Птичьим криком, волчьим скоком - Громыко Ольга Николаевна. Страница 2

Кметка молча нагнулась, загребла, сколько влезло в охапку. Ведьмарь подобрал остатки – вышло чуть меньше, – ловко обогнул девушку и пошел вперед, показывая дорогу.

Кабы давеча взяла Жалена чуть правее – вышла бы прямехонько к избушке, маленькой, обветшалой, со следами пожара на подставленном лесу боку. Недавно перекрытая крыша золотилась свежей соломкой даже под хмурым осенним небом. Грозно и остро веяло горелым, валялась поблизости обугленная, изъеденная огнем балка.

Ведьмарь, не утруждаясь, пнул дверь ногой, и та распахнулась внутрь. Стало видно, как сильно она перекошена в косяке. Одна петля вырвана, в ушке болтается здоровенная щепа, покривленная щеколда только делает вид, что исправно службу служит – выбивали ее, что ли?

Жалена на всякий случай прижала локтем болтавшийся у пояса оберег-уточку, переступила порог, любопытно покрутила головой. Пустоватые у ведьмаря сени, пара кринок да кадушек, тряпье какое-то, несколько заячьих шкурок на распорках подсыхают, к чердаку приставлена лестница, выглаженная руками до червонной желтизны.

Ведьмарь ловко поддел коленом крюк на внутренней двери, привычно поклонился низкой притолоке и вошел, оставив дверь нараспашку. В избе тоже не было ничего интересного – печь с полатями, плетеный ларь для хлеба, стол, стул да лавка. Откуда-то сбоку выскочила угольно-черная кошка, покрутилась под ногами, обнюхала сброшенные в угол дрова, потом вскинула глаза на ведьмаря и вопросительно мяукнула. Глаза были желтые, пронзительные. Звериные, а смотрят по-человечески, аж дрожь берет. Мужчина подхватил кошку на руки, и та, примостившись на его груди, вытянула шею и потерлась усатой мордочкой о колючую хозяйскую щеку.

– Ну садись, коль по своей воле пришла. – Ведьмарь показал рукой на лавку и Жалена, помедлив, осторожно опустилась на краешек. Не удержалась от улыбки – кошка прискучило сидеть на руках и она стала сползать по ведьмарю, как по столбу – задом, опасливо оглядываясь. Рубаха потрескивала под когтистыми лапками. Спустилась до колен и лишь тогда, извернувшись, спрыгнула. Встряхнулась и пошла, как ни в чем ни бывало, за печь.

Ведьмарь подтянул к себе стул и сел лицом к гостье, упершись руками в разведенные колени. В серо-голубых глазах – словно мелко растрескался скальный гранит сапфирными жилами – проскакивали насмешливые искорки.

– Ну, чего тебе от меня надобно, красна девица?

– Воевода Мечислав велел к тебе обратиться, если потреба в том будет… добрый молодец. – угрюмо добавила она, не умея заискивающе вилять хвостом перед нужными, но хамоватыми людьми.

Он подался вперед.

– И что же за потреба твою шею перед моей гнет?

– Водяницы [6] в Лебяжьем Крыле селянам прохода не дают. – Жалена вызывающе выпрямила спину. – К берегу ближе чем на полет стрелы не подпускают, заманивают да топят. Ни днем, ни ночью не унимаются.

– Давно? – Он удивился, но не показал виду. Время русалочьих шалостей давно миновало, предзимье уже сгустило воду и опалило камыши, затворив в непромерзающих омутах рыбу и прочую озерную живность, а с ними и водяных-водяниц.

О Лебяжьем Крыле всегда ходила дурная слава. Старожилы не помнили года, чтобы на зорьке не сыскалась в камышах три дня гостевавшая в омуте утопленница. Со всей округи сбегались горемычные девки, не иначе.

Озерные берега сильно разнились: один ровнехонький, пологий да песчаный, а другой затоками изрезанный, чисто крыло птичье. И водилась на том озере пропасть лебедей – горластых, нахальных, гораздых плыть за лодками и шипеть на рыбаков, выпрашивая хлеб для серых нескладных птенцов. Рыба на Крыле бралась хорошо, только успевай наживлять крючки червем для лещей, плотвы и красноперок, а если повезет, то и матерую щуку на живца взять можно. Береговые селения кормились с того озера и зимой, и летом.

– Почти с самого душегубства… – Жалена понемногу разговорилась, да и ведьмарь кончил насмешки строить – сидел, внимательно слушал, не перебивая. И глаза – аж не верится! – больше не жгли, не кололи, смотрели понимающе, подбадривая рассказчицу. – Три седмицы назад труп на берегу нашли – торгаша заезжего, рыбу вяленую да копченую на продажу в городе скупал. Последний раз видели его в Ухвале видели, ну, селении на горушке перед второй затокой.

Ведьмарь кивнул. Он бывал в Ухвале. Полдня пешим ходом.

– Водяницы защекотали?

– Нет. Топором голову располовинили. Телешом лежал. Видать, деньги в одежу зашил, а убийце несподручно было ее на месте потрошить, целиком спорол да унес. – Жалена заметила, что кошка снова сидит рядом с лавкой и слушает, насторожив уши. – Купец в Ухвалу с женой приехал, на телеге о двух конях. Купить ничего не успел, только сторговался со старостой на три пуда вяленого леща да попросил слух о себе пустить, чтобы люди угрей копченых ему несли. Жена убивалась сначала, как его нашли, плакала, волосы на себе рвала, лицо царапала. А на другой день сама исчезла, как в воду канула. Может, и впрямь канула с горя. Полгода назад свадьбу сыграли, любовь, поди, еще остыть не успела…

– В озере не искали?

– Какое там искать! – махнула рукой Жалена, войдя во вкус повествования. – Подойти боятся. Пятерых за два дня не досчитались, потом умнее стали, на озеро – ни ногой. Ну, по берегу, может, всей толпой и прошлись, а на лодках выходить не отважились.

Ведьмарь помолчал, потирая пальцем переносье. Непонятно было, заинтересовал его рассказ, или сейчас равнодушно молвит: «Ну и что? Я-то тут при чем? Или топор мой поглядеть пришла – не в крови ль?»

– Тебя воевода отрядил убийцу искать? – в лоб спросил он.

Жалена потупилась. Понятное дело, никого она не нашла. Две с половиной седмицы прошло, труп сожгли, следы затоптали, многое из виденного и слышанного подзабыли. Так и сгинул бы человек бесследно, не будь украденные у него деньги княжьим задатком за угрей копченых, до которых князь охотник великий. Князь воеводе, воевода старшине, старшина кмету: сыщи, мол, прохвоста, живым или мертвым. Сыскать-то сыскала, а вот куда княжья козна запропала – одни водяницы знают.

«Женщину старшина послал, – подумал ведьмарь. – Расчетлив. Мол, сыщет – обоим хвала, а не сыщет – что с нее, бабы, возьмешь? Опять же – кому, как не бабе, ведьмаря улещивать?».

Подумал – и ухмыльнулся своим мыслям. От такой дождешься ласки, держи карман шире. С ее норовом скрипучие двери не подмазывают – выбивают с размаху.

– С утра выйдем, – сказал он, оканчивая так толком и не начатый разговор. – Хочешь – ночуй в сенцах, там дерюжка в углу лежит, я еще кожух старый дам подстелить; не любо – иди в деревню, до темноты успеешь.

– И без кожуха твоего не замерзну, – бросила уязвленная кметка. В деревню, вот еще! Думает: боятся его тут, аж зубы стучат. В избу небось не позвал.

До темноты она размялась с мечом на полянке перед избушкой (пусть смотрит, остережется руки распускать!), потом поужинала на крылечке остатками захваченной из деревни снеди, посидела, прислушиваясь к далекому вою волков, пока не озябла.

Ведьмарь больше во двор не выходил, светца не запаливал, протопил только печь. В сенях потеплело. Жалена сбросила кольчугу, на ощупь нашла и расстелила коротковатую дерюжку, улеглась поперек сеней.

Кожух он все-таки вынес, повесил на перекладине лестницы и так же молча ушел в избу, притворив за собой дверь. Жалена упрямо поворочалась на жестком полу, потом не выдержала – взяла и постелила кожух мехом вверх, укрылась полой. Сразу стало мягко и уютно, словно не в лесной сторожке ночь коротаешь, а на лавке в родной избе. Мех был волчий, потертый, но все еще густой, теплый, пушистый. От него чуть приметно пахло лесным зверем.

Думала – до утра глаз не сомкнет, ан вот пригрелась и тут же уснула.

Разбудил ее ветер, зябко пощекотавший за ухом. Жалена подхватилась, сонно протирая глаза, и выругалась про себя – ведьмарь, давным-давно поднявшись и снарядившись в дорогу, сидел на пороге, подпирая спиной косяк. Полбеды, что прежде нее проснулся, а вот как дверь в сенцы открыл неслышно? Переступил через нее, спящую? Да ее отроки дружинные «псицей недреманной» прозвали! Знали – этой кметке во сне лицо сажей не измажешь, в косу репьев шутки ради не приплетешь. Подпустит на руку вытянутую, да как за цопнет за эту руку, как выкрутит – потом седмицу все косточки ныть будут.