Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок» - Флэгг Фэнни. Страница 31

Однажды он пораньше вернулся из школы, сказавшись больным, и увидел мать и брата своего отца на кухонном полу. За пять секунд вся его любовь обернулась ненавистью. Он закричал и выбежал из дому. И эти пять секунд врезались в его память на всю жизнь.

В тридцать четыре Фрэнк был тщеславным и пустым человекам. Его черные ботинки, начищенные самым лучшим кремом, всегда сверкали, волосы были всегда аккуратно причесаны, одежда выглядела безукоризненно, и был он одним из тех немногих представителей мужского пола, кто каждую неделю делает маникюр в парикмахерской.

Он, можно сказать, был денди, черноволосым красавцем с серо-голубыми глазами, и хотя один был стеклянный, второй излучал такой же холод, и отличить настоящий от искусственного было почти невозможным.

Но главное, этот человек всегда получал то, что хотел, а хотел он Руфь Джемисон. Он перепробовал уже почти всех доступных девушек в округе, включая и даже предпочитая негритянок, которых брал силой, пока их держали его дружки. Овладев девушкой, он терял к ней всякий интерес. Одна блондинка, которая теперь жила где-то на городской окраине, родила девочку, как две капли воды похожую на Фрэнка, но, после того как он подбил женщине глаз и угрожал ребенку, она перестала предъявлять ему какие-либо претензии. Понятное дело, его не интересовали использованные женщины. Особенно если ими пользовался он сам.

Однако в городе его знали как простого, доброго парня, и он решил, что ему необходим сын, который будет носить фамилию Беннет — фамилию, никому ничего не говорившую, кроме того, что её владельцу принадлежит большое поместье к югу от города.

Руфь была молодая, красивая, разумеется, невинная, и ей с матерью нужно было как-то жить. Что могло быть лучше? Руфь была польщена — а как же иначе! Разве он не был одним из самых подходящих кандидатов на роль мужа? Разве не ухаживал за ней как истинный джентльмен, очаровав её мать?

Руфь пришла к выводу, что этот красивый молодой человек любит её, значит, и она тоже должна любить его — и, наверно, уже любит.

Но кто же мог предположить, что за этими блестящими ботинками и костюмами-тройками таилась злоба, все эти годы копившаяся в его душе…

Разумеется, в городе никого не стали оповещать, все прошло по-тихому. В последний вечер холостяцкой жизни Фрэнк повез своих друзей в лачугу на окраине, где их поджидали три шлюхи, снятые на ночь. По дороге они зашли в бар. На свою беду туда же забрел и старый бродяга. Он сидел у стойки и смотрел на молодых ребят, веселившихся в конце зала. Фрэнк, который всегда выбирал для своих забав чужаков, решил подшутить над ним. Он подошел к старику и хлопнул его по спине:

— Слышь, старикан, если угадаешь, какой глаз у меня стеклянный, поставлю тебе стаканчик.

Дружки его засмеялись, но старик, взглянув на него, уверенно сказал:

— Левый.

Приятели загудели, а Фрэнк, хотя и был разочарован, все же засмеялся и бросил на стойку полдоллара. Подождав, пока компания удалится, бармен обратился к старику:

— Что вам подать, мистер?

— Виски.

Он налил бродяге стакан и спросил:

— Послушайте, дружище, а как это вам сразу удалось узнать, что стеклянный глаз у него левый?

Старик допил виски и буркнул:

— Очень просто. Только в левом я заметил каплю человеческого сострадания.

28 апреля 1926 г.

Иджи уже исполнилось девятнадцать. Все эти два с половиной года она каждый месяц приезжала в Валдосту, чтобы посмотреть, как Руфь идет в церковь или возвращается оттуда. Ей просто хотелось убедиться, что с ней все в порядке, и Руфь ничего не знала о её визитах.

В одно прекрасное воскресенье, совершенно неожиданно для себя, Иджи остановила машину возле дома Руфи, подошла к парадной двери и постучала. До последнего момента она не думала, что решится на это.

Мать Руфи, хрупкая, болезненная женщина, подошла, улыбаясь, к москитной сетке:

— Вы к кому?

— А Руфь дома?

— Она наверху.

— Будьте добры, скажите, что к ней приехала повидаться заклинательница пчел из Алабамы.

— Кто?

— Ну, скажите, что здесь её подруга из Алабамы.

— Может быть, вы зайдете?

— Нет, спасибо. Я лучше здесь подожду.

Мать Руфи подошла к лестнице и крикнула:

— Руфь, там к тебе какая-то пчелиная девушка приехала.

— Что?

— Тебя ждут на крыльце.

Спустившись, Руфь замерла от удивления. Иджи старалась держаться непринужденно, хотя ладони у неё были мокрые, а уши горели. Она быстро заговорила:

— Слушай, я не хотела тебя беспокоить. Ты, наверно, очень счастлива и все такое… То есть я в этом, конечно, уверена, просто я хочу, чтобы ты знала, что я тебя не ненавижу, и никогда у меня к тебе не было ненависти. И я хочу, чтобы ты вернулась. Я уже не ребенок и вряд ли когда-нибудь стану другой. Я до сих пор люблю тебя и всегда буду любить, и мне наплевать, кто что скажет.

Фрэнк крикнул из спальни:

— Кто там еще?

Иджи, пятясь, спускалась по ступеням крыльца.

— Я просто хочу, чтобы ты знала это. Все, я ушла.

Руфь, не проронив ни звука, смотрела, как она села в машину и уехала.

Дня не проходило, чтобы она не думала об Иджи.

На крыльцо вышел Фрэнк.

— Кто это был?

Руфь провожала глазами машину, превратившуюся в черное пятнышко на желтой дороге.

— Одна моя старая подруга, — сказала она и вошла в дом.

Старое шоссе Монтгомери,

Бирмингем, штат Алабама

6 апреля 1986 г.

Миссис Тредгуд заговорила, как только Эвелин ступила на порог:

— Ой, милочка, наша Веста Эдкок совсем сбрендила. Сегодня часа в четыре она ворвалась к нам в комнату, схватила маленький стеклянный башмачок, в котором миссис Отис держит шпильки, и сказала: «Господь говорил: если глаз твой согрешил, вырви его!» — затем вышвырнула башмачок в окно вместе со шпильками и всем остальным и ушла.

Миссис Отис так расстроилась, ужас просто. А потом пришла эта маленькая негритяночка, сестра Джинин, принесла башмачок миссис Отис и велела ей не огорчаться, мол, сегодня миссис Эдкок целый день ходит по комнатам и выбрасывает из окон всякие мелочи, — наверно, она окончательно рехнулась, и не стоит обращать на неё внимания. Да… глупый клоп — плоский лоб.

Знаете, мне ещё повезло, что у меня мозги в порядке, а то тут такого насмотришься. Я живу себе, изо дня в день переползаю, копошусь, как могу, а что ещё делать-то.

Эвелин протянула ей коробку вишен в шоколаде.

— Вот спасибо, милочка, как это славно!

Какое-то время старушка молча ела конфеты, вероятно обдумывая очередной вопрос.

— А как вы считаете, эти клопы на самом деле такие плосколобые, или это люди придумали?

Эвелин сказала, что не знает.

— А мне довелось убедиться, что клопы — симпатичнейшие существа, разве не так?

— Что — не так?

— Разве клопы — не симпатичные?

— Я не уверена, что повидала достаточно клопов, чтобы судить о том, симпатичные они или нет.

— Ну а я повидала. Мы с Альбертом могли разглядывать их часами. У Клео на столе стояла огромная лупа, и мы, бывало, наловим кузнечиков, стрекоз, сороконожек, жуков, травяных клопов, букашек всяких, посадим их в банку и наблюдаем. У них такие прелестные маленькие рожицы, и ведут они себя презабавно. А как наглядимся, отпускаем в сад, пусть летят и ползут по своим делам.

Однажды Клео поймал нам шмеля. Ну до чего чудное создание! Иджи любила пчел, а я больше всего любила божьих коровок. Счастливая коровка! А знаете, у всех букашек разные характеры. Паук — он такой нервный и сердитый, головка у него крохотная. И ещё мне всегда нравились богомолы. Очень религиозное насекомое!

Я никогда не смогла бы убить жучка. По-моему, это невозможно, после того как познакомишься с ними поближе. Мне кажется, они тоже умеют думать, как мы. Конечно, и вреда от них предостаточно. Всю мою калину вокруг дома объели. И кусты жасмина изгрызены, все в каких-то шишках. Норрис сказал, что хочет пойти их опрыскать, но у меня духу не хватило позволить ему. Я вам вот что скажу, у микроба нет ни единого шанса уцелеть в «Розовой террасе». Ему, бедняге, пришлось бы очень постараться, чтобы остаться в живых. Знаете, как здесь говорят? «Мало выглядеть чистым, надо быть чистым!» Порой мне кажется, что я живу в целлофановой упаковке, как сандвичи, которые когда-то продавали в поездах.