Звезды князя - Башун Виталий Михайлович. Страница 66
1. Начальнику разведки ударной дивизии № 317 капитану КарВаньЛо организовать охрану выживших во время диверсии на станции, вплоть до применения оружия и стрельбы на поражение.
2. Срочно доставить лучшего целителя госпиталя со всем необходимым оборудованием и вспомогательным персоналом для оказания первой помощи раненым.
3. Бережно транспортировать раненых в центральный госпиталь, где предоставить адъютанту командующего отдельную, самую лучшую палату.
4. По прибытии специального санитарного поезда организовать отправку адъютанта в столичный госпиталь.
5. Все приказы госпожи адъютанта, не противоречащие сбережению ее жизни и здоровья, подлежат безусловному исполнению.
6. Арестовать начальника контрразведки дивизии капитана СонКайМу и его заместителей. Содержать под стражей до прибытия следственной группы КОИ (канцелярии охраны императора).
Тьма. Мрак. Пустота. И… боли нет. А может, и есть, только я не могу ее определить как нечто конкретное. Мне просто плохо. Очень и очень плохо. Плохо в целом и нигде конкретно в частности. Мысли путаются, складываются в невообразимые фигуры, разбегаются, прячутся, неожиданно выглядывают из неизвестно чего, будто таились за углом, которого нет, пристраиваются к другим, скручиваются в клубки и разваливаются. Отчасти похоже на обрывки контуров в проклятом лесу. Получается невесть что. Магемы? Может быть, но я таких не знаю. А почему-то надо знать. От этого зависит моя жизнь. Наверное. Так подсказывает мне тоскливо тянущее чувство, от которого плохо, и очень хочется поменять это «плохо» на «хорошо» вечного покоя. Почему-то эта мысль не находит отторжения. Только вот что-то не дает совершить подобную замену. Мешает. Цепляет и тащит куда-то, подальше от интуитивно ощущаемого направления в сторону того самого покоя. Вечного.
Так, наверное, выпивоху, готового умереть ради последнего, гибельного глотка вина, оттаскивают от кружки.
Через бесконечность времени состояние мое меняется с «очень-очень плохо» сначала на «очень плохо», потом на просто «плохо». Через некоторое время появляются редкие периоды, когда даже и… неплохо. Какое же это счастье, когда всего-навсего ничего особо не болит, а просто побаливает, когда можно сказать, что чувствуешь себя ты почти нормально.
Обычно не замечаешь – норма и норма. Подумаешь! Но все познается в сравнении, и понимание приходит в тот момент, когда маятник состояния здоровья начинает раскачиваться. Хотя бы от «плохо» до «приемлемо». Вот тогда начинаешь ценить то, что имел раньше, но не обращал внимания, считая само собой разумеющимся.
В состоянии «приемлемо» стали слышны голоса. Некоторое время они были неразборчивы, но довольно скоро я стал понимать, о чем говорят и, главное, кто говорит.
Мои давние знакомые по снам – детишки-эльфята – пыхтели, сопели, покрикивали друг на друга, спорили и периодически повторяли как заклинание:
– Папочка, только не умирай! Папочка, не умирай!
«Надо же, – подумалось мне, – опять этот странный, очень реальный, сон. Это при моей-то ране?!» Я не обольщался – без немедленной медицинской помощи никакое жреческое целительство при моих полностью истощенных запасах магической энергии и почти иссушенной ауре выжить мне не поможет. Никак. Несмотря ни на что, я все помнил – и захват генерала, и бой с его адъютанткой (удивительная девушка), и мощный взрыв, после которого нас бросило в объятия друг друга и даже, можно сказать, обручило одним осколком на двоих. Кроме прочего, я еще ощутил краем сознания, как словно наждаком по спине прошлась щебенка, обдирая гоблинский мундир, а в лицо плеснула кровь из раны девушки.
Что со мной теперь происходит – ни малейшего представления не имею. Разве что голоса якобы моих детей, взявшихся неизвестно откуда и от кого. Я-то уж точно знаю, что ни с одной эльфийкой ни-ни. Правда, было один раз. С Альмилирой. Тоже в очень реальном сне. Но сон ведь – не явь? Может быть, это какое-то проявление эльфийской магии? Чуть что – и тут же начинают сниться эльфы. Напоминают о своем существовании. Дескать, вернись, блудный жених, так и быть, накажем не больно.
Сознание стало проясняться, и я, словно вживую, услышал разговор детей:
– Тащи еще одну! Видишь, эта совсем сухая.
– Вижу, – пыхтение и сопение. – Помоги! Тяжелая!
– Ага! Сока много! Стой!! А ты сказал лиане в сок лекарств для папы добавить?!
– Не-е-е-ет. Я забы-ы-ы-ыл, – хныканье и плач мальчика.
– Ну что ты такой недотепа?!
– Я не тепа! А у тебя… а у тебя… у тебя с животными хуже получается! Вот!
– Ну и что! – фырканье девочки. – Что толку от твоих животных? Если бы не лианы…
– А если бы волки его раны не зализывали…
– Все! Я сказала лиане. Она уже все сделала. Давай к руке папы шипом прислони…
– Знаю!
Чувствительность вернулась, и мне показалось, будто я лежу внутри стога ломкого сена или соломы. Мягко, уютно и немного щекотно.
Затем голоса слились с шепотом и шорохами леса, отдалились, затерялись, и я заснул. Уже просто заснул.
А проснулся… все так же на соломе, но явно другой, слежавшейся и далеко не мягкой. А уж атмосфе-е-е-ера… Чуть позже я понял в чем дело. Я снова в реальности, а она сурова и показывает мне свою неприглядную сторону. Судя по стонам и хрипам, запаху крови и естественных отправлений, я в палатке для раненых. Сначала удивился – это как же гоблины четко сработали, что треть моей команды переловили и почему-то поместили за непрочную ткань. Хотя, если все ранены и неспособны передвигаться, то и замки, и стены, и решетки – не более чем дорогостоящие излишества. А тут еще и унизить противника можно, показав ему, насколько тот жалок и недостоин даже легкого уважения.
Однако бред раненых на гоблинском убедил меня в том, что неведомые палачи так издеваются над собственными воинами. Интересно, за что их так? Хм. И похоже – меня приняли за одного из этих чем-то проштрафившихся бедолаг.
Я окунулся в самопроверку состояния организма и с удивлением осознал – не так уж все и плохо. Сквозная рана, которую я сам себе или с помощью жрецов-целителей заживлял бы неделю, не меньше, уже практически не беспокоила. Так. Тянула и саднила помаленьку. В остальном я был, можно сказать, полностью здоров, если бы не слабость. И еще. Я отчетливо чувствовал в своей крови множество мелких частиц, имеющих родство с лесом. В чем оно заключалось конкретно, сказать не могу, но в памяти тут же всплывают заплаканные эльфийские детишки, опутывающие мое тело вьюнками и лианами. Перед самым погружением в сон мне показалось, будто из этих плетей вырастают шипы, которые тут же впиваются в мое тело. Все же воспоминание было на грани сна и бодрствования, которое, в свою очередь, тоже, скорее всего, сон… В общем, снится мне сон, где я в этот раз не играю с эльфятами, а они играют со мной в докторов и больного. Причем больной – я, а доктора – они. И в этом сне я… засыпаю.
М-да. Может быть, мой разум отъехал куда подальше от мозга за разгадками Великих Эльфийских Лесов, да забыл дорогу назад? Вот и живу среди деревьев, кустов и лиан, а теперь даже в крови частицы Великого Леса ползают, будто у себя дома. Не удивлюсь, если позеленею почище стопроцентного гоблина, пущу корни и начну расцветать на солнышке. Бутонами. Пахучими. Или вонючими, уж как получится. Осталось еще решить, что делать с листвой в зимний период? Хотя, какие тут зимы? Не тридцать– тридцать пять делений от точки замерзания воды, а «всего лишь» двадцать пять – тридцать. Решено… хи-хи… буду вечнозеленым. Или лучше хвойным? На колючки никто с голым задом не полезет, рискуя ободрать важную деталь организма и экстерьера. И не с голым тоже. Интересно, а можно выбрать, какой именно древесиной быть? Или, как есть, оставаться дубом… стоеросовым?