Теория катастрофы - Горькавый Ник. Страница 121

Безуспешно.

Джерри даже не пытался забыть Никки и начать новую жизнь, следуя вкрадчивым рекомендациям мудрых психокниг. Поможет ли трёхногому стулу совет забыть про сломанную опору и попробовать стоять на оставшихся?

Юноша не считал дни. Но они отсчитывались сами.

Можно называть время безжалостным или милосердным, но это всё поэтические штучки. Время — равнодушный безостановочный поток, который рано или поздно домчит тебя до ужасающего будущего. Успеешь ли ты перед ударом вздохнуть и сжаться в комок? Это твои заботы.

В день Никкиной свадьбы Джерри вернулся к фактории заповедника и вызвал машину.

Он вылез из кибертакси на развилке старого шоссе, над которым смыкались шелестящие кроны высоких деревьев, и последние полмили прошёл пешком. Узкая асфальтовая улица плавно забиралась в гору, рассекая старый лес из дубов, ясеней и красных клёнов.

Дорога вела в прошлое. Глаза Джерри вспоминали гигантский пень от толстого гикори, вывороченного грозовым смерчем несколько лет назад. Обширная поляна, где любили пастись олени-рогачи, — местные жители называли её «мужской клуб». Дорожные ответвления, уводящие к домам соседей в глубине леса.

Улица шла по поднимающейся долине и, наконец, выбралась к самой высокой её точке. Джерри остановился возле знакомого почтового ящика на потрескавшемся деревянном столбике. С щемящим чувством дотронулся до него, открыл. Ящик был пуст, как и родительский дом, к которому сворачивала влево и наверх совсем узкая дорога. Всё пусто, всё кончилось, всё исчезло…

Джерри не смог шагнуть на асфальтовую полосу, забегающую на склон горы к дому, невидимому за деревьями. Он уронил дорожную сумку к почтовому столбику и пошёл по пустынной улице дальше — к тритоньему озеру. Туда он ещё мог заставить себя идти.

Дорога устремилась вниз и вскоре вывела его к старой охотничьей хижине. Джерри скользнул взглядом по крыше дощатого домика. Кто-то недавно покрасил её ярко-зелёной краской. Юноше показалось странным, что жизнь в долине продолжается, даже теперь, когда они с отцом уехали отсюда. Джерри сошёл в пожелтевшую от сухой жары траву и спустился к воде. Сюда он часто приходил с родителями. Здесь весной цветут ландыши и плавают дикие канадские гуси.

Озеро собирало ручьи северной части долины и заполнялось до уровня выходного каменного русла, проложенного в дамбе и обрывающегося через несколько метров высокими водопадными ступенями.

Над водопадом протянулся крохотный мостик в две доски. В сухой сезон из озера сочился лишь мелкий широкий ручеёк. Прозрачная текучая пластинка начиналась под кучкой бурых прошлоосенних листьев, упавших на поверхность озерца и медленно собравшихся на пути вытекающей воды. Совсем тонкая лиственная плотина удерживала уровень воды в озере сантиметров на десять выше каменного ручьевого дна.

Джерри часто смотрел на хлипкий барьерчик из бывших кленовых ладошек. Если разворошить прутиком эту лиственную залежь, то в следующую секунду сотня тонн воды со всей поверхности озера устремится в сухое русло водопада. Он мгновенно заревёт и запенится. Это будет зрелище!

Но Джерри ни разу не видел разбуженной воды — его всегда останавливала мысль об озёрных жителях. Им резкое падение уровня озера принесёт лишь несчастье. Равновесие маленького мира слишком ценно, чтобы разрушать его ради прихоти. Особенно если это равновесие балансирует всего лишь на чьих-то хрупких измочаленных ладонях.

Сейчас юноша тем более не стал трогать барьер из воспоминаний прошлого лета и будить водопад. Джерри обвёл глазами вечереющее лесное озеро. Высокая сосна и вечнозелёные кусты на противоположном берегу. Подгрызенные бобром сахарные клёны на запруживающем плотинном валу. Остатки деревянных мостков возле ив.

Мирный привычный пейзаж не помогал — душа болела, не переставая. И даже сильнее обычного.

Мохнатая толстая лиана, присосавшаяся к высокому буку и медленно убивающая его, по-змеиному ожила в шевелящихся сумерках и угрожающе-косо поглядела на пришельца.

Юноша наклонился, коснулся рукой поверхности тихой воды, что-то прошептал и повернул назад. Приходил он сюда здороваться или прощаться?

Душная предгрозовая ночь вливалась в лес, и он, тусклея стволами, послушно растворялся в ней — дерево за деревом.

Джерри взял сумку и быстро зашагал по узкой асфальтовой полосе к своему дому. Но его решимости хватило ненадолго.

Слева от дороги вечерне зеленела поляна. Чудный запах измельчённой травы, тарахтенье моторчика старенького красного трактора, тряска по кочкам; взгляд с удовольствием перебирает деревья. Отец любил косить поляну сам, называя это вибромоционом. Учил сына: ездить нужно кругами против часовой стрелки; начинать с середины.

Укол в сердце.

На правой обочине, за лёгкой проволочной оградой, защищающей мягкую зелень от голодных оленей, росли четыре узорчатых кипариса. За ними ухаживала мама: обрезала сухие ветки, подкармливала солями, насыпала вкусной земли, сокрушалась о болезнях вечнозелёных неженок. Как выросли молодые кипарисы за прошедшие годы.

Укол в сердце.

Глинистое дно и берега придорожного ручья были аккуратно выложены плоскими светлыми камнями, чтобы штормовые дожди не размывали красную почву русла. Джерри с отцом обустроили ручей в последнее счастливое лето. Трудился в основном отец, но и десятилетний Джерри помогал, таская из леса небольшие горные плитки с пятнами чёрно-зелёного лишайника.

Глаза Джерри задержались на большом приметном камне, который они с отцом укладывали на дно сухой канавы вдвоём, горячо споря.

Укол в сердце.

А вот ствол сосны, упавшей под напором ледяного шторма, нагрузившего её крону тоннами замороженной влаги. Нет печальнее зрелища, чем погибшее живое дерево. Есть в жизни невыносимые тяжести — они не гнут и не ломают, а просто выворачивают с корнем.

Через сотню метров дорога взяла круче. Наверное, от этого Джерри стало трудно дышать, и перед глазами поплыл темнеющий лес. Вот и двойная сосна на краю просторной площадки. Конец пути.

Дом.

Нет, нет! Джерри, задыхаясь, смотрел на горько-медовые бревенчатые стены и тёмно-зелёную крышу, под которой прожил десять лет. Это не дом! Это просто стены и крыша — ракушка без жемчуга, соска без молока, дом без любви. Пустышка!

Ожесточая сердце, Джерри мотнул головой. Глаза остановились на знакомых голубых елях, давно посаженных родителями — по дереву на каждого обитателя — тогда ещё — дома…

Одно из непреодолимых весенних удовольствий детства — снимать слюдяные лохматые колпачки шелухи с бурно растущих еловых почек, освобождая тугую пружину фиолетового молодого побега. Под защитой ветвистой путаницы жёстких синих игл мелкие птицы любили вить гнёзда.

А вот норвежская зелёная ель — общее семейное дерево. Семьи уже нет, а она, плакучая, всё растёт, на что-то надеется…

Чёрт! Джерри быстро взбежал по лестнице к двери дома и толкнул стеклянно-деревянную створку. Дверь его узнала и сразу впустила. В большой комнате вспыхнул свет, и прошлое обрушилось на Джерри, как снежная лавина.

Тонкий запах дерева. Двадцатифутовый кафедральный потолок из сосновых прозрачно-лакированных досок. Зелёный берёзовый пейзаж на стене. Высокие напольные часы с золотым маятником и мелодичным боем, сопровождавшим Джеррино детство. Кожаные тёмно-бургундские диваны, где устраивалась вся семья — посмотреть новый или хороший старый фильм. Камин из крупного дикого камня, уютно горящий зимним вечером. Огненные отблески на лицах родителей и бревенчатых стенах.

Хотя стоял август, на каминной решётке из закопчённого чугуна лежали колотые поленья. В высоких, от пола под крышу, окнах сгущалась темнота.

Под ноги Джерри подкатился, вереща и приседая от восторга, домашний гном.

— Хозяин! Хозяин! Как я рад! Ура — вы наконец появились!

Робот стал тарахтеть о своих печалях и проблемах — о невоспитанных белках, грызущих подоконники, об ужасных пчёлах-плотниках, дырявящих брёвна стен быстрее, чем робот-заделочник их замазывает. Джерри растроганно смотрел на старого знакомца, пока тот неосторожно не спросил: