Купальская ночь - Вернер Елена. Страница 64

Когда Митя уже совсем поправился, Катерина вдруг вспомнила, что хотела взять с собой в Москву бабушкин сундук. Кованая фурнитура, которую вечером после сцены с разрубанием ящика она собрала в траве, до сих пор лежала на его деревянной крышке, дожидаясь своего часа, так что Катерина пошла и попросила Костю привинтить все это.

Он заглянул вечером и справился за десять минут. Глядя, как преобразился сундук, Катерина недоверчиво хмыкнула:

– Надо же. Крестьянин стал дворянином.

– Максимум тянет на купца, – весело переглянулся с ней Костя. – Основательный, может быть неглупый, но вот происхождение подкачало. Да и поеден изрядно. Глянь.

Он отодвинул сундук в сторону, и на полу стали видны свежие холмики в пыль истертой древесины – они насыпались от жучиных ходов.

– Этот сундук раза в три старше нас, – прикинула она. – Его ест уже не один десяток поколений жуков. Как в сказке, «дед ел, ел, не доел, баба ела, ела, не доела».

– Хорошо, что не пришла Катя и не разнесла все к чертям своим топором.

Катерина засмеялась. Костя посмотрел на нее, не веря своим глазам, и проглотил ком, застрявший в горле. Он поднялся, сложил инструменты в сумку и присел на скрыню, похлопав рядом с собой ладонью – приглашая Катерину сесть рядом. Она присела на самый краешек, как можно дальше, и все равно тут же почувствовала его невыносимую близость.

– Я люблю такие вещи, – тихо пробормотал Костя. – Они все помнят, и то, что было недавно, неделю назад, не менее важно, чем то, что за семнадцать лет до этого. И то, и другое – одна и та же история. Когда ты чувствуешь эту связь времен, жить становится намного легче. И смысл появляется у жизни. Ты уже не можешь пустить ее под откос, спиться, или залезть в петлю. Думаешь, у меня не было таких мыслей? Но – нет права. Я, живущий сейчас, и ты, живущая сейчас, мы венцы, предельная точка. Мамы, папы, прадедушки, и пра-пра-пра на сотни лет назад, они все родились, отмучались и умерли для того, чтобы сейчас мы с тобой могли вот тут сидеть и говорить.

– Вряд ли только для этого, – усмехнулась Катерина, но осеклась, увидев, как он серьезен:

– Ты не знаешь наверняка.

То ли Костя за эти годы овладел азами гипноза, то ли просто стал еще более убедительным, но Катерине почудился шепот. Тихое, все нарастающее бормотание других поколений, смех, стоны наслаждения, вскрики боли. Кажется, однажды она уже чувствовала это, у большого купальского костра той давней ночью. Ей опять было не по себе, словно она увидела неподобающее.

– Я помню о тебе почти все, – начал Костя задумчиво. – Когда ты волнуешься, ты начинаешь покусывать щеку изнутри. У тебя часто обветриваются губы. Волосы у тебя мягкие и такие густые, что на пробор не видно кожи, как щетка. Они у тебя были до пояса. Все то лето пахли костром и рекой. По вечерам тебе было трудно их распутать, и ты продирала их расческой, так что я всерьез боялся за твой скальп. А если тронуть волоски на шее, у тебя по позвоночнику идут мурашки…

– Молчи. Я ничего этого не помню! – упрямо мотнула она головой и соскользнула с сундука. – Дальше была мама…

– Ты помнишь истории, что я тебе рассказывал?

– Да… – растерялась Катерина.

– Что, если история, которую видел этот дом, – он обвел глазами стены и потолок с балкой, – такая же, как остальные? Просто представь. Я рассказывал тебе про партизан – и мы продолжали ловить раков. Истории не мешали нам быть вместе, никогда. И это просто еще одна история, из прошлого. Осколки снарядов остались на дне Юлы с войны, но это не мешает расти кувшинкам. Прошлое рядом, но оно прошлое. А мы с тобой – сейчас.

Катерина яростно зажмурилась, растирая лоб ладонями:

– Я хочу все забыть! Эту историю. Забыть, как страшный сон! Я уже почти!

– Может быть, хватит забывать?! – он развернул ее и схватил за оба запястья, крепко заковав в свои ладони и разведя их в стороны. У Катерины вдруг подкосились ноги, и она прислонилась к стене, чтобы устоять.

Кожей на запястьях она чувствовала шероховатость его ладоней, мозоли у оснований тонких пальцев, эту грубую силу в сочетании с мягкостью самого движения. Он не хотел сделать ей больно, а только – удержать, и она была приколота к прохладной стене, как бабочка.

Она видела его чистые, гладко выбритые щеки с резными скулами, родинку на шее, брови кисточками. Прошедшие годы только заострили его и без того рубленные черты, раньше сглаженные юношеской мягкостью. Перед ней стоял тот, кого она так хорошо знала, так мучительно забывала, кого так боялась и о ком так мечтала. Ей пришлось задрать голову, чтобы рассматривать его лицо, подставляя его глазам свою тонкую беззащитную шею с неистово бьющейся жилкой.

Он был очень близко, их разделала только полоска воздуха. Она чувствовала исходящий от него запах, запах парфюма, бритвенного бальзама, и изнутри всего этого – запах его тела, сильного, такого родного и знакомого, такого мужского, что кружилась голова.

И видела все приближающиеся губы, нижнюю ровную и длинную, верхнюю вздернутую, с резко прочерченной галочкой.

– Костя, не надо, – успела прошептать она.

– Мам! – донеслось из-за закрытой двери.

Катерина метнула к двери испуганный взгляд и перевела его на Костю. Он смутился, на щеках выступили два лихорадочно-красных пятна, и в этот же момент Катерина почувствовала, что его сильная нежная хватка ослабла.

Она метнулась к Мите, засуетилась больше положенного, подавая питье и доставая из сумки таблетки. Когда хлопнула входная дверь, она лишь на секунду зажмурилась, а потом улыбнулась сыну.

– Там кто?

– Это кузнец, – пояснила она. – Ушел…

До дня отъезда они больше не виделись. Наконец, Митя окреп настолько, чтобы спокойно перенести дорогу домой. Пару дней он уже выходил гулять, и сегодня решил сходить попрощаться с Веней и кузнецом, пообещав общаться через стекло, чтобы никого не заразить.

Пока его не было, Катерина отнесла Ольге все, что брала у нее на время, и оставила ей документы на дом и деньги на отправку сундука «ГАЗелью». Потом собрала по дому вещи. Сделать это было несложно, так обычно собираются вещи в гостиничном номере: просто кладешь в сумку все, что видишь своего.

Она даже поразилась, каким образом весь ее сентябрь вместился в ту же самую спортивную сумку, с которой она приехала. Катерина застегнула «молнию» и села рядом с ней на дощатый пол, подтянув колени к груди. И покосилась на двойника.

Катя все еще была тут, прислонившись плечом и виском к стене. Ее волосы обвисли вдоль осунувшегося, заострившегося лица.

– Скажи. Что хочешь сказать – скажи! – взмолилась Катерина. Но двойник молчал.

– Скажи!

Катя печально улыбнулась левым уголком рта. И покачала головой.

Катерина пожала плечами, вышла за порог и повернула ключ в замке. Дважды. А потом положила его в сарай под козырек, за кусок каменного угля.

Когда она ставила сумку в багажник, в дальнем конце улицы замаячили две фигуры, маленькая и большая. Митя и Костя. Наблюдая, как они подходят ближе, Катерина почти через силу думала, где в дороге придется заправить машину, где перекусить, когда следующий техосмотр и взяла ли она лекарства – все, чтобы не думать о нем. Наконец, они подошли, и Катерина распахнула заднюю дверь, чтобы Митя мог туда забраться.

Потом она слабо улыбнулась Косте.

– Вот и все.

Костя тронул ее за руку:

– Подожди.

Она резко дернулась, и голос ее взлетел:

– Костя! Зачем делать вид, что что-то можно исправить? Только в кино так бывает. Раз – и герой выжил после того, как его сбил поезд, отряхнул пыль с лацканов и похромал. Но это неправда, все не так! В жизни – не так! Нас уже сбивал этот поезд.

– Ты права. Ничего нельзя исправить. Но зачем? Можно жить дальше. Я хочу жить дальше… А ты?

Она дернула в себя воздух, закусила губу – и протянула ему руку на прощание. Он осторожно ее пожал. Она поспешно обошла машину, хлопнула дверью и завела двигатель.