Тайный брак - Коллинз Уильям Уилки. Страница 26

— Гм! Я не совсем в том уверен, бывают такие странные случаи! Впрочем, вам часто придется встречаться с ним: он живет близехонько и почти каждый вечер приходит к нам. О делах мы толкуем в служебные часы, а кроме того, он частенько заходит сюда побеседовать со мной. В действительности он как бы член нашей семьи, прошу вас считать его таковым, постарайтесь заслужить его доверие — чем больше, тем лучше. Ага! Мистрис Шервин, вы можете корчить гримасы сколько угодно, но повторяю вам: он член нашей семьи. На днях я объявляю его товарищем по моим торговым делам.

— Позвольте еще один вопрос, и я не стану больше надоедать вам: женат ли он?

— Нет, он холост, я в этом уверен, старый, закоренелый холостяк. Дамы напрасно только теряли бы время, бросая ему платок, уж я за то ручаюсь.

За все время нашего разговора мистрис Шервин не спускала с нас глаз, никогда еще я не видел ее такой серьезной и внимательной, даже ее болезненная апатия, казалось, уступила место самому живому любопытству, лишь только речь коснулась Маньона. Может быть, антипатия была для нее возбудительным средством. Маргрета же в это время засела в дальнем уголке, по-видимому, мало интересуясь предметом нашего разговора. Воспользовавшись первой же паузой, она пожаловалась, что у нее болит голова, и попросила позволения уйти в свою комнату.

Когда она ушла, я и сам стал прощаться, потому что, по всему видимому, мистер Шервин не мог ничего больше рассказать мне достойного внимания о своем приказчике. Все время, пока я шел домой, исключительно Маньон занимал мои мысли. Мне понравилась идея приложить все усилия, чтобы проникнуть в тайну этого человека, я чувствовал, что мое любопытство, задетое за живое, будет подстрекать меня в моих изысканиях. Я решился основательно переговорить об этом с Маргретой и сделать ее участницей моих планов. Если в самом деле был какой-нибудь роман в прежней жизни Маньона, если это странная и поразительная фигура — действительно запечатанная книга секретного содержания, то сколько нам с Маргреттой предстоит радости и гордости прочитать ее вместе!

Проснувшись на другой день, я с трудом мог поверить себе, чтобы какой-то приказчик привлек мое любопытство до такой степени, что вчера вечером отнял у моей молодой жены половину моих мыслей. Но и во второй раз, когда я увидел его, он произвел на меня совершенно такое же впечатление.

Прошло несколько недель. Мы с Маргретой принялись за прежние занятия и удовольствия. Жизнь в Северной Вилле протекала все с прежним однообразием, и я все так же мало знал об истории и характере Маньона. Он часто заходил вечером, но затем, чтобы потолковать с Шервином в его кабинете, и очень редко принимал настойчивое приглашение своего хозяина присоединиться к семейному кружку. В эти редкие моменты наших встреч его наружность и обращение были неизменно те же, что и в первую нашу встречу: говорил он всегда мало, и на все мои усилия заставить его разговориться и стать общительнее он отвечал вежливо, но не больше. Если б он старался даже возбудить мое участие, то никак не мог бы успеть лучше. Я был похож на человека, который очутился в лабиринте и, несмотря на бесполезные попытки попасть на дорогу, все с большим упорством отыскивает ее.

Маргрета не разделяла любопытства, овладевшего мной. Меня удивляло ее равнодушие в отношении к Маньону, и каждый раз, когда разговор касался приказчика, она старалась всеми зависящими от нее средствами прекратить его.

Совсем другое дело были поступки мистрис Шервин. Она прислушивалась всегда с большим вниманием ко всем моим словам, но ее ответы всегда были отрывисты, сбивчивы и часто совсем бессмысленны. Много труда стоило мне заставить ее сознаться, что Маньон ей антипатичен. Отчего происходила эта антипатия, она сама не могла сказать. Подозревала ли она его в чем-нибудь? Когда я задал ей этот вопрос, она вместо ответа что-то пробормотала, задрожала и отвернулась. Конечно, она была права, если подозревала его без серьезной причины, но вероятнее всего, что она и не имела никакой причины.

Никогда еще я не слышал от нее таких бессмысленных ответов. Что же касается до ее замешательства, то я приписывал это нервному раздражению, обнаруживавшемуся в ней всякий раз, когда она говорила, поэтому я прекратил свои расспросы, не пытался уже заставить ее объясниться толковее и решил не искать помощи у других для выяснений настоящего характера Маньона.

Судьба предоставила мне наконец удобный случай для того, чтобы узнать кое-что о его привычках и наклонностях, следовательно, несколько лучше познакомиться с его личностью.

Раз ночью я столкнулся с ним в общем зале Северной Виллы в ту минуту, когда прощался с Маргретой, а он выходил из кабинета Шервина, где толковал с ним о делах. Мы вместе вышли из подъезда. Небо было мрачно, влажный ночной воздух давил грудь. Вокруг раздавались отдаленные раскаты грома. Стрелы молний разрывали горизонт, отчего мрачное небо походило на темный занавес, беспрерывно то поднимаемый, то опускаемый перед огненным сводом. Мы решили поспешить, но не сделали и двухсот шагов, как вдруг полил сильный дождь, и прямо над нами раздались самые сильные громовые удары.

— Я живу близко отсюда, — сказал мне мой спутник своим обычным спокойным и развязным тоном, никогда не оставлявшим его. — Сделайте одолжение, зайдите ко мне, пока не пройдет гроза.

Я последовал за ним в боковую улицу. Вынув из кармана ключ, он отворил дверь, еще минута — и я находился под кровом Маньона.

Он тотчас повел меня в нижнюю комнату. Яркий огонь горел в камине, у камина стояли вольтеровские кресла с пюпитром для книги, лампа была уже зажжена, чайный прибор стоял на столе, плотные темного цвета занавеси совершенно закрывали окна и, в довершение картины домашнего комфорта, большой черный кот лежал перед камином и потягивался в сладкой неге. Пока Маньон отправился отдать приказания своей прислуге, я успел рассмотреть в подробностях его комнату. Изучить внешний вид комнаты часто значит почти одно и то же, что изучить характер ее хозяина.

Личность Шервина представляла поразительный контраст с личностью его приказчика. Не менее велика была противоположность между размерами и убранством их жилищ. Комната, рассматриваемая мною в эту минуту, была вдвое уже приемной в Северной Вилле. Обои на стенах были темно-красного цвета, занавеси на окнах такого же цвета, пол устлан темным ковром, и узоры его не имели претензии привлекать взоры, потому что при свете лампы нельзя было различить, были они или нет. Одна из четырех стен была совершенно закрыта полками из эбенового дерева [13], а полки плотно заставлены книгами, большую часть которых составляли дешевые издания классиков древней и новой литературы. Противоположная стена исчезла за тесными рядами палисандровых [14] рамок с гравюрами с лучших картин английских и французских художников. Все второстепенные предметы заслуживали похвалы, хотя были весьма просты по виду, даже на фарфоровых чашках и на чайнике, стоявших на столе, не было никаких узоров. Какая разница с гостиной в Северной Вилле!

Маньон, возвратясь в гостиную, застал меня в тот момент, когда я рассматривал чайный прибор.

— Надо правду сказать, — начал он, — я вполне заслуживаю упрек в эпикуреизме [15] и в мотовстве в отношении двух предметов: в эпикуреизме к чаю и в мотовстве на книги не по состоянию. Но хорошее, трудом заработанное жалованье позволяет мне удовлетворять свои потребности и даже откладывать немного денег про запас. Не прикажете ли чего, сэр?

Видя приготовленный прибор на столе, я попросил чаю. Разговаривая с Маньоном, я заметил еще одну особенность в нем. Большинство людей у себя дома, в своем семейном быту, откладывают в сторону, даже и не думая о том, свое обращение, принимаемое ими в обществе или в гостях, самые чопорные люди у своего камина становятся гораздо общительнее, самые холодные становятся душевнее. Не так было с Маньоном. У себя дома он был совершенно таков же, как и у Шервина.