Мир по дороге - Семенова Мария Васильевна. Страница 25

– Если они не замышляют худого, им будет обида, – вновь потупился Иригойен.

– Об этом не беспокойся, – усмехнулась седовласая жрица. – Они меня не увидят. И не услышат.

Иригойен хотел сказать, что непременно пойдёт вместе с нею, но успел только открыть рот, когда мать Кендарат вдруг насторожилась и прижала палец к губам, и одновременно под потолком зашипел, разворачивая крылья, Нелетучий Мыш. Потом маленький светильник внезапно погас, словно задутый неосязаемым ветром, и халисунец ощутил на своём запястье предостерегающее пожатие сильных пальцев.

Некоторое время они сидели в темноте, только слушая, как снаружи шумит разошедшийся ветер. Потом за стеной ударил копытом и заревел Серый. И почти сразу начала открываться дверь.

Петли были на диво заботливо смазаны, сидевшие в доме распознали едва слышный скрип дерева по дереву лишь оттого, что ждали его. Зрачки Иригойена успели расшириться, привыкая к почти полному мраку, и он вроде бы заметил громоздкую тень, скользнувшую через порог. А может, просто холодом повеяло от двери?..

Присутствие матери Кендарат, которое он явственно ощущал подле себя, внезапно рассеялось.

Что именно содеяла жрица, халисунец так и не понял. Только то, что действовала она с пугающей быстротой. И так уверенно, словно видела в темноте не хуже Мыша. Послышался сдавленный вскрик. Удар тяжёлого барахтающегося тела смахнул Иригойена с лежака. Самым разумным выглядело закатиться в уголок и не высовываться оттуда, но Иригойен, движимый мужской гордыней, попытался схватить упавшего на него человека. За это ему тотчас же досталось кулаком по затылку. Вскользь, но всё равно так, что перед глазами метнулась белая вспышка. Между тем возле двери длилась борьба. Сын пекаря понял, что нападавших было самое меньшее двое…

Всё кончилось так же внезапно, как началось. Снова вспыхнул светильничек. Сам собой, точно повинуясь неслышимому властному слову.

Внутри дома всё было вверх дном. Лепёшки разлетелись по земляному полу, кусок растоптанного сыра белой кляксой прилип к сапогу человека, вяло сидевшего под стеной. Иригойену хватило одного взгляда на его отвисшую челюсть и закаченные глаза, чтобы понять: этот встанет не скоро. Если встанет вообще.

Второй беспомощно распластался, свисая со сломанного лежака. Мать Кендарат придерживала его за левую кисть, вроде бы легонько, но как-то так, что громила в два раза тяжелее её самой не смел шевельнуться.

На груди у него, готовый чуть что вцепиться в глаза, сидел и щерился Мыш.

Жрица мельком посмотрела на торопливо вскочившего халисунца и неожиданно спросила:

– Осталось что-нибудь в кувшине?

Кувшин с отбитым горлышком валялся посреди мокрого пятна, благоухавшего яблоками и корицей. Иригойен нагнулся за ним и обнаружил, что внутри сбереглось немного напитка.

– Вылей ему в рот, – последовал приказ.

Пленник испуганно забился и зарычал, пытаясь противиться. Пальцы женщины едва заметно сдвинулись, усиливая нажим. Из глаз урлака потекли слёзы. Он глотнул раз, другой… Веки дрогнули и закрылись, судорожное дыхание стало ровным, тело обмякло. Жрица ещё что-то сделала с его рукой, но мужчина не пошевелился.

– Крепкое зелье. Но похоже, не смертельное, – сделала вывод мать Кендарат. – Давай, малыш, бросай в печку тростник: пусть сами получают всё то, что приготовили нам!

Вблизи храм – насколько вообще позволительно было судить в ночной темноте – показался Иригойену куда уродливее и грубее, чем издали. Вроде того, как величественный скальный лик, замеченный с другого края долины, по мере приближения оборачивается беспорядочным нагромождением глыб. Заглянув снизу вверх под спущенный куколь, Иригойен почти не сумел разобрать черт, только рот, показавшийся ему слишком большим. А ладони, по воле древних строителей касавшиеся земли, были как две хлебные лопаты, готовые поддеть неосмотрительный ком двуногого теста. Подхватить – и увлечь неведомо куда…

Или это шутило шутки воображение, после нападения готовое всюду видеть только опасность и чужое коварство?

– Уж не Богине ли, Объятия Раскрывающей, они тут поклоняются, – еле слышно шепнула мать Кендарат. – Могла бы я догадаться, какого рода праздники обычно справляют в ночи!

– Не будь к себе слишком строга, – так же тихо отозвался сын пекаря. – Старый хитрец всех нас провёл, не только тебя. Он принудил нас сострадать…

– И желать хоть как-нибудь помочь племени изгнанных, – кивнула жрица. – Между прочим, ты узнал тех двоих в доме? Когда старик сидел у дороги, мы приняли их за воров, подбиравшихся к его кошельку…

– Вот, значит, как, – скрипнул зубами Иригойен. – А мы, доверчивые простаки…

– Увижу, не пожалею, – зловеще пробормотала мать Кендарат. – Оставишь его мне, понял? Ты ему во внуки годишься, а я – такая же старая и седая, мне не стыдно будет чёрствый крендель из него сделать!

Пока было больше похоже, что отбиваться предстояло хорошо если втроём от целой деревни, но Иригойен пообещал.

…А вот вход в храм располагался как надо: в складках мантии, ниспадавшей с колен кирпичного изваяния. Когда отец Иригойена отпустил его, возжелавшего синих одеяний, он привёл домой сироту Мурэна, даровитого и прилежного ученика. Парню велели скрыться под лавкой, на которую уселась старшая женщина в доме. Мурэн выполз обратно на свет между бабкиными ногами, обретая рождение, после которого ни Боги, ни люди уже не могли отказать приёмышу в родовом имени Даари…

Всё так, только сидела Богиня лицом на восток, к деревне и озеру. А значит, молившиеся внутри обращались к неблагой, закатной стороне света. Это было очевидно с самого начала, но почему же бросилось в глаза только теперь?..

Как в большинстве храмов Богини, здесь не было запирающихся дверей, только арка, перекрытая толстой войлочной полстью. Мать Кендарат прислушалась, потом одним глазом заглянула внутрь и наконец вошла. Иригойен последовал за ней без раздумий.

И на какое-то время разучился не то что говорить – даже дышать.

Храм был очень скудно освещён изнутри, но всё равно сверкал так, как, по слухам, не сверкали даже сказочные забои в Самоцветных горах. Золота, серебра и камней здесь было достаточно, чтобы выкупить все постоялые дворы Дымной Долины. Кубки, блюда, фигурки птиц и зверей. Монеты с печатями незнакомых владык, образа давно забытых Богов… Роскошные храмы халисунской столицы были на самом деле лачугами бедняков. Иригойен не увидел ни одной вещи, которая не завораживала бы тончайшей работой, пожалуй что слишком искусной для человеческих рук.

– Ну и приданое у здешней Богини, – прошептала мать Кендарат. – Кем я готова была посчитать Её верных – тайными отравителями?.. Они ещё хуже. Смотри!

Иригойен обернулся.

Главная молельная стена, у которой располагался алтарь, была оставлена почти голой. Лишь посередине одиноко висело главное сокровище храма. Ничем не украшенный меч с серебристым клинком и простой рукоятью. Рукоять завершалась лапками, вроде бы подразумевавшими камень величиной с куриное яйцо, но камня в них не было.

– Двести лет могильного воровства! – сказала мать Кендарат. – Я помню изображения: это меч одного из Среброволосых! Ну и как по-твоему, отчего здесь не любят собак?

Иригойен услышал и не услышал её. Гораздо больше, чем меч святого воителя, его внимание приковал алтарь.

Тот самый, на который Волкодав – или иной взявшийся заработать шестьдесят три серебряных лаура – обязывался возложить пирог подношения.

Это был необработанный кусок серого камня, каких полно валялось на равнине возле деревни. А стоял он посреди маленького соляного блюдца, только озера здесь никогда не было, соль сюда принесли и тщательно разровняли, обложив по краю белыми камешками. Иригойен ненадолго отвёл глаза, а когда посмотрел снова, камень показался ему не таким, как прежде. Изменившимся. Решив, что всему виной две мерцающие лампадки и сплошной золотой блеск, халисунец вгляделся внимательнее.