Все люди – хорошие - Волчок Ирина. Страница 24

Наташка испугалась. Он и раньше несколько раз звал ее к себе в беседку. Но как-то ненавязчиво. А сегодня… Если сегодня они в клуб не пойдут, то, значит, ей придется согласиться на ЭТО. Она была не готова. Но и отказать не смогла бы – Алеша был красавец, обещал сразу после армии жениться… Да влюблена она была просто. Но страх оказался сильнее, и они пошли в клуб.

Это потом она поняла, почему с ней так… Не за что, а именно почему. Потому, что он был первый парень на деревне, даже на двух, на обеих Иванях. Потому, что она умница и все взрослые ее хвалят. Потому, что танцует он только с ней, а целоваться они за клуб уходят. Потому, что она поедет в город учиться, может, даже в саму Москву… А он вернется из армии и женится на ней. Потому, что любит ее.

Алеша куда-то делся. Потом, когда она придет в себя в больнице, она узнает, что его стукнули кастетом по голове за другим углом. Он очнулся через два часа, поискал Наташку возле закрытого уже клуба и решил, что она ушла домой. Потому, что не нашла его. Утром он надел старые короткие штаны, уродливый растянутый свитер, взял заранее собранный рюкзак и отправился в город, в военкомат. Больше они ни разу не виделись.

А Наташку ждали за углом. Девок было человек восемь, она не успела посчитать да и не думала, что в этом есть необходимость. Необходимости никакой и не было. Ее стали бить – молча, озверело. Наташка все не теряла и не теряла сознания. Даже когда уже упала и ее стали бить ногами. Даже когда увидела нож. Чей-то голос сказал: хватит, так только синяки будут. Надо ей лицо порезать. Она смотрела, как нож приближался к ее лицу, все тело онемело, а чьи-то невероятно сильные руки ее держали, и не было никакой возможности шелохнуться…

Потом была районная больница, много гипса, много боли. Злые, несправедливые слова матери: врешь, просто так калечить не станут. Значит, есть за что. Или про другое врешь.

И тогда Наташка решила ни за что не говорить следователю, кто это сделал. Хотя узнала всех. Чего там узнавать, все до единой – ее одноклассницы.

Заплакала она – по крайней мере так, что это видел хоть кто-то, – только один раз. Уже не в районной больнице, а в областной, уже без швов и гипса. Мамка потащила ее к гинекологу, все не верила, что так сильно избили, но не изнасиловали, все не верила, что били девки. Врач долго рассматривал карточку, один раз даже присвистнул…

Во время осмотра Наташка зажмурилась от унижения. Больно не было, только долго очень. И противно. Врач ничего не сказал, сам повел в другой кабинет, мимо грозно бубнящей очереди. Там Наташке намазали живот какой-то липкой дрянью и стали по этой дряни елозить пластмассовым ковшиком. Опять долго и противно. Там же ей и сказали: все, детей у тебя не будет. Никогда. Нарушилось там что-то от удара. Безнадежно нарушилось.

И вот тогда она заплакала. Беззвучно. Плача, вытерла живот, плача, пошла из кабинета, искать мамку.

Если ей удавалось проснуться раньше этого эпизода, она свой сон-воспоминание выбрасывала из головы, пока умывалась и чистила зубы. Если действие доходило до областной больницы, забыть старую историю и свежий сон удавалось не скоро. И лучшим средством всегда была тяжелая, до изнеможения, физическая работа. Делать что угодно, только бы не думать, не вспоминать. Хорошо, что планы на сегодняшнее утро у нее уже были, и придумывать ничего не пришлось. Действительно, пора было разрушить снежную крепость и разбросать снег по участку, чтобы таял быстрее. Было и еще одно дело, нехитрое, но совершенно необходимое. Все, кроме Владимира, вчера пили крепкое и, по ее понятиям, слишком много. Значит, сегодня будут маяться похмельем.

Этому средству лечения погорячившихся с вечера Наташку научил Маратик. Поскольку сама она не пила, с уверенностью сказать, что средство отлично помогает, она не могла. Но Маратиковы друзья всегда были довольны. Надо сварить много мяса, лучше на косточке, чтобы бульон получился как на холодец. Соль, много перца, подавать горячим. Должно как рукой снять.

Сейчас пять часов утра. Проснется народ к девяти, наверное. Если поставить мясо вариться прямо сейчас, то она как раз все успеет. Наташка поставила кавказский антипохмелин на маленький огонь, закрыла крышкой, оделась и пошла во двор. Первая же попытка ковырнуть снежные глыбы лопатой показала: то, чего она боялась, произошло. Крепость, оказывается, уже пару раз подтаивала, а потом замерзала снова все глубже и глубже. Без лома не обойтись. Их в хозяйстве было два. Один, маленький, загнутый на концах, для Наташкиных целей явно не годился. Второй был правильный, но имел крупный недостаток – весил килограммов двадцать, если не больше. Нормально работать таким инструментом мог, наверное, только такой огромный мужик, как Владимир Иванович. Но не просить же помощи у хозяина?

Наташка вооружилась большим ломом и начала ковырять лед. Дело пошло, но она мгновенно устала. Интересно, а вот как раньше, во время войны, например, бабы и вагоны разгружали, и пахали на них, на бабах, – в прямом смысле: запрягали вместо лошадей? Она взмахивала ломом все медленнее, ждала, когда откроется второе дыхание. Второе дыхание не открывалось. Тогда она решила, что наковыряла достаточно для первого раза, и взялась за лопату.

С лопатой Наташка почти летала. Скоро разбрасывать стало нечего, и она опять взялась за неподъемный лом. Конечно, она и не заметила, что на крыльце кто-то появился.

– Наталья Аркадьевна, голубушка, что же это вы делаете?!

Наташка оглянулась и увидела Николая Георгиевича, наследного принца и писаного красавца. Писаный красавец стоял на ступенях в трико, футболке и босиком. Прямо босыми ногами на ледяном камне.

– Позвольте спросить, кто же вам такие поручения дает? – сердито крикнул он. – Чтобы я знал, кому голову открутить…

Последние слова он произнес совсем тихо, но Наташка, со своим кошачьим слухом, конечно, все расслышала. Оказывается, он и нормально, по-человечески говорить умеет. Уже интересно.

– Доброе утро, Николай Георгиевич, чего вы так рано встали?

– Немедленно положите лом! Это приказ. Я через минуту обуюсь и выйду к вам.

Ага, положите лом. Как же. Дальше с этой горой льда только хуже будет. Нет уж, мы как-нибудь сами, без приказов. Наташка перевела дух, для вдохновения снова вспомнила героических женщин прошлого и продолжила крушить лед.

Николай Георгиевич действительно очень быстро появился на крыльце. Только ботинки обул. Свои модные, донельзя ухоженные, а может, и вовсе совсем новые ботинки. Явно очень дорогие. Он решительно отобрал у Наташки лом, приладился и начал быстро-быстро колоть лед. Ему не может быть много лет, подумала Наташка. И молодой мужик от такой работы быстро сдохнет, уж она-то поняла, когда попробовала. Лед разлетался в разные стороны как шрапнель. Ботинки! Он же так себе все ботинки за пять минут изуродует!

– Николай Георгиевич…

Но он не дал ей и слова сказать:

– Может, завтраком займетесь, барышня?

– Я тогда лучше снегом займусь, его еще раскидать надо, – сказала Наташка.

Работали они молча и почему-то очень быстро. Наверное, подсознательно соревновались, ждали, когда другой первым остановится отдышаться. Но для Наташки бросать снег – это не работа, а удовольствие, а наследный принц, наверное, двужильный. Она украдкой взглянула на его почти обнаженные руки. Не Шварценеггер, конечно, у которого бицепс как бедро взрослого человека. Но руки у Николая Георгиевича были необыкновенные. Сквозь кожу отчетливо была видна каждая мышца, каждая жилочка. Спина под тонкой и мокрой от пота тканью футболки была такая же. Не человек, а анатомический атлас какой-то, честное слово.

Ровно на половине бывшей крепости он остановился и объявил перекур. Наташка улыбнулась: некурящая она. Этот факт Николай Георгиевич почему-то горячо одобрил. Поинтересовался: не устала ли она? Наташка рассмеялась.

Рассмеялась так открыто, легко, что у него отчетливо защемило сердце. Она первый раз при нем смеялась, значит, все-таки он ей не противен, как подумал вчера.