Овод (с иллюстрациями) - Войнич Этель Лилиан. Страница 35

– Да, это Зита со своими друзьями. Она хотела прийти ко мне в тот вечер, когда здесь был Риккардо. Я сошёл бы с ума от одного её прикосновения!

– Но ведь она не понимает этого, – мягко сказала Джемма. – Она даже не подозревает, что вам тяжело с ней.

В саду снова раздался взрыв смеха. Джемма поднялась и распахнула окно. Кокетливо повязанная шарфом с золотой вышивкой, Зита стояла посреди дорожки, подняв над головой руку с букетом фиалок, за которым тянулись три молодых кавалерийских офицера.

– Мадам Рени! – окликнула её Джемма.

Словно туча нашла на лицо Зиты.

– Что вам угодно, сударыня? – спросила она, бросив на Джемму вызывающий взгляд.

– Попросите, пожалуйста, ваших друзей говорить немножко потише. Синьор Риварес плохо себя чувствует.

Танцовщица швырнула фиалки на землю.

– Allez-vous-en! – крикнула она, круто повернувшись к удивлённым офицерам. – Vous m'embelez, messieurs! [72] – и медленно вышла из сада.

Джемма закрыла окно.

– Они ушли, – сказала она.

– Благодарю… И простите, что вам пришлось побеспокоиться из-за меня.

– Беспокойство не большое…

Он сразу уловил нерешительные нотки в её голосе.

– Беспокойство не большое, но…? Вы не докончили фразы, синьора, там было «но».

– Если вы умеете читать чужие мысли, то не извольте обижаться на них. Правда, это не моё дело, но я не понимаю…

– Моего отвращения к мадам Рени? Это только когда я…

– Нет, я не понимаю, как вы можете жить вместе с ней, если она вызывает у вас такие чувства. По-моему, это оскорбительно для неё как для женщины, и…

– Как для женщины? – Он резко рассмеялся. – И вы называете /её/ женщиной?

– Это нечестно! – воскликнула Джемма. – Кто дал вам право говорить о ней в таком тоне с другими… и особенно с женщинами!

Овод отвернулся к окну и широко открытыми глазами посмотрел на заходящее солнце. Джемма опустила шторы и жалюзи, чтобы ему не было видно заката, потом села к столику у другого окна и снова взялась за вязанье.

– Не зажечь ли лампу? – спросила она немного погодя.

Овод покачал головой.

Когда стемнело, Джемма свернула работу и положила её в корзинку. Опустив руки на колени, она молча смотрела на неподвижную фигуру Овода. Тусклый вечерний свет смягчал насмешливое, самоуверенное выражение его лица и подчёркивал трагические складки у рта.

Джемма вспомнила вдруг каменный крест, поставленный её отцом в память Артура, и надпись на нём:

Целый час прошёл в молчании. Наконец Джемма встала и тихо вышла из комнаты. Возвращаясь назад с зажжённой лампой, она остановилась в дверях, думая, что Овод заснул. Но как только свет упал на него, он повернул к ней голову.

– Я сварила вам кофе, – сказала Джемма, опуская лампу на стол.

– Поставьте его куда-нибудь и, пожалуйста, подойдите ко мне.

Он взял её руки в свои.

– Знаете, о чём я думал? Вы совершенно правы, моя жизнь исковеркана. Но ведь женщину, достойную твоей… любви, встречаешь не каждый день. А мне пришлось перенести столько всяких бед! Я боюсь…

– Чего?

– Темноты. Иногда я просто /не могу/ оставаться один ночью. Мне нужно, чтобы рядом со мной было живое существо. Темнота, кромешная темнота вокруг… Нет, нет! Я боюсь не ада! Ад – это детская игрушка. Меня страшит темнота /внутренняя/, там нет ни плача, ни скрежета зубовного, а только тишина… мёртвая тишина.

Зрачки у него расширились, он замолчал. Джемма ждала, затаив дыхание.

– Вы, наверно, думаете: что за фантазии! Да! Вам этого не понять – к счастью, для вас самой. А я сойду с ума, если останусь один. Не судите меня слишком строго. Я не так мерзок, как, может быть, кажется на первый взгляд.

– Осуждать вас я не могу, – ответила она. – Мне не приходилось испытывать такие страдания. Но беды… у кого их не было! И мне думается, если смалодушествовать и совершить несправедливость, жестокость, – раскаяния всё равно не минуешь. Но вы не устояли только в этом, а я на вашем месте потеряла бы последние силы, прокляла бы бога и покончила с собой.

Овод всё ещё держал её руки в своих.

– Скажите мне, – тихо проговорил он, – а вам никогда не приходилось корить себя за какой-нибудь жестокий поступок?

Джемма ничего не ответила ему, но голова её поникла, и две крупные слёзы упали на его руку.

– Говорите, – горячо зашептал он, сжимая её пальцы, – говорите! Ведь я рассказал вам о всех своих страданиях.

– Да… Я была жестока с человеком, которого любила больше всех на свете.

Руки, сжимавшие её пальцы, задрожали.

– Он был нашим товарищем, – продолжала Джемма, – его оклеветали, на него возвели явный поклёп в полиции, а я всему поверила. Я ударила его по лицу, как предателя… Он покончил с собой, утопился… Через два дня я узнала, что он был ни в чём не виновен… Такое воспоминание, пожалуй, похуже ваших… Я охотно дала бы отсечь правую руку, если бы этим можно было исправить то, что сделано.

Новый для неё, опасный огонёк сверкнул в глазах Овода. Он быстро склонил голову и поцеловал руку Джеммы. Она испуганно отшатнулась от него.

– Не надо! – сказала она умоляющим тоном. – Никогда больше не делайте этого. Мне тяжело.

– А разве тому, кого вы убили, не было тяжело?

– Тому, кого я убила… Ах, вот идёт Чезаре! Наконец-то! Мне… мне надо идти.

Войдя в комнату, Мартини застал Овода одного. Около него стояла нетронутая чашка кофе, и он тихо и монотонно, видимо не получая от этого никакого удовольствия, сыпал ругательствами.

Глава IX

Несколько дней спустя Овод вошёл в читальный зал общественной библиотеки и спросил собрание проповедей кардинала Монтанелли. Он был ещё очень бледен и хромал сильнее, чем всегда. Риккардо, сидевший за соседним столом, поднял голову. Он любил Овода, но не выносил в нём одной черты – озлобленности на всех и вся.

– Подготовляете новое нападение на несчастного кардинала? – язвительно спросил Риккардо.

– Почему это вы, милейший, в-всегда приписываете людям з-злые умыслы? Это отнюдь не по-христиански. Я просто готовлю статью о современном богословии для н-новой газеты.

– Для какой новой газеты? – Риккардо нахмурился. Ни для кого не было тайной, что оппозиция только дожидалась нового закона о печати, чтобы поразить читателей газетой радикального направления, но открыто об этом не говорили.

– Для «Шарлатана» или – как она называется – «Церковная хроника»?

– Тише, Риварес! Мы мешаем другим.

– Ну, так вернитесь к своей хирургии и предоставьте м-мне заниматься богословием. Я не м-мешаю вам выправлять с-сломанные кости, хотя имел с ними дело гораздо больше, чем вы.

И Овод погрузился в изучение тома проповедей. Вскоре к нему подошёл один из библиотекарей.

– Синьор Риварес, если не ошибаюсь, вы были членом экспедиции Дюпре, исследовавшей притоки Амазонки. Помогите нам выйти из затруднения. Одна дама спрашивала отчёты этой экспедиции, а они как раз у переплётчика.

– Какие сведения ей нужны?

– Она хочет знать только, когда экспедиция выехала и когда она проходила через Эквадор.

– Экспедиция выехала из Парижа осенью тысяча восемьсот тридцать седьмого года и прошла через Квито в апреле тридцать восьмого. Мы провели три года в Бразилии, потом спустились к Рио [73] и вернулись в Париж летом сорок первого года. Не нужны ли вашей читательнице даты отдельных открытий?

– Нет, спасибо. Это всё, что ей требуется… Беппо, отнесите, пожалуйста, этот листок синьоре Болле… Ещё раз благодарю вас, синьор Риварес. Простите за беспокойство.

Нахмурившись, Овод откинулся на спинку стула. Зачем ей понадобились эти даты? Зачем ей знать, когда экспедиция проходила через Эквадор?