некого.

Каждый день в больнице проходит примерно так.

Завтрак. Ленч. Обед. Сестра Кэтрин постоянно где-то поблизости.

Один из телеканалов транслирует только рекламные передачи. Они идут на нем целый день и целую ночь. И мы с Эви постоянно мелькаем. Мы вдвоем. За последнее время нам удалось заработать кучу баксов. Особенно за рекламу той фабрики «Ням-ням». В ней мы постоянно улыбаемся. Из-за этих не сползающих с губ улыбок наши лица похожи на комнатные электрообогреватели. На нас платья с блестками. Когда мы встаем в них под свет прожекторов, платья так сверкают, что кажется, нас снимают тысячи репортеров. Эффект потрясающий!

Я вижу себя. В этом обалденном платье, с ослепительной улыбкой на губах я стою на крыше фабрики «Ням-ням» и выбрасываю в дымовую трубу из органического стекла говяжьи, свиные, бараньи внутренности. Это все, проникая вовнутрь здания, якобы превращается в прехорошенькие канапе. А Эви предлагает эти канапе толпе народа.

Обычно люди соглашаются есть что угодно, лишь бы попасть на телеэкран.

После съемок за мной заезжает Манус. И спрашивает:

— Хочешь покататься на яхте? Я отвечаю:

— Конечно!

Какой же я была дурой! Даже не догадывалась о том, что все это время происходило у меня за спиной.

Бренди сидит на стуле в кабинете логопеда и обрабатывает ногти кусочком картона, оторванного от спичечного коробка, — от той его части, о которую чиркают спички. Создается такое впечатление, что своими длиннющими ногами она в состоянии раздавить мотоцикл. Та минимальная часть тела Бренди, которая не представлена взгляду окружающих, втиснута в ворсистый материал. Кажется, она так и просится вырваться наружу.

Логопед говорит:

— Старайся, чтобы твоя голосовая щель была частично открыта, когда произносишь слова. Тогда при выдыхании и вдыхании воздух будет огибать голосовые связки, и голос станет более женственным, более беспомощным. Мэрилин Монро прибегала именно к этому методу. Например, когда пела президенту Кеннеди песню «С днем рождения».

Медсестра проводит меня мимо. Я в картонных тапочках, туго обмотанных вокруг головы бинтах, и от меня омерзительно пахнет. Бренди Александр оборачивается в самый неподходящий момент и моргает. Она моргает просто божественно. И почему-то напоминает мне фотографа.

Покажи мне радость. Покажи мне веселье. Покажи мне любовь.

Вспышка.

Должно быть, ангелы на небесах послали Бренди тысячу воздушных поцелуев, узнав, как она осветила мою жизнь. Вернувшись в свою палату, я пишу на бумаге:

кто это?

— Некто, с кем тебе не стоит связываться, — отвечает медсестра. — У тебя и так проблем по горло.

Я снова пишу:

но кто она такая?

— Ты не поверишь, но это человек, который каждую неделю становится кем-то другим.

Вот после чего сестра Кэтрин ударяется в поиски жениха для меня. Стремясь отвлечь мое внимание от Бренди Александр, она находит мне юриста без носа. Дантиста, обожающего заниматься альпинизмом, — его лицо и руки обморожены и смотрятся чудовищно. Миссионера с покрытой черными пятнами кожей — это следы какого-то тропического грибкового заболевания. Автомеханика — он наклонился над аккумулятором, когда тот взорвался. Теперь у этого механика нет щек и губ, их съела кислота. Его желтые зубы торчат в разные стороны, как будто он постоянно рычит.

Я пишу:

вероятно, вы перебрали всех классных парней?

На протяжении всего своего пребывания в больнице я никоим образом не могла в кого-то влюбиться. До этого я еще не дошла. Остановилась на меньшем. Мне совсем не хотелось ни присоединяться к процессу какого бы то ни было развития, ни собирать по частям утраченное. Ни изменять то, к чему я стремилась. Я не намеревалась «смиряться с судьбой», радоваться тому, что все еще жива, пытаться компенсировать потери. Все, что мне было нужно, так это чтобы моему лицу вернули нормальный вид. А это оказалось невозможным.

Когда мне казалось, что настал момент разрешить мне есть нормальную пищу, врачи опять повторяли: ничего, кроме куриного пюре, тертой моркови, детских смесей. Только толченое, кашеобразное и размельченное.