Прайд окаянных феминисток - Волчок Ирина. Страница 21

— «Милыи маи детатчеки… ваша бедная мама пренисла балшойе горе»… Господи помилуй, это кому же она большое горе принесла? А, нет, это, наверное, перенесла большое горе… «Н.И. с канчалс…» Не понял… Понял: скончался. «Я асталас нестщем…» Ага, осталась ни с чем… «Вы ни при ставляити какэта тижжило»… Пулька, глань, это что может значить? Единица минус «отчиство»…

Пулька неохотно глянула, похмурилась, пошевелила губами, наконец недовольно сказала:

— Это одиночество, что же еще… Да ну его, Бэтээр, брось, потом как-нибудь расшифруем. Мне знаешь что интересно? Вот смотри: Николай Иванович умер две недели назад. Правильно? Ну вот. На следующий день Инночка нам посылает килограмм своих фотографий. В трауре. Семь разных платьев, хоть и все черные. И еще три черные шляпы… И вот это, вокруг нее наверчено, я забыла, как это называется. Получается, что как Николай Иванович умер, — так она тут же стала целый день переодеваться и фотографироваться, переодеваться и фотографироваться… Или это все заранее? Ты не ухмыляйся, Бэтээр! Ты лучше вот сюда посмотри… Видишь? Автопортреты. Инночка в трауре. Четыре штуки. Это что, тоже за один день нарисовала? Я тебе точно говорю: заранее приготовила!

— Да какая тебе разница, — попробовал отвлечь Пульку Бэтээр. — Может, и заранее, Николай Иванович все равно ведь должен был умереть. Хватит уже глупостями заниматься, пора чай пить. С вишневым вареньем. Где там Вера-Надя? Надо их позвать.

— Вера-Надя спят уже, — тихо сказала яблочная кошка. — Они рано ложатся, сразу, как Любочка уснет. Потому что просыпаются тоже рано… Я тоже пойду, наверное, а то тоже рано вставать, и чаю я не хочу вообще-то, я вечером чай обычно не пью…

Бэтээру голос яблочной кошки показался странным. И вела она себя как-то странно: неловко, боком выбиралась из кресла, стараясь даже случайно не зацепить стол, прятала глаза, отворачивалась и кусала губы. Кажется, она сейчас вообще расплачется!

— Пулька, держи тетю Наташу, — приказал Бэтээр, торопливо смахивая полсотни траурных Инночек в первый подвернувшийся полиэтиленовый пакет. — Тетя Наташа думает, что мы с тобой бессердечные сволочи, не любим мать и вообще придурки. Сейчас мы все-таки попьем чайку, обо всем спокойно поговорим, все объясним и откроем душу. А тетя Наташа нас выслушает, потому что презумпцию невиновности еще никто не отменял. Выслушает — и поймет, и решит, что мы не такие уж придурки, и, может быть, даже помилует.

Пулька тут же вцепилась в тетю Наташу, как ей и было велено, но на всякий случай довела до сведения Бэтээра свое особое мнение:

— Нет, тетя Наташа не думает, что мы сволочи и мать не любим. Тетя Наташа боится, что мы на Инночку похожи! Да, тетя Наташа? А мы ни капельки не похожи, скажи, Бэтээр! Мы очень семейные, правильно?

— Правильно, — согласился Бэтээр. — Только ты тетю Наташу держи как следует… А то убежит — и ничего мы ей объяснить не сумеем. Дело-то действительно запутанное… Сейчас я всем чаю налью — и спокойно поговорим.

Яблочная кошка бежать, кажется, раздумала, но сидела в кресле заметно напряженная и глаза все еще прятала. Бэтээр расставил чашки, по-хозяйски вытащил из холодильника чужое вишневое варенье, уселся за стол с тем расчетом, чтобы яблочная кошка не улизнула из кухни мимо него, взялся за свою чашку и буднично сказал:

— Мы свою мать действительно не любим. Это, конечно, неправильно, но так получилось.

Яблочная кошка нервно шевельнулась, вскинула глаза и торопливо заговорила:

— Вы же не обязаны объяснять!.. Посторонним вообще ничего знать не обязательно! Я ведь и не думала ничего… Ну, отношение к матери и вообще… Разве это мое дело? Разве кто-то может судить? Господи, такая тяжелая тема… Зачем вы так? И при Полине… Извините…

— А чего — при Полине? — насторожилась Пулька. — Тетя Наташа, я все-таки не ребенок уже. Чего это при мне нельзя говорить? Бэтээр, при мне чего-нибудь нельзя?

— Пулька, тетя Наташа думает, что ты страдаешь без матери, — объяснил Бэтээр, внимательно наблюдая за яблочной кошкой.

Яблочная кошка опять болезненно дернулась. Ну, ясно, так она и думает.

— Почему страдаю? — не поняла Пулька. — Я не страдаю… Тетя Наташа, я что — должна страдать?

— Какие вы оба… смешные, — с досадой сказала яблочная кошка и наконец-то села свободнее. — Просто я ничего не понимаю. А вы шутите.

— Тетя Наташа, вы чего не понимаете? — забеспокоилась Пулька. — Мы не шутим! Чего это мы шутим? Бэтээр, ты понимаешь, чего тетя Наташа не понимает? Тогда расскажи все, чтобы тетя Наташа понимала. А то я не понимаю, что рассказывать. Я уже говорила, что мы на Инночку совсем не похожи, пусть даже и не беспокоится… А она все равно не понимает. Бэтээр, ну, скажи сам — ведь не похожи, правда?

— Понятия не имею, — честно признался Бэтээр. — Я ее последний раз видел перед тем, как в армию ушел. И еще в детстве несколько раз видел. Но совершенно не помню. А Пулька никогда не видела, Инночка ее прямо из роддома тете Варе привезла, а сама уехала…

Он поймал взгляд яблочной кошки — взгляд, полный горячего сочувствия, — и невольно улыбнулся.

— Мы не ощущали себя брошенными, — сказал он этому горячему сочувствию. — Мы и не были брошенными. С тетей Варей — и брошенные? Она нам была и мамой, и папой, и нянькой, и другом, и учителем… Тетя Варя была гением. Нам с Пулькой просто повезло, что Инночка оставила нас с тетей Варей. Еще неизвестно, что получилось бы, если бы не оставила. Мы мать не любим, но мы ей очень благодарны за то, что оставила все-таки…

Он рассказывал и потихоньку наблюдал за яблочной кошкой — как она слушает, и что-то понимает, и постепенно успокаивается, и уже берется за свой чай, но на Пульку все-таки время от времени посматривает сочувственно и встревоженно, а Пулька, гениальный ребенок, в упор не видит сочувствия, а тревогу яблочной кошки в момент интерпретирует в собственных интересах:

— Тетя Наташа, вы не думайте, что Инночка ненормальная, раз так пишет. Она просто пишет редко, вот и… не привыкла. И потом — она же всего семь классов закончила, да еще сто лет назад! А у меня самый высокий коэффициент интеллекта во всей школе, честное слово! Максим Руднев даже обиделся, он думал, что это он самый умный. А у Бэтээра вообще красный диплом. Скажи, Бэтээр!

И Бэтээр говорил все подряд, даже то, что сначала говорить не собирался, — как они с Пулькой, два дурака — вернее, старый дурак и юная дурочка, — никак не могли понять, почему это все Инночкины мужья умирают и умирают. Про двух-то знали точно: отец Бэтээра погиб на стройке во время какого-то несчастного случая, а отец Пульки попал в аварию на объездной, там большая авария была, человек десять погибли. А с остальными-то что? Ведь не может быть, чтобы все — вот так же?.. Постепенно сообразили: все Инночкины мужья, кроме отцов Бэтээра и Пульки, к моменту свадьбы уже давно отпраздновали свое семидесятилетие. А одному даже семьдесят восемь было, но как раз с этим Инночка дольше всех прожила — почти три года.

— Бедная женщина, — вдруг пробормотала яблочная кошка. — Господи, такая красавица — и замуж за стариков… Зачем?

Бэтээр страшно удивился: что значит «зачем»? За деньгами, конечно. Все старые мужья бедной женщины были совсем не бедными. И она, наследуя добро мужей, потихоньку стала вполне богатенькой. Он хотел уже сказать, что никаких причин жалеть бедную женщину нет, но Пулька его опередила.

— Да, — горячо и искренне согласилась она с тетей Наташей. — Мне ее тоже иногда жалко. За стариков — из-за денег каких-то! Вот на что жизнь потратила? Может, она думала, что на старости лет впадет в нищету? Тетя Варя говорила, что Инночка всегда нищеты боялась. Тетя Варя говорила, что это очень тяжелый страх, прямо как настоящая болезнь. Поэтому вот так все у нее и получилось. Правда бедная. Ужасно ее жалко… Но ведь глупая же совершенно! Что, мы с Бэтээром не прокормили бы ее, что ли? В старости… Когда станет уже некрасивая и замуж ни за кого не выйдет…

Яблочная кошка заулыбалась, и Бэтээр восхищенно глянул на Пульку — гениальный ребенок! Ему тоже иногда было жалко Инночку, но вслух он бы этого, наверное, не сказал. Вслух он сказал бы, что жалеть ее не за что. А потом никогда бы не смог доказать этой феминистке, что имел в виду совсем не это.