Билет на бумажный кораблик - Дробина Анастасия. Страница 11

Сейчас же Жиган встал на ноги быстро и в один из дней, когда ни меня, ни деда не было дома, исчез. Вечером явился Шкипер, извинился за поведение «свинтуса неблагодарного», заверил, что с ним все в порядке, и положил на холодильник несколько зеленых бумажек.

– Я же говорила, что деньги нельзя! – всполошилась я.

– Это за постой и за харч, – серьезно сказал Шкипер. – Детка, вот здесь телефон. Если что – звони в любое время.

– Если – что?

– Да мало ли...

Мы со Степанычем вздохнули с облегчением. Позже дед признался мне, что все это время боялся появления в квартире милиции. Весь без исключения подъезд знал о том, что у Погрязовых из четырнадцатой отлеживается раненый уголовник, но никому из соседей даже в голову не пришло позвонить 02. То ли боялись Шкипера, то ли не любили милиции; скорее всего, и то и другое. К тому же, как выяснилось потом, многие опасались, что я напущу порчу. Последнее мне объяснила тетя Ванда, явившаяся к нам в один из вечеров вместе со старшей дочерью.

Я немного удивилась такому официальному визиту: обычно, если я была нужна тете Ванде, она просто стучала в стену – и я неслась на зов. Еще удивительнее было то, что с ней пришла Нина, непривычно растрепанная, ненакрашенная и, как мне показалось, недавно плакавшая. Я предложила чаю с печеньем, они не отказались. После второй чашки тетя Ванда осторожно заговорила о недавнем происшествии.

Тетя Ванда была мне почти матерью; мне и в голову не пришло что-то утаить, и я рассказала обо всем. Тетя Ванда слушала, кивала, иногда поглядывала на сидевшую рядом дочь. Когда я умолкла, она грустно улыбнулась:

– Тебя боятся теперь, девочка, знаешь?

– Меня? – опешила я. – Кто? Почему?

– Ну, как же... Ты же вроде как ведьма, навредить можешь, болезнь напустить...

– Да как же им не стыдно?! – вскинулась я. – Врут, как сволочи! Тетя Ванда, ну ты-то им не веришь?

– Не верю. – Тетя Ванда помолчала. – Слушай... Вот Нинка моя поговорить с тобой хочет. Я пойду, чтоб не мешать, а вы поболтайте.

Она еще раз как-то странно улыбнулась и вышла.

Я испуганно смотрела на Нину. Она была старше меня на восемь лет, близкими подругами мы не были, доверительных разговоров никогда прежде не вели, и сейчас я отчаянно гадала: неужели она заметила мои взгляды, обращенные на Ваньку? Только этого мне не хватало!

– Ниночка, что случилось? С детьми что-то?

– Нет... Слава богу, здоровы. – Нина судорожно отхлебнула чаю из кружки, закашлялась, пролив несколько капель на юбку. – Девочка, я попросить тебя хочу. Я любые бы деньги дала, но мама говорит, ты не берешь... Хочешь мои бриллианты? Кольцо с изумрудом хочешь? Он настоящий!

– Да за что?! Нина! Что случилось?!

Нина закрыла лицо руками. Глухо сказала:

– Ванька шляется.

– Что?..

– Гуляет, мерзавец. Мне уже все, все рассказывают... Я вчера с детьми к родителям переехала.

У меня пошла кругом голова. Этого я ожидала в последнюю очередь. Нет, разумеется, о любвеобильности цыганских мужчин я знала с младенчества, множество раз мне приходилось видеть заплаканную и злую тетю Ванду, с остервенением грохочущую на кухне кастрюлями, и можно было не спрашивать о причине: дядя Коля опять поймал «беса в ребро». Но как можно было изменять Нине – Нине! – у меня не укладывалось в голове.

– Постой... Может, неправда? Ты что, цыганок не знаешь? Врут, завидуют вам...

– Какое... Я сама ее видела! Следила за ним! Девка русская, проклятая, белая, повелся, дурак, на солому крашеную... Страшней меня в сто раз, господи, что он в ней нашел?! Господи, что же мне делать?! Трое детей, перед людьми стыдно, люблю его, подлеца...

Я потрясенно молчала. Нина, красавица Нина, артистка, певица, рыдала на моем продавленном диване, вцепившись пальцами в распустившиеся волосы, и я не знала, как ее утешить.

– Ниночка, не плачь... Да вернется он, куда денется! У вас же дети...

– Санька, сделай что-нибудь... Прошу, сделай что-нибудь...

– Но... что же я сделаю? – растерялась я.

Нина медленно подняла голову. От взгляда ее черных, мокрых глаз мне стало не по себе.

– Сделай приворот, девочка. Я знаю, ты умеешь. А на нее, заразу, порчу напусти. Не думай, это не грех, бог сам разлучниц не любит. Сделай, Санька, я тебе все что угодно за это...

– Нина! – заголосила я. – Честное слово, я не умею! Я не могу! Такое – нет...

– Не хочешь? – Голос Нины стал недобрым. – Почему? Жалеешь ее?

– Нет... Но я же правда... Я только лечить умею, и то не всегда, а приворот... порчу... Нет!

– Врешь, – убежденно сказала Нина. – Не хочешь просто. Эх ты, соплячка... Ну, подо-жди, замуж выйдешь, от тебя твой мужик тоже бегать будет, вспомнишь тогда меня!

– Нина...

– Иди ты к черту! Сука, такая же, как та!.. – Вскочив, она пулей вылетела из комнаты, дверь в прихожей хлопнула так, что закачалась люстра.

Я в оцепенении осталась сидеть на диване. За окном спускались зимние сумерки, уже зажглись фонари, в их голубом свете вертелись снежинки. Через полчаса я встала, умылась и начала одеваться.

Когда я вышла из дома, на улице уже поднялась настоящая метель. На остановке автобуса не было ни души, и было очевидно, что десятый номер до центра только что ушел. Я двинулась пешком и через пять минут пожалела, что вообще вышла из дома. Идти было далеко, снег бил в лицо, мгновенно облепил мое пальто и пуховой платок, и вскоре я почувствовала, что накрашенные ресницы «поплыли». Я уже всерьез подумывала о том, чтобы плюнуть на все и вернуться, когда услышала за спиной резкий автомобильный гудок. Сначала я не обратила на него внимания, но сзади сигналили все настойчивее, и я обернулась. По дороге в двух шагах от меня медленно ехал черный «Мерседес». Я остановилась, «Мерседес» тоже. Из него вышел Шкипер.

– Мать, оглохла, что ль? Сколько дудеть можно? Ты куда – в свой кабак? Подбросить? Мне по пути!

– Нет... – Я задумалась. – Шкипер, у тебя время есть?

– Для тебя – всегда, – усмехнулся он. – Чего надо?

– Отвези меня на Спиридоновку.

– Садись.

Я как можно тщательней отряхнулась и полезла на переднее сиденье «Мерседеса».

В такой роскошной машине я ехала первый раз в жизни, но тогда даже не подумала об этом. Меня бил озноб, снег на платке и волосах начал таять и бежал по лбу и щекам теплыми струйками, уничтожая остатки макияжа. К счастью, Шкипер не задавал вопросов: позже я пойму, что это самое главное из его достоинств. А сейчас я молилась лишь об одном: чтобы Ванька оказался дома.

Моя молитва была услышана. В старом сталинском доме на Спиридоновской, куда год назад переехали Ванька с Ниной, горело знакомое окно на первом этаже. Кутаясь в мокрый платок, я вышла из «Мерседеса». Шкипер вышел следом.

– А ты куда?

– С тобой пойду.

– Зачем?!

– Не учи дедушку какать.

Я независимо дернула плечом, но спорить не стала.

В квартиру я звонила долго и упорно. Дверь не открывалась, и, если бы я не видела своими глазами горящее окно, то давно бы бросила трезвонить. Я уже начала думать, что Ванька мог элементарно забыть выключить свет перед уходом, когда дверь открылась.

На пороге стоял Иван с полотенцем на бедрах. Голова его была встрепана. На меня он воззрился ошарашенно и, кажется, даже не сразу узнал.

– Санька?! А... ты что здесь делаешь?

– Я к тебе, – сухо сказала я. Сердце скакало как бешеное. – Не бойся, ненадолго. Впустишь?

Он молча шагнул назад. С изумлением посмотрел на Шкипера, который непринужденно вошел следом за мной, и, не узнав его, спросил:

– Со за гаджо?

– Гаджо сыр гаджо. Ничи. Дэ проджава. [4]

Краем глаза я заметила какую-то тень за полуприкрытой дверью. Прекрасно. Значит, его девица здесь. Ванька проследил за моим взглядом, его физиономия стала смущенной и злой одновременно. Бросив мне: «Подожди...», он скрылся в комнате. Оттуда послышался невнятный, торопливый разговор, шелест одежды, в щели мелькнул любопытный глаз. Через минуту Ванька вышел уже в джинсах и майке. Пряча глаза, сердито спросил: