Мир по дороге - Семенова Мария Васильевна. Страница 38

Парни, изначально спускавшие горшечника вниз, смешно повалились один на другого. Отскочивший камень размозжил крепкую бечеву.

Люди молча смотрели друг на дружку и на размочаленный верёвочный хвост. Никто не решался заговорить первым.

Над тесниной понемногу опадал грязный туман.

Потом заметили, что Захаг с ватажниками и Волкодав что-то тянут из глубины. Люди бросились на подмогу. Дружное усилие, и через край на площадку перевалился Бизар. Серо-бурый от крошки, наполнившей волосы и одежду, с окровавленными руками, избитый и исцарапанный, но живой. Распластавшись вниз лицом, он целовал камни и плакал. Штаны на нём были мокрые.

– Осла мне! – распорядился Кермнис Кнер. – Я должен сам посмотреть, что делается внизу!

Он ездил вверх и вниз по узкой тропке исключительно на осле, полагая, что ослы в горах надёжнее лошадей.

Он ещё не скрылся из виду, когда вблизи раздался смех.

Волкодав поднял голову. Смеялся Вангал, молодой вельможа из тех, что держали стремя Нагьяру:

– Глиномесу неведома смелость воина! Это тебе, скудельник [27], не бабу брюхатить!

Люди отворачивались, отводили глаза.

Волкодав поднялся на ноги.

– Скажите кто-нибудь этому храбрецу, – проговорил он сквозь зубы, – пускай спустится туда на верёвке и поглядит, замкнуло ли реку. А потом портки свои нам покажет…

Вельможа рванул из ножен меч и с невнятным проклятием бросился на него.

Кому-то показалось, будто венн отмахнулся.

Другие потом утверждали, что его противник вдруг присел, словно заламывая лихое коленце свадебной пляски. Но вместо прыжка, так толком и не разогнувшись, боком, неловко, словно падая на бегу, унёсся обратно туда, откуда напал. Его меч звякнул о камни, Вангал дико закричал, не иначе решив, что его разогнали прямо в обрыв…

Вместо смертельного падения неуправляемый бег завершился в заботливых руках слуг.

Двое стражников двинулись было вперёд, но Волкодав стоял в «стойке истины», как называла её мать Кендарат, и подходить к нему без прямого распоряжения почему-то не захотелось.

– Сын мой, – долетел голос наместника.

Волкодав не повернул головы, он и так всё видел и слышал. Вейгил увещевал Нагьяра, что-то яростно доказывавшего ему. Вот наместник отрицательно, с видом окончательного решения покачал головой и махнул рукой слугам, веля нести себя вниз. Волкодав оглянулся и понял причину. Оказывается, у него за спиной поднялся Захаг. И с ним ещё не менее двух десятков гончаров, ставших каменотёсами и проходчиками. Все дюжие, решительные и сердитые. Поневоле задумаешься и вспомнишь, что вейгил в городке хотя и велик, но не всесилен, как господин над рабами. И в первую голову поставлен блюсти справедливый закон. И родовитый забияка на самом деле ни царапины не получил…

К несчастью, на том дело не кончилось. Не добившись желаемого и не смея ответить родителю, Нагьяр сорвал зло иначе. Схватил поданный слугой повод золотого коня… и для начала рванул так, что от испуга и незаслуженной боли жеребец сел на задние ноги. А потом выдернул повод из ненавистной руки – и, не разбирая дороги, метнулся прочь.

Слуги и стражники пытались ловить его, но куда там! Все их усилия лишь направили обезумевшего коня к тому самому краю, из-за которого недавно вытаскивали Бизара. Теперь там никого не было.

Кроме…

Волкодав ахнул и начал бежать, уже понимая, что не успеет.

Возле самого обрыва стояла погружённая в свои мысли мать Кендарат. Маленькая женщина задумчиво улыбалась, отслеживая концом посоха тёмные прожилки в камнях…

Золотая молния остановилась в двух шагах перед ней. Жеребец застонал и сунулся мордой ей в руки. Губы, разорванные уздой, кровоточили, на крупе и боках угадывались полоски белой шерсти: здесь хлыст рассекал кожу.

Мать Кендарат обняла голову беглеца и потёрлась щекой о его щёку.

Когда подбежал Волкодав, жрица гладила мягкий нос коня и что-то шептала ему на ухо.

– Потерпи, недолго осталось, – разобрал венн.

Он, впрочем, не был уверен, что говорила она именно это.

Опасливо приблизился стремянный. Золотой жеребец дрожал и закладывал уши, но буянить больше не пытался и послушно дал себя увести.

Волкодав с трудом перевёл дух, хотел обратиться к матери Кендарат… и обнаружил, что опять, как когда-то, изготовился засвистеть.

Тропа неспешно петляла по склону, огибая утёсы. Игрушечные домики Дар-Дзумы постепенно делались всё более настоящими. Кого другого здесь впору было бы вести за руку, но жрица на тропу вообще не смотрела. Она следила взглядом за орлом, скользившим чуть ниже.

– Глупый. Совсем ещё глупый, – сказала наконец она Волкодаву. – Ты сам хоть помнишь, что сделал?

Венн задумался. Потом с удивлением ответил:

– Нет.

Тело в самом деле сотворило… что-то. Помимо рассудка и осознанного намерения. Оно просто ответило на брошенный вызов. И разум тщетно силился вспомнить, как именно.

– Вот я и говорю: совсем глупый, – вздохнула мать Кендарат. И грозно пообещала: – Ничего, вечером вспомнишь… А что я сделала, понял?

– Понял, – сказал Волкодав. – Только не понял как.

Кан-Кендарат усмехнулась и кивнула:

– Такое кан-киро ещё не скоро дастся тебе.

Волкодав крепко задумался.

– А что я должен был сделать? – спросил он затем.

Мать Кендарат ответила не сразу.

– Признаёт ли твоя вера, – издалека начала она, – Богов зла и добра и выбор между ними, совершаемый человеком?

Венн понял, к чему она клонит. Его народ не усматривал за пределами смертной жизни вполне совершенных Богов. Сам Хозяин Грозы некогда делал ошибки, а потом расплачивался за них. Не было у веннов и беспросветно-тёмных Богов. Даже Незваная Гостья порой справедливо карала. И милосердно прекращала страдания. Боги веннов были своего рода старшими братьями и сёстрами земных людей. Они шли впереди. Показывали пример…

– У нас, – сказал Волкодав, – говорят так: если сам напортачил, на советчиков не пеняй.

Жрица кивнула.

– Вот смотри, – начала она рассуждать. – Маленький мальчик выстроил из песка крепость. Мимо идут двое, в том возрасте, когда только в стремя вступают [28]. Оба хотят себя проявить. Один говорит: а я всё растопчу! Другой утешает малыша и вместе с ним строит крепость лучше растоптанной…

Волкодав молча слушал, ещё не улавливая, в чём суть.

– Потом они чают взрослости и жаждут себя испытать: а на что я осмелюсь? Один ловит слишком доверчивого кота… и обмазывает его горючим маслом для светильников. Другой успевает сдёрнуть с себя кафтан и всю зиму потом колет дрова лекарю, а заодно приобретает верного друга. Что ты скажешь об этом?

– Скажу, – тяжело проговорил Волкодав, – что у первого мать и отец ещё никчёмнее его самого.

– Я не о том. Можно ли сказать, что один выбрал зло, а другой добро?

Волкодав нахмурился:

– Первый, он… Ничего он не выбрал. То есть выбрал… Тот путь, который для него легче. Который оплачивается чужой болью, не своей.

Мать Кендарат остановилась.

– Ты начинаешь понимать, – сказала она. – А я-то уже собиралась продолжить: и вот они подрастают ещё. Один думает, как понравиться девушке, а второй…

– Он не думает, – мрачно проговорил Волкодав. Помолчал и вдруг добавил: – Думать трудно. И больно.

Жрица вздохнула:

– Ну так скажи мне, о чём думал ты? Когда стражу едва не послал на беззащитных людей?

Волкодав открыл рот. И закрыл, так ничего и не ответив.

– А теперь вспомни про меня и бедного Золотко. Между прочим, мне и вставать бы перед ним не пришлось, если бы не ты. Вот так, малыш. Поэтому ты и не знаешь, что сделал. Да не ты даже, а тело твоё. Оно пока сообразительней, чем ты сам, и это скверно. Ты-то думать ещё не скоро научишься… – Кан-Кендарат смотрела вверх, в сторону уже невидимой с тропы площадки возле теснины. – Да я и сама хороша, – вдруг сказала она. – Может, и не надо было мне Золотко успокаивать? Ему ведь жизнь не жизнь, а мука одна. Резвился бы сейчас в счастливых лугах…