Ябеда - Хайес Саманта. Страница 80

— Джози! — Нат обегает машину и просовывает голову в окно. — Ты что, правда уезжаешь?

Джози страдальчески морщится, но всего на мгновение.

— Я хочу быть с мамой. Если она едет, значит, и я тоже. — Она слабо улыбается. — Все и так погано.

Девочки держатся за руки. Нат открывает дверцу и обнимает Джози. Долго и нежно — как обещание крепкой дружбы, совместных каникул, болтовни в сети, телефонных разговоров и писем.

— Присмотри за Когтем. — Джози вытирает глаза.

— Клянусь, буду каждый день сидеть около него в столовой, и пусть только кто-нибудь попробует с ним заговорить! Ты видела, он опять переделал свою комнату, совсем на розовом чокнулся. Говорит, налаживает контакт с женской частью своей натуры.

Девчонки фыркают и смеются. Потом Джози отпускает Нат и посылает ей воздушный поцелуй.

Я устраиваюсь рядом с Эдамом:

— Ну, поехали. Домой.

Он морщит лоб, косится на меня:

— А как же расследование? Полиция?

— Я не под арестом. И я не отказываюсь им помогать. Если понадоблюсь, найдут. Лора им сообщит, где я. Давай, Эдам, поезжай. — Я на секунду прикрываю глаза. Если я поступаю неправильно, почему мне так хорошо? — Пожалуйста!

Эдам трогается с места, потихоньку, с уговорами выводит старушку на шоссе, и мы катим на север, в Йоркшир, — порой молча наблюдая, как городские пейзажи сменяются сельскими, порой возбужденно болтая все хором, сплетая слова в один клубок, пока, наконец, не въезжаем на длинную аллею, ведущую к школе. Из-за деревьев показывается Роклифф-Холл.

Эдам останавливает машину, Джози окидывает испуганным взглядом огромное здание, девочек в форме. И нервно облизывает губы.

— Не бойся, — говорю я ей.

«Не бойся», — говорю я себе.

Семь месяцев спустя

По дороге в приемную мистера Палмера я миную кабинет информатики. Несколько девочек склонились над компьютерами, кусают губы, грызут ногти. Одна из них — моя дочь.

— Эй!

Она оборачивается на голос. Форма ей идет — клетчатая юбка, крахмальная блузка, изумрудно-зеленый жакет. Джози вписалась в школьный коллектив, как будто всю жизнь здесь была. Небрежный взмах руки — и она снова утыкается в экран. Переписывает что-то с сайта о животных.

— Он будет только утром. — Бернис выдергивает у меня из рук письмо и поворачивается к конторке у себя за спиной. — Я прослежу, чтоб он его получил.

На деревянной полочке уже лежит еще одно письмо, от Эдама.

Я благодарю и тороплюсь к своим недоразобранным спортивным костюмам. Прислонившись к стене, меня ждет Эдам с развернутой газетой в руках.

— Сегодня опять. — Он указывает на статью, а я отворачиваюсь. Не желаю видеть. — И они снова трутся у задних ворот.

Я качаю головой:

— Девочкам это не на пользу.

Уже четырнадцать школьниц забрали встревоженные родители. В школе день и ночь дежурят полицейские — отгоняют назойливых журналистов и зевак. Временное затишье было, только когда дело дожидалось судебного разбирательства. Еще восьмерых арестовали за хранение детской порнографии; Бернетту тоже предъявлено обвинение. Всем отказано в поручительстве.

«Детский дом ужасов». «Торговец кошмарами за решеткой». «Смерть отца-педофила».

В газетах встречалось и откровенное вранье, и горькая правда, как, например, статья под названием «Она полюбила извращенца».

— Ну, что? — спрашивает Эдам.

Любопытство берет верх, и я просматриваю свежую статью. На снимке полиция ведет Бернетта к бронированному автомобилю после вчерашнего приговора: виновен по всем пунктам.

— Прости?

— Ты отнесла письмо?

— Да.

Эдам обнимает меня за талию, и газета падает на пол.

— И когда же? — интересуется Сильвия. У нее усталый вид. Ей каждый день приходится отбиваться по телефону от озабоченных родителей, заверяя, что их дочки в полной безопасности, что прежний муниципальный детский дом не имеет ничего общего с Независимой школой Роклифф-Холл. — Другой такой помощницы, как ты, у меня не было и не будет.

Я обнимаю ее. От нее пахнет стиральным порошком и табаком.

— Скоро. Ha следующей неделе. Если мистер Палмер отпустит нас до окончания семестра.

— Кого это — вас?

— Меня и Эдама. Мы вместе уезжаем. Втроем. — Я отвожу глаза, словно Сильвии так будет легче принять новость.

— То есть вы с ним…

— Нет, нет. Ничего подобного. (Да, да!) Мы с ним просто друзья. И хотим одного и того же — тихой, спокойной жизни где-нибудь подальше.

— Куда лыжи навострили? — Сильвия вздергивает брови и подбоченивается.

— В Австралию. А что? По крайней мере, всегда тепло.

Джози ждет не дождется. Другой конец света — это как раз то, что нам нужно.

После моего возвращения в Роклифф мы с Сильвией поговорили о случившемся, но она знает, что в подробности мне вдаваться не хочется. И помогает: если кто мне звонит — она начеку. Велела секретарше не пускать дальше приемной никаких нежданных посетителей. Защитница моя. Мама. Она все понимает.

— Не сходите с ума, Сильвия, — говорила я, пожимая ее костлявые кулачки. — Мне надо жить, сколько можно прятаться? Они все уже за решеткой.

— Я тебя в обиду не дам, — обещала она. — Помимо всего прочего, никто не управляется с утюгом лучше тебя.

Она шутила, но, вероятно, с самого начала догадывалась, что я не останусь, что мрачные тайны Роклиффа по ночам отравляют мне кровь. Джози, благодарение Господу, отошла, но видеть, как она носится по коридорам, посапывает ночью в спальне, гоняет по спортивной площадке, с каждым днем становилось все тяжелее. Слишком знакомо.

Поэтому, когда Эдам сказал, что едет домой, в Австралию, что ему предложили вести историю в какой-то школе в Брисбене, я заявила, что еду с ним. И замерла в ожидании его реакции.

— Это далеко, — заметил он с улыбкой, пытливо вглядываясь в меня, будто до сих пор еще не вычислил, что я из себя представляю. — Там полно страшных пауков и чертовски жарко. К тому же у тебя нет визы…

— Эдам, я не шучу. — Меня знобило, в столовой была жуткий холод. — Я думала, возвращение в Роклифф станет решением…

— Ты должна была понять это сама. — Он вытащил из кисета папиросную бумажку, скрутил в колечко и подал мне. — Выходи за меня замуж, — сказал он тоном, каким просят передать соль. — Я хочу заботиться о тебе… И о Джози.

— Ладно, — в тон ему ответила я, просунула палец в колечко, и мы оба расхохотались.

А уж потом я упала к нему на грудь и битый час лила слезы.

— Это ее. — Я протягиваю заколки для волос.

На прошлой неделе я продала дом, забрала последние вещи и на несколько тысяч фунтов накупила грима и всякой всячины, что мне понадобится для нового дела в Австралии.

Эдам берет заколки, крутит в пальцах, тихо говорит:

— Все, что от нее осталось. Кажется, я их помню. — Он прячет заколки глубоко в карман.

Эдам сказал, что никогда больше не вернется в Англию. Теперь уже незачем. Мы помечаем место еще одним деревцем. Будем надеяться, густая крона дуба не помешает пробиться нашей березке.

Вокруг сияют лазурью колокольчики, с листьев над головой сыплются солнечные брызги. Мы словно плещемся в озере. Я собираю букетик и кладу к подножию березки:

— Для Бетси.

Когда мы возвращаемся в школу, мистер Палмер топчется у секретарского стола. Эдам, не прерывая своего рассказа о дождевых лесах и удивительных птицах Квинсленда, поднимает глаза на часы и охает:

— Черт! На урок опаздываю!

Но на его пути вырастает мистер Палмер. Разбросав руки, он загоняет нас обоих в копировальную комнату и щелкает выключателем.

— На пару слов.

Дело в наших заявлениях, не иначе.

Эдам, в расстройстве из-за опоздания, нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

— Хочу сообщить, что принимаю вашу отставку. — На бледном, усталом лице директора никаких эмоций. — Я все понимаю.