Сердце в броне - Степной Аркадий. Страница 48

Проснувшись, Рустам какое-то время не мог понять, где же он находится. А когда понял, то почувствовал себя донельзя погано. Откинув одеяло, он поднялся с пола. В большое окно радостно светило утреннее солнце. Смятая кровать была пустой. Из дальней части комнаты, скрытой за тяжелой ширмой, до его слуха донеся приглушенный плеск воды. Он даже обрадовался, ему не хотелось сейчас встречаться с Айрин глазами. Рустам подошел к двери и прислушался: какой-то странный звук, то ли хрип, то ли рычание. Он отодвинул засов и открыл дверь. Спавший в коридоре, прямо на полу, Гарт перестал храпеть и открыл глаза. Лежавший чуть дальше Сард так и не проснулся, продолжая выводить носом незамысловатые рулады. Гарт встал на ноги, с наслаждением зевнул, потянулся, хрустнув суставами, и игриво подмигнул Рустаму.

– Ну как?

Рустам выдавил улыбку и поднял большой палец. Гарт широко осклабился и, прежде чем Рустам успел ему помешать, заглянул в спальню. Улыбка сползла с его большого лица, глаза стали серьезными. Рустам пожал плечами – понимай как хочешь. Гарт прошел в спальню, посмотрел на кровать и задумчиво почесал в затылке. Рустам поднял с пола одеяло и покрывало.

– Нехорошо, – тихо произнес Гарт.

– Я сам решу, что для меня хорошо, а что плохо, – с вызовом сказал Рустам.

– Конечно, – мягко отозвался Гарт, – но ты не понял. Нехорошо, что простыня не испачкана. Согласно обычаю ее нужно вывесить за окно, дабы все убедились, что невеста была непорочна. Если простыни не будет, пойдут разговоры…

Рустам прикусил губу, огляделся по сторонам.

– У тебя есть нож? – спросил он у Гарта.

Гарт протянул ему кинжал. Рустам с силой провел по ладони и обильно залил закапавшей кровью простыню. Гарт молча подал ему свой платок. Рустам вернул ему кинжал и обмотал платком руку.

– Нужно будет заглянуть к целителю, – бесстрастно заметил Гарт, – чтобы не бросалось в глаза.

Рустам был благодарен ему за эту бесстрастность и немногословность. Хорошо, когда у тебя есть друзья. Гарт сдернул с кровати окровавленную простыню и вывесил ее за окно. Послышался одобрительный гул и даже смех. Шум воды за ширмой затих. Гарт молча кивнул Рустаму и, неслышно ступая, вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ширма раздвинулась, и показалась Айрин в простом сером платье, аккуратно причесанная и умытая. Ее тонкое лицо было немного бледным, но достаточно спокойным.

– Доброе утро, – сказал Рустам, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Доброе утро, – эхом отозвалась Айрин.

В следующее мгновение она увидела простыню за окном. Переведя быстрый взгляд на его окровавленную ладонь, она сразу же все поняла. Рустаму показалось, что в ее глазах сверкнуло презрение, он сжал зубы и вышел из комнаты. Черт их поймет, этих аристократок…

Они вернулись в Гросбери. Их встретили с ликованием и неподдельной радостью. На людях Айрин улыбалась и держала Рустама за руку, когда они оставались одни, она отворачивалась от него и делала вид, что не замечает его робких усилий наладить хоть какие-то отношения. Почему так происходит, она не могла объяснить даже самой себе. Она хорошо относилась к Рустаму до замужества, пожалуй, они даже могли бы стать друзьями. Но замужество все перевернуло. Муж стал невольным олицетворением всех неприятностей, обрушившихся на нее. Она не могла злиться на короля, и трудно было злиться на Вальмондов, оставшихся в столице, тем более она не могла думать плохо о своих родителях, приемных и настоящих. Оставался только Рустам, ни в чем не виноватый, зато ежедневно напоминавший ей о пережитых потрясениях одним только своим видом. Ее злил его непривычный облик, слишком смуглый, слишком широкоскулый и узкоглазый. Ее злила его власть над ней. Он не принуждал ее к близости, каждый раз устраиваясь спать на неудобном диванчике, но он мог принудить ее к близости (которой она втайне страшилась), и это ее злило. Ее злило также его благородство, с каким он молча ложился на диванчик, а утром сам прибирал за собой постель, чтобы слуги не догадались, что они спят отдельно. Ее злила его вежливость, будь он грубым и скверным, ей было бы, наверное, легче. Ее злило в нем все, начиная с одежды и заканчивая манерой говорить. И Рустам чувствовал ее злость и неприязнь, но не мог понять и объяснить логически. Он строил неверные предпосылки, находил тысячу причин (не имевших никакого отношения к реальности) и очень переживал. Потому что в отличие от нее в его душе неожиданно проснулись чувства. Она одаривала его презрительным взглядом, а он замирал от света, лучившегося из ее ярких глаз. Она демонстративно отдергивала руку, едва они оставались одни, а он наслаждался грацией ее движений. Она холодно поджимала губы, а он мечтал их поцеловать, с тоской вспоминая тот первый и единственный сухой свадебный поцелуй. Он спал на диване, а она на кровати, и он подолгу лежал, прислушиваясь к ее ровному дыханию. Иногда она вставала раньше его, а он хоть и просыпался, но не открывал глаз, слушая ее легкие шаги. Это было похоже на наваждение. Но он ничего не мог с собой поделать, с каждым днем все больше влюбляясь в свою жену.

Таким образом их союз был одинаково мучителен для них обоих, хотя и по разным причинам. Это было тем более странно, что окружающие считали их очень хорошей парой. Айрин очаровала и Гарта и Сарда, последовавших в Гросбери за Рустамом. Она была с ними приветлива и дружелюбна, а они находили ее хоть и немного строгой, но разумной и неизменно справедливой (к сожалению, ее справедливость не распространялась на Рустама). А Рустам понравился жителям баронства. Поначалу они встретили его немного напряженно. Но затем по достоинству оценили его простоту, твердость и, как ни странно, хозяйственность.

Несчастный в спальне, Рустам неожиданно обрел успокоение в заботах о баронстве. В Глинглоке крестьяне не были подневольными, но и не имели, по большей части, собственной земли. Землю они арендовали у феодалов. При этом они не обладали полной свободой, арендные договора заключались на десятилетия, и весь этот срок крестьяне были привязаны к земле, на которой феодалы были полновластными хозяевами и исполняли обязанности судей. И все-таки это не было рабством. Феодалы не могли продавать своих крестьян и не могли убивать их без суда. Если крестьянин хотел уйти до окончания договора аренды, он выплачивал неустойку, учтенную в договоре, и мог быть абсолютно свободен. Помимо выплаты аренды арендаторы обязаны были отрабатывать определенное количество дней на полях феодала или в замке, причем служба в замке считалась легче и престижнее. Поначалу все эти премудрости ставили Рустама в тупик, но понемногу он разобрался, а разобравшись, искренне порадовался отсутствию крепостного рабства. Он не чувствовал в себе сил сотрясать основы, но и рабовладельцем стать не смог бы. Феодал-арендодатель – не так уж и плохо, тем более что всех остальных существующая система более-менее устраивала, и единственное, к чему они стремились, так это улучшить собственное в ней положение.

Натуральное хозяйство – все эти посевные, жатвы, озимые, сенокосы и прочее – было для него в новинку. Выросший в технологичном городе, Рустам запросто мог наладить персональный компьютер, разобраться с телевизором, микроволновкой и спутниковой антенной. Но зато ничего не смыслил в агрономии и искренне считал, что озимые сажают осенью для того, чтобы собрать урожай весной. Для него было настоящим откровением, что одно и то же поле каждый год нужно сеять по-разному. Первые два года пшеницу или рожь, третий год овес или ячмень, а на четвертый и вовсе оставить «под паром» (кстати, выражение «под паром» для него раньше тоже ничего не значило). И делается это даже не для того, чтобы поле отдохнуло, а для борьбы с сорняками. Про то, что поля нужно удобрять навозом, он слышал, но что навоз обязательно должен быть прелым и что удобрять нужно после жатвы, было для него сюрпризом. Понимая, что он полный профан в этих неожиданно сложных вопросах, Рустам не столько говорил и распоряжался, сколько прислушивался к мнению деревенских мужиков, в особенности стариков. Он делал вид, что все это ему знакомо и понятно, а сам жадно слушал, запоминал и не вмешивался до той поры, пока не считал, что досконально разобрался в решаемом вопросе. Точно такой же тактики он придерживался с рыбаками и с содержателями постоялых дворов, выстроенных вдоль северного тракта. Признавая за ними, что они лучше его разбираются в своем деле, он как можно реже навязывал свое мнение в профессиональных вопросах, зато, когда речь заходила о лености и праздности, был беспощаден. Лентяи, пьяницы, развратники – все они в равной степени ощутили на себе его тяжелую хозяйскую руку. Тут он не церемонился и всегда действовал быстро и решительно.