Медный король - Дяченко Марина и Сергей. Страница 42

– Я тоже многое помню, – сказал Развияр. – Как выворачивался, будто саможорка, чтобы выкупить тебя у стражников. Как таскал мешки за нас двоих, а ты стоял и смотрел. Как приносил тебе пожрать, а ты говорил – спасибо, только почему так мало?

Лукс плотно сжал губы. Его хвост нервно ударил по дощатому полу.

– Я тебя за собой не тянул! – продолжал Развияр, уже почти не сдерживаясь. – Седла на тебя не надевал и стремян не подтягивал. Один не пропаду, прокормлю себя и дорогу найду, а ты можешь убираться прямо сейчас. Убирайся!

Лукс обхватил себя за плечи. Его шерсть стояла дыбом, как щетка.

– Я просто думал, что эта работа достойна раба, – сказал тоном ниже, будто пытаясь объясниться.

– Найди другую.

– Я не крестьянин, чтобы все это делать.

– Придет весна – узнаешь, что такое настоящая крестьянская работа.

– Не узнаю. И знать не хочу.

– А мои предки, – неожиданно для себя сказал Развияр, – выжигали лес большими делянками. Растаскивали горелые пни. Сеяли. Жали. Мой отец был обходчиком, он бегал вдоль межи на ходулях и отгонял в лес вредителей… Иногда они грызли ему ходули… Но он насаживал их на копье…

– Значит, он был тот же воин, – Лукс поднял голову. – Он рисковал, обращался с оружием, прогонял врага. А не гнул спину, отдраивая вонючее корыто.

Развияр не слышал его. Картины далекого прошлого никогда не посещали его с такой яркостью и полнотой, как это случилось впервые на борту «Чешуи». Но сейчас, когда он заговорил об отце, все вернулось до мельчайшей подробности: дом. Порог в две каменных ступеньки, сени без потолка – из них видна двускатная соломенная крыша высоко над головой. Две незапертые двери – в отцову половину и в дядькину. В доме все деревянное, светлое и желтоватое, бежевое, темное, светлое, отшлифованное тканью и прикосновениями, как теплая рама колыбели: спи…

– Подожди, – сказал, преодолевая наваждение. – Еще немного. Дождемся весны в тепле.

Дождаться весны в тепле им не удалось. Был ясный зимний день, Лукс, в одной легкой куртке, несся по полю, мелкий снег разлетался из-под широких лап и сверкал на солнце. На спине у зверуина, ухватившись за его широкие плечи, сидела белокурая Эль, и от восторга хохотала и визжала так, что услышал отец-трактирщик.

Через полчаса трактирщик, красный и задыхающийся, ввалился в кухню, где Развияр скоблил скребком чугунные котлы.

– Убирайтесь. Оба! Сию минуту, вон!

Развияр успокаивал его, как мог. Снова визжала Эль – на этот раз оттого, что отец таскал ее за косы. Вмешался Лукс, одного небрежного взмаха лапы хватило, чтобы трактирщик отлетел к стене, ударился затылком и захрипел. Эль кинулась к отцу, в голос проклиная зверуина; Развияр понял, что среди зимы приходится уходить куда глаза глядят, а семейного счастья у Лукса как не было, так и не предвидится.

И они ушли – заканчивался короткий день, налетал ветер, Лукс брел, низко опустив голову. Развияр молча вскарабкался ему на спину и изо всех сил саданул ногами под бока. Лукс резко вздохнул, подпрыгнул так, что Развияр чуть не свалился, и кинулся бежать по дороге, а потом и по полю, не разбирая колдобин и ям. Он несся широченными прыжками, всаднику рвал лицо ветер, через две минуты Развияр уже ничего не видел от слез. Лукс гнал, вымещая в этой скачке весь свой счет к несправедливому миру, и Развияр всерьез начал опасаться, что он сломает ногу, споткнувшись о прикрытую снегом ветку, или просто налетит на дерево, размозжив разом две головы, свою и наездника.

Резко стемнело – надвинулась черная туча. Бока Лукса вспотели, Развияр замерз. Мы окоченеем насмерть в это глуши, подумал Развияр с брезгливым удивлением, и в этот момент увидел свет впереди, огонек, пробивавшийся сквозь снежное марево и древесные стволы.

– Раз…бойники, – с трудом выговорил Лукс и чуть сбавил скорость. – Наконец-то!

Ночевавшие зимой в лесу оказались не разбойниками, а бродячими охотниками за Смертью. Развияр обомлел, услыхав ответ низкорослого веснушчатого мужичка, предводителя артели. Но оказалось, что Смертью в этих краях называют речного хапуна.

– Она ведь на одном месте не стоит, всеед ее кишку. Перебирается хоть по течению, хоть против, хоть через плотину перескакивает. А бывает, в подземные воды просочится и сидит там, мяса наращивает. А Смертью ее называют потому, что человечину очень любит. Чует издалека. Сидишь, примером, в лодке с удочкой, или перемет свой понемногу выбираешь. А тут – тресь, лодочка в щепы, и только шапка на воде плавает. Не одного вот так забрало.

Артельщиков было десять человек. Они путешествовали пешком, ночевали в палатке из теплой шкуры неведомого Развияру зверя, брезгуя постоялыми дворами и, как выразился предводитель, «уважая трудовую копеечку». У них были с собой имперские лицензии на вырубку леса, на охоту и на убийство собственно Смерти; одного взгляда на лицо Лукса хватило Развияру, чтобы понять: четвероногий никуда от этих людей не уйдет.

Появление Лукса не все приняли спокойно. Один, самый молодой, даже испугался, другие больше удивлялись, подходили посмотреть, потрогать. Зверуин, которого человеческое любопытство обычно раздражало, на этот раз не выказывал недовольства – наоборот, поднимал лапы, показывая втяжные когти, рассказывал о нагорах-зверуинах и вообще вел себя, как доброжелательный чужестранец, осознающий свое отличие от местных жителей. Развияр не был уверен, что артельщики приняли бы к своему костру обыкновенного двуногого бродягу, явись тот из ночного леса без зова и приглашения. Но Лукс был диковиной, и странников пустили в свой круг.

Горел большой костер. Выступала из темноты стена черных, поросших мхом стволов.

– Как пойдет косяк желтохвостой – знать, и Смерть за ней. Желтохвостую-то скупают купцы, дают имперский реал за каждую жабру! Чудо-рыба, не портится и не воняет, и мужская сила от нее прибывает, и все болезни проходят, так говорят. Потому желтохвостая в цене.

Зимой Смерть, оголодав, начинала метаться по рекам и озерам, охотясь из-подо льда. Артельщики срочно шли на вызов: неподалеку отсюда – может, полдня пути осталось – какую-то бабу утащило под лед, и ночью видели серебристый свет в речке.

– Она светится, когда темно. Так от нее и спасаются те, кто поумнее: спускают под воду весло, а к веслу зеркало приспосабливают, да не ленятся поглядывать. Как пойдут блики из-под воды – все, сматывай удочки. Говорят, она в темноте не видит, потому светится, всеед ее кишку!

– Вам за нее платят? – спросил Развияр. – За то, что вы ее убиваете?

Артельщик посмотрел непонимающе:

– За что платить? Наш ведь промысел. Что добыли, то имеем.

– Вы ведь людей от беды избавляете, – сказал Развияр.

– Ну да, – отозвался другой артельщик, давно не мытый, поросший дикой бородой. – Только что нам до их беды? Мы из Смерти светила выкачиваем.

– Чего? – удивился Лукс.

– А светится она, потому что внутри у нее светила, – пояснил предводитель. – А светила, это вроде чернил, только наоборот. За них, братцы, такую цену дают, что и рискнуть можно.

На другой день, еще до обеда, артель добралась до места. Лукс, никогда не позволявший себя вьючить, на этот раз взял на спину такую гору снаряжения, что интерес охотников превратился в стойкую симпатию. Развияр помалкивал; на этих землях за все счастливые совпадения принято было благодарить Императора, а за несчастья и невзгоды – проклинать Шуу. Будь Развияр с малых лет жителем Империи – благодарил бы теперь Императора, не переставая.

Широкая равнинная река, делавшая изгиб близ селения Журки, давно спрямила путь, пробив себе новое русло, а отделившееся в результате озеро местные прозвали Стариком. Снега почти не было – его сдул ветер, и поверхность Старика белела матовым, кое-где пузырчатым льдом. У деревянных мостков под правым, высоким берегом темнела заброшенная полынья – ее тоже затянуло, но лед был намного тоньше и зеленоватый. Края проруби дыбились иззубренными льдинами, и лежало на боку мятое, до половины вмерзшее ведро.