Стрела амура - Мэй Сандра. Страница 4

Прекрасно. И причесываться она не будет!

Лиза — как была, в серебристом платье и босиком, с бокалом мартини в руке и зареванным до полной неузнаваемости лицом — спустилась вниз и открыла дверь. Если это мистер Карч и если он хоть одно слово скажет про алкоголь, то она выльет остатки мартини ему на голову.

Это был не мистер Карч. Это была высоченная и дородная монахиня, которой только в цирке выступать. С поднятием тяжестей. Из-под дурацкого чепца с рогами полной луной сияло круглое румяное лицо, украшенное курносым носом, маленькими пронзительными глазками и настоящими усами.

Монахиня оглядела Лизу с ног до головы, потом с головы до ног, потом заглянула девушке через плечо, словно надеясь увидеть собеседника, более подходящего ей по росту, потом наконец вздохнула и трубным гласом изрекла:

— Да хранит Господь этот дом. Я — сестра Фелицата. Я ищу Элизабет Гвендолен Майру Джессику Кудроу.

Лиза нервно хихикнула.

— Они все перед вами.

Сестра Фелицата строго посмотрела на девушку, и Лиза немедленно спрятала бокал с мартини за спину.

— Я пошутила, сестра. Не слишком удачно, впрочем, такой уж сегодня день, видимо. Меня зовут… все то, что вы сказали, но на самом деле Лиза. Лиза Кудроу. Я — хозяйка этого дома.

— Вот и шиш!

Последняя фраза была произнесена абсолютно детским, писклявым голосом, никак не вязавшимся с обликом величавой гренадерши Фелицаты, и Лиза с изумлением уставилась на монахиню.

— Простите?

Тяжелый вздох вырвался из могучей груди монахини, и сестра Фелицата, нагнувшись, принялась энергично рыться в широких складках своего монашеского одеяния, бормоча себе под нос:

— В геенну огненную не берут малых детей, но для тебя, Брюс Брайтон, наверняка сделали бы исключение, прости меня, Господи! Выходи! Паршивец!

Через пару секунд перед ошеломленной Лизой появился сам Паршивец собственной персоной. Сестра Фелицата простерла руку, которую иначе как дланью не назовешь, и пророкотала:

— Время позднее, так что давайте пройдем в гостиную и быстренько уладим все формальности. Я бы хотела успеть на ночной экспресс до Мемфиса.

После этого достойная невеста Христова двинулась вперед, подталкивая паршивца в спину, а Лиза вяло поплелась сзади, слишком ошарашенная, чтобы полностью осознать все, что происходит в данную минуту.

Сестра Фелицата была на удивление краткой. Она раскрыла громадный саквояж и начала извлекать из него различные предметы, оказавшиеся в основном бумажными папками и небольшими свертками. Каждое свое действо она сопровождала лаконичным пояснением.

— Свидетельство о рождении. Медицинская карта. Страховки. Судебное предписание. Молитвослов. Документы в банк. Две смены белья. Кеды. Рубашки. Запасные брюки. Пижама. Личные вещи. Это все.

Лиза, автоматически кивавшая на каждую фразу, кивнула и на этот раз, и сестра Фелицата удовлетворенно хмыкнула.

— Что ж, на этом мое участие в судьбе этого юного негодника заканчивается. Распишитесь здесь. И здесь. Храни вас Господь, причем желаю вам этого абсолютно искренне.

С этими напутственными словами сестра Фелицата поплыла к двери, и тут Лиза опомнилась и кинулась следом.

— Погодите! Вы не можете так уйти! Я не хочу! Я не могу!

— Мне нужно успеть на экспресс. Всего хорошего.

— Но я…

Лиза с размаху налетела на закрывшуюся за монахиней дверь и в отчаянии вцепилась в дверные косяки. Через несколько мгновений у нее за спиной раздались шаркающие шаги, и мальчишеский голос с хрипотцой произнес:

— Да-а, в первый раз такое вижу.

Лиза сердито буркнула, не поворачиваясь:

— Чего ты еще видишь?

— Ну чтоб я такой ужас внушал с первого взгляда. Обычно дня два все они еще крепились.

— Кто — они?

— Опекуны, кто же еще. Приемные маменьки и папеньки. Но ты, как я понимаю, и в самом деле моя родственница. Тетка, значит? Здорово, тетка.

Лиза медленно развернулась, отвела волосы, упавшие на глаза, одернула платье…

На скуластом личике малолетнего паршивца отразилось искреннее сочувствие.

— Я гляжу, ты выпиваешь? Печально. В этом случае мы долго не продержимся. Прискачет комиссия по опеке, начнет охать и ахать, а потом меня спасут от твоего тлетворного влияния. Ты вот что, тетка, давай договоримся…

— Прекрати меня так называть!

— Почему? Ты же мне тетка по-взаправдашнему.

— Меня зовут Лиза! А тебя… кстати, а как тебя зовут?

— Брюс. Будем знакомы, тетка.

И паршивец с абсолютно серьезным выражением лица протянул Лизе не слишком чистую ручонку. Через секунду Лиза с диким воплем отдернула руку и отпрыгнула в сторону. Паршивец скромно улыбнулся.

— Извини. Не думал, что так клево выйдет.

— Что… что это было?!

— Батарейка и проводки, маленький моторчик в кармане. Чего ты разоралась, не больно же.

— Противно. Как будто таракан по ладони бегает.

— Во, так и надо. Ладно, не буду больше. Все, давай показывай мне мой дом.

И удивительный ребенок отправился на экскурсию по дому, а Лиза — Лиза Кудроу! — бежала за ним на полусогнутых, отвечала невпопад и чувствовала себя малолетней школьницей, к которой неожиданно пришел в гости одноклассник ее старшего брата.

Зато по дороге она смогла лучше разглядеть юного гостя. То есть… хозяина?

Паршивец был на самом деле мальчиком восьми лет. Ничего выдающегося — восемь ему было, на восемь он и выглядел. Белобрысый, зеленоглазый, на загорелом скуластом личике россыпь золотистых веснушек. Волосы густые, подстрижены коротко, но неряшливо, поэтому напоминают соломенную копну. Весь из локтей и коленок — наверняка и то, и другое у него ободранное и ссаженное. Одет…

В Батон-Руж детских приютов не было. Приютских детей Лиза видела всего один раз, в Париже, и на всю жизнь запомнила острое чувство неловкости: она, расфуфыренная и счастливая дурочка с мороженым, — и серая вереница худеньких, бледных, одинаковых детишек.

Паршивец Брюс был одет в приютскую казенную одежду. Мешковатые джинсы, обтрепанные снизу, были подхвачены несуразным ремнем, клетчатая рубашка застегнута под самое горло, из коротких рукавов кургузого пиджачка высовываются стиснутые кулаки…

Только по этим кулакам Лиза и догадалась, что на самом деле парнишка нервничает. Просто не показывает вида, да еще и подзадоривает ее, Лизу, чтобы скрыть собственную неуверенность, а то и страх.

Стремительно обойдя все три этажа, Паршивец вернулся к исходной точке в гостиной и со вздохом вынес вердикт:

— Ясно. Пьющая мать — горе семьи. Хорошо, что я вовремя приехал, иначе ты бы этот дом совсем до ручки довела.

— Знаешь что, Брюс, ты бы все-таки…

— Я тебя не виню. Алкоголь — страшное дело. Есть чего поесть?

— Что? А… да… да, конечно… ты извини, я тебя сегодня не ждала, так что… только хлопья с молоком, будешь?

На скуластом личике загорелось прям-таки безбрежное удивление, смешанное с возмущением.

— Что значит — не ждала? Ты моя опекунша! Где, положим, моя комната? Где игрушки? Где настоящая железная дорога, мяч, кока-кола, ведро мороженого? Тетка! Ты что, не знаешь, чего нужно детям?

И хотя тон у юного нахала был явно клоунский и смотрел он на Лизу с веселой насмешкой, но ей стало вдруг невыносимо, отчаянно стыдно перед этим восьмилетним парнишкой.

Она, взрослая избалованная дура, расклеилась и расхныкалась из-за того, что ее приятели оказались идиотами, а маленький мальчик, у которого на всем белом свете нет ни одного близкого человека, находит в себе силы смеяться, шутить, осваиваться на новом месте…

И в который раз за эти дни Лиза разрыдалась. Она села на корточки и уткнулась лицом в коленки — как в детстве. А через секунду почувствовала, как ей на плечо легла маленькая теплая ладошка, и голос Паршивца Брюса произнес:

— Ты не плачь, тётка… Лиза. Мы теперь зато вместе. Вдвоем. Это уже не страшно. Теперь мы справимся.

Она вскинула на него зареванное, страшное лицо — а он хмыкнул и подмигнул ей.

— А готовить я тебя научу. Ничего сложного. Пока давай, тащи хлопья.