Птичьим криком, волчьим скоком - Громыко Ольга Николаевна. Страница 7

Кошка пробежалась по мосткам, замерла на самом краешке, подавшись вперед и вниз, словно высматривая неосторожную рыбку, и вдруг замяукала – тонко, с примурлыкиванием, словно подзывая котенка.

Тростники на миг прильнули к озерной глади, трепеща от натуги под тяжелой ладонью ветра, а когда выпрямились – в воде у самого берега стояла девочка. Хрупкая, большеглазая, сквозь тонкую льняную рубашонку просвечивает худенькое тельце. Развеваются по ветру пушистые льняные волосенки, скользят по ним зеленоватые блики, как по беспокойной речной воде… В широко распахнутых глазах – боль, мольба, недоумение. «Помоги мне, добрая женщина… – упрашивали зеленые, как молодая травка, глаза. – Забери меня отсюда, окажи милость… Холодно тут, страшно…»

Жалена, как зачарованная, шагнула вперед. Льдистым хрустом отозвалась замерзшая трава под сапогами. Скрипнул песок.

Девочка попятилась, маня взглядом. Колыхнулись волосы, колыхнулась мертвая трава в воде, жалобно заскрипели-засвистели тростинки.

– Стой, дура! – резкий, злой голос хлестнул мокрым кнутом, жесткая рука перехватила поперек живота. – Кому сказано было – не ходи!

– Пусти! – закричала-забилась девушка, силясь вырваться. Ведьмарь держал крепко, надежно, хоть и одной рукой – вторая лихорадочно царапала мечом песок вокруг ног. Девочка печально посмотрела на Жалену, да и пошла себе дальше, на глубину. Шла – как по тропинке с горы спускалась, неспешно, ровно. Вот уже по пояс ей вода. По грудь. Обернулась – и Жалена обомлела, перестала вырываться, затрепетала всем телом.

На нее смотрела молодая женщина с пустыми, остановившимися, как у покойницы, глазами. Светлые волосы стлались по воде рябью.

Ведьмарь докончил круг на прибрежном песке.

Сморгнула Жалена – ни девочки, ни женщины. Стелется над водой белый туман, жалобно шепчутся волны с берегом.

– Что это было? – прошептала она, словно выныривая разумом из этого тумана, этого шелеста. – Привиделось, что ль?

– Привиделось! – передразнил он. – Дно тебе речное привиделось, рыбы да раки. Вытащили бы багром из затоки через три дня, черную и распухшую. С выеденными глазами.

Ноги у Жалены подкосились, он осторожно усадил ее на землю, переступил и пошел к мосткам, на ходу распуская пояс.

– Ты куда? – глупо спросила она, оборачиваясь ему вслед.

– Туда, – в лад ей ответил ведьмарь, стягивая рубашку.

– Там же … эта… – голос дрогнул, сорвался на протяжный всхлип.

– Ну да, – с непроницаемым лицом подтвердил он и, повернувшись к краю дощатого настила, без раздумий бросился в воду. Ни плеска, ни брызг – только узким клином вскипели под водой белые пузыри. Ведьмарь вынырнул саженей за пять, оглянулся и погреб на глубину. Странно плыл – руками вроде разводил в стороны, как положено, а вот ноги держал вместе, изгибая вверх-вниз. Словно не ноги у него были, а цельный хвост рыбий. Потом снова нырнул – и с концами. Только вильнула ко дну черная сомовья тень.

Она досчитала до седьмой сотни и сбилась. Страх холодной водой растекся внизу живота. Утоп? Утопили? Но тут прямо возле мостков из воды высунулась рука с растопыренными пальцами, ухватилась за край доски, и Ивор, отфыркиваясь, подтянулся на руках, вырываясь из цепких объятий озера. Выбравшись, встряхнулся, как зверь – всем телом, только черными горьчцами разбились о дощатый настил сброшенные капли. Начал одеваться, пристукивая зубами от холода, то и дело поглядывая в сторону озера.

– Ну что? – не вытерпела Жалена.

Он молча показал рукой. Совсем недалеко от мостков, саженях в десяти, медленно поднималось из омута обезображенное тленом и речной живностью тело утопленницы. Первой пробила воду голова, распущенные волосы заколыхались вокруг нее белым саваном, потом тело выровнялось, показалась спина в разорванном до пояса платье, ярким цветком распустилась вокруг бедер черно-красная клетчатая понева, мелькнули иссиня-черные ступни.

Стянутые веревкой чуть повыше косточек.

Все три седмицы труп Вальжаны стоймя стоял в толще воды, притороченный к камню длинной веревкой.

Им пришлось повозиться, вытаскивая труп на берег. Сначала подтянули его к мосткам, зацепив подол выломанной в орешнике жердью, затем ведьмарь выловил конец веревки и поволок утопленницу вдоль мостков. Она то и дело задевала опорные столбы, норовила вильнуть под настил, и Жалена, уткнувшись носом в рукав, направляла ее все той же жердью. Когда ноги Вальжины уже заскребли по песку, голова неожиданно повернулась лицом вверх, и стало видно, что шея женщины сломана, а перед тем перерезана ножом до самого хребта. На безглазом лице застыла жуткая гримаса, распухший язык раздвинул челюсти, словно дразнясь.

Жалена, в глубине души честя себя во все корки, перебежала на подветренную сторону. Утопленница не имела ничего общего с девчушкой-девушкой, заманившей кметку к озеру. Она и на человека-то мало походила. Жалена заставила себя присмотреться. Нет, у Вальжины нос с приметной горбинкой, а у водяницы был прямой, ладненький.

А потом девушка увидела двойную красную нитку, выглянувшую из-под задранного до локтя рукава, и у Жалены защемило в груди, стало пусто и холодно на месте сердца; словно остановилось оно, потрясенное жестокостью убийцы. Вальжина повязала нить не простым узлом, как обычный оберег против сглаза, а мудрено заложила петельками. Женщине в тяжести нельзя вязать узлов – иначе, говорят, дитя во чреве расти перестанет.

Ведьмарь тоже это заметил. Но не побледнел, не отшатнулся – достал из-за спины меч.

Жалена зажала рот рукой, отвернулась. Как мысли прочь не уводила, как не твердила себе: «Не думай!», а все удержаться не смогла. Сначала только камыши шуршали, а потом захрустело мерзко, влажно, рванулся на волю гнилой дух из взрезанного чрева.

И глянуть жутко, и слушать мочи нет.

Девушка обернулась. Ведьмарь, приспустив правое плечо, кончиком меча раздвигал в стороны мертвую плоть. Лицо у него было непроницаемое.

– Поди глянь, – позвал он.

Не страшно по полю бранному после сечи ходить, не впервой товарищей погибших обмывать, но такого видовища и врагу лютому не пожелаешь. Может, и пересилила бы себя Жалена, удержала ком в горле, да как пахнуло в нос лежалой мертвечиной, только в поясе перегнуться и поспела.

– Девочка, – словно бы не замечая, сказал Ивор. Пошел отполаскивать меч в воде, оттирать песком, пока Жалена, прижавшись к березке, переводила дыхание, попеременно терзаемая дурнотой и жгучим стыдом.

Ведьмарь легонько провел рукой по воде. Она ткнулась ему в ладонь, как живая. Признала, пошла рябью, чуть слышно всхлипнула-пожаловалась лизнувшей песок волной.

– Дай мне один день, – тихо сказал Ивор.

Вода согласно вздрогнула вода и разгладилась.

Ведьмарь обернулся. Кметка стояла неподалеку, невидяще глядя в сторону леса.

– Людей надо бы позвать, – повысил он голос, поднимаясь. – Пусть захоронят как положено.

Помолчал и добавил:

– Не тронут водяницы. Да скажи: ночи не пройдет – узнаю, чьих рук дело.

– Хорошо, – безропотно согласилась она и быстро зашагала по тропе обратно в селение.

Кошка подбежала к ведьмарю и, виновато мяукнув, потерлась о его ноги.

– Бабье вы, бабье дурное… – беззлобно сказал Ивор, подхватывая ее на руки. – Одна на мавкин плач купилась, вторая в одиночку управиться решила… бестолочь…

Всем доподлинно известно: бортник кумится с Лешим, кузнец со Зничем, а мельник с Водяным. Как же иначе? Леший пчел в борти приводит, Знич огонь раздувает, Водяной колесо мельничное крутит без устали. Без эдаких помощников поди-ка собери медку, выкуй подкову да сдвинь каменные жернова! Волей-неволей приходится людям знаться и ладить с грозными покровителями своего ремесла, щедрыми подношениями благодарить за подмогу да опеку.

Любое озеро – как солнышко: отовсюду бегут-поспешают к нему ручьи-лучики, мутными бурунами скатываются с горок после дождя, тянутся хрустальными ниточками из любопытных глазков криниц. Один из таких лучиков и угодил в западню плотины, заметался в загодя отрытой ямине, ища отдушину. Отыскал – и натужно провернулось широкое колесо, хлопнуло по воде широкой лопастью, ожили, разогрелись друг о друга жернова и пошли молоть рожь да пшеницу, домовитым хозяйкам на радость.