Яд бессмертия - Робертс Нора. Страница 2
Она обожала толпу, шум, вечную спешку. Здесь редко удавалось остаться одной, но зато создавалась видимость преодоления одиночества. Именно поэтому она когда-то сюда и приехала. Сколько воды утекло с тех пор?
Не то чтобы она не могла жить без толчеи, просто необъятный простор и безлюдье действовали ей на нервы.
В свое время Ева подалась в Нью-Йорк с целью поступить в полицию, потому что верила в порядок, нуждалась в нем, чтобы выжить. Несчастное детство, полное издевательств и обид, темных зловещих углов, было невозможно изменить. Зато изменилась она сама: возобладала над своей судьбой и вылепила личность из ничего, которое некий анонимный социальный работник небрежно назвал когда-то Евой Даллас.
Теперь ей снова приходилось меняться… Пройдет несколько недель – и она перестанет быть Евой Даллас, лейтенантом из отдела по расследованию убийств. Она станет женой Рорка. Как совместить то и другое? Это оставалось для нее еще более неразрешимой загадкой, чем любое только что порученное уголовное дело.
Оба они не представляли себе, что значит иметь семью. Оба в детстве познали безразличие, жестокость, надругательства. Ева подозревала, что они сошлись именно из-за схожести жизненного опыта. Оба знали, что такое страх, голод, отчаяние, что такое ничего не иметь, быть ничем. Оба выстроили себя заново, начав с нуля.
Что влекло их друг к другу? Желание близости, любви, слияния с другим человеком? До встречи с Рорком Ева и не помышляла о таком желании.
«Вопрос для доктора Миры», – подумала она, вспомнив полицейского психолога, к которой часто обращалась.
Впрочем, сейчас Ева не собиралась вспоминать прошлое и строить планы на будущее. Настоящее было настолько неожиданным и запутанным, что требовало полного сосредоточения.
В трех кварталах от Грин-стрит она воспользовалась подвернувшейся возможностью и втиснула машину на крохотный освободившийся пятачок. Порывшись в карманах, она нашла жетон и угомонила на ближайшие два часа древний счетчик на стоянке, который пищал как слабоумный идиот. Ева не исключала, что задержится дольше, но на штрафы ей было искренне наплевать.
Сделав глубокий вдох, она оглядела квартал, в который нечасто наведывалась по службе. Убийства совершались повсеместно, однако Сохо оставался пока что богемным бастионом спокойствия: здешние молодые обитатели предпочитали разрешать конфликтные ситуации за бокалом вина или чашечкой черного кофе.
Сейчас здесь буйствовало лето. Цветочные киоски утопали в розах – начиная с классических, красных и розовых, и кончая нелепыми гибридами, с полосками и крапинками на лепестках. Машины неспешно проезжали по улицам, эстакадам, тормозили на развязках. На живописных тротуарах толпились пешеходы. Многие женщины уже надели струящиеся платья – последний писк европейской моды, – и босоножки, и головные уборы вызывающих фасонов, и крупные яркие клипсы.
Перед витринами магазинов выставили свои произведения – масло, акварели, компьютерную графику – художники; с ними конкурировали продавцы съестного, предлагавшие экзотические фрукты, разнообразные йогурты и овощные пюре без вредных добавок.
Бритоголовые приверженцы какой-то буддийской секты – на сегодняшний день главная изюминка Сохо – проплывали мимо в желтых одеяниях, достающих до земли. Один из этих отрешенных попрошаек, показавшийся Еве особенно убедительным, получил от нее несколько монет и преподнес в благодарность очаровательную улыбку и никчемный гладкий камешек.
– Чистая любовь! – пропел он. – Чистая радость…
– Она самая, – пробормотала Ева и проследовала дальше.
Она не сразу нашла студию Леонардо. Энергичный модельер расположился на третьем этаже. Витрина, выходившая на улицу, сразу давала понять, что мастер привержен нестандартным направлениям в моде. Ева поморщилась. Ей была больше по вкусу классическая простота – то, что Мэвис называла «серым однообразием».
Подойдя ближе, Ева поняла, что настоящие сюрпризы ждут ее впереди. Витрина пестрела перьями, бусами, выкрашенными в безумные цвета резиновыми комбинезонами. Конечно, она многое отдала бы, чтобы вызвать у Рорка икоту, но даже ради такого удовольствия не согласилась бы предстать перед ним в резиновом пузыре с неоновой подсветкой.
Но это еще что! Леонардо явно стремился шокировать публику. Центральный манекен в витрине, похожий на труп со съеденным червями лицом, был обмотан прозрачными шалями, которые шевелились, словно живые. Ева представила, как что-то в этом роде ползет по ее телу…
«Нет уж, извините, – подумала она. – Ни за что на свете!» Она уже собралась броситься наутек, но тут как раз подоспела Мэвис.
– Какое у него все холодное, прямо мороз по коже! Это сейчас очень модно. – Мэвис обняла Еву за талию и восторженно уставилась на витрину.
– Знаешь, подруга…
– Безграничное воображение! Я видела, как он демонстрирует свои модели. Безумно интересно!
– Безумно – это точно. Я тут подумала…
– Никто не понимает тайны человеческой души так, как Леонардо! – перебила ее Мэвис Фристоун.
Она видела Еву насквозь и догадывалась, что та готова к бегству. В белом с золотом комбинезоне, Мэвис, покачиваясь на трехдюймовых платформах, тряхнула своей черной гривой с белыми прядями, окинула подругу придирчивым взглядом и усмехнулась.
– Он сделает из тебя самую сногсшибательную невесту во всем Нью-Йорке.
– Мэвис! – Ева нахмурилась, боясь, что ее снова перебьют. – Мне нужно совсем другое: не чувствовать себя полной дурой.
Мэвис широко улыбнулась и прижала руку к сердцу, продемонстрировав новое украшение – вытатуированное на плече сердечко с крылышками.
– Доверься мне, Даллас!
– Нет! – отрезала Ева. – Я серьезно, Мэвис. Лучше закажу что-нибудь по рекламному проспекту.
– Только через мой труп! – Мэвис кинулась к входу, увлекая за собой Еву. – Хотя бы посмотри, побеседуй с ним. Не пренебрегай такой блестящей возможностью. – Она выпятила нижнюю губу, густо намазанную пурпурной помадой, что всегда являлось у нее самым неотразимым доводом. – Не будь ты такой серостью, Даллас!
– Ладно, раз уж я здесь…
Просиявшая Мэвис нажала на кнопку и выпалила в переговорное устройство:
– Мэвис Фристоун и Ева Даллас, к Леонардо.
Дверь со скрипом отворилась. Мэвис шагнула к старому лифту в обвитой сеткой шахте.
– Весь этот дом – сплошное ретро! Наверное, Леонардо останется здесь, даже когда разбогатеет. Ну, ты понимаешь: эксцентричная натура художника и все такое.
– Понимаю. – Ева зажмурилась, молясь, чтобы кабина лифта не рухнула вниз. Она решила, что на обратном пути надо будет воспользоваться лестницей.
– Главное, ничего не отвергай с ходу! – распорядилась Мэвис. – Позволь Леонардо над тобой поколдовать.
Она выплыла из тряской кабины прямо в красочную мастерскую. Изящество подруги всегда вызывало у Евы восхищение и зависть.
– Мэвис, моя голубка! – проревел мужской бас.
Ева вытаращила глаза. В человеке, носившем изысканное артистическое имя, оказалось все шесть футов пять дюймов роста. Телосложением он мог бы посоперничать с гориллой. Халат с короткими рукавами цвета марсианского заката обтягивал чудовищные мускулы. У него была круглая, как луна, физиономия, кожа на скулах грозила лопнуть, словно на барабане. Между двумя верхними зубами красовался блестящий камешек, глаза сияли, как золотые монеты.
Гигант сгреб Мэвис в охапку, оторвал от пола и поцеловал – так основательно, что Ева смекнула: эту пару объединяет не только приверженность моде и искусству.
– Леонардо… – Мэвис прыснула, как девчонка, и запустила пальцы с золотистым маникюром в его густые кудри, свисающие на плечи.
– Куколка!
Их сюсюканье было трудно выносить. Ева молча закатила глаза. Все ясно: Мэвис снова влюбилась – в который раз!
– Какая чудесная прическа! – Леонардо погрузил свои похожие на толстые сардельки пальцы в ее волосы.
– Я старалась – хотела, чтобы тебе понравилось. Познакомься… – Последовала многозначительная пауза, как перед представлением пса-медалиста. – Даллас.