Тайный брак - Коллинз Уильям Уилки. Страница 52

— Дай же мне скорее его адрес, или ты так разозлишь меня, что я сам себя не узнаю. Упорством ничего не возьмешь, господин Сидни, теперь, как, бывало, в школе. У отца я денег попрошу для себя, и вообще буду действовать как нельзя лучше для твоей пользы. Теперь, когда я остепенился, он даст мне все, что мне надо. С тех пор, как он в последний раз уплатил мои долги, я не задолжал и пятидесяти гиней, а это благодаря госпоже ***, самой бережливой женщине в мире. Да, кстати, когда ты увидишь ее, пожалуйста, не удивляйся, что она гораздо старше меня… А! Так вот адрес: Голиокский сквер, так что ли? Да где ж это? Ну не беда! Я возьму извозчика и прикажу ему везти себя туда. Послушай-ка, будь спокоен, надейся и жди моего возвращения. Ты и не ожидаешь, какие новости я привезу тебе от господина лавочника и его дочери. До свидания, юный Сидни, до свидания!

Он ушел так же поспешно, как и пришел. Тогда только я вспомнил, что мне следовало бы предупредить его о тяжелой болезни мистрис Шервин. Она умирала или умерла уже теперь. Я бросился к окну, чтобы кликнуть его, но было уже поздно: Ральф был далеко.

Если б даже его и приняли в Северной Вилле, будет ли он иметь успех? Я не в силах был даже обдумать всех возможностей на успех. Неожиданность его посещения, странная смесь ветрености и чувствительности в его обращении, светской мудрости и юношеской отваги в его словах привели меня в такое замешательство, которое не проходило и после его ухода. Мои мысли о Ральфе и его затее незаметно отклонились и перенеслись на другой предмет, который ложился черной тенью на мою душу в часы одиночества и волей-неволей занимал меня. Итак, роковая судьба начала уже преследовать меня, как грозил мне Маньон: это страшное сознание совершившегося несчастья и преступления, это чудовищное объявление мести до конца моих дней вызвали уже свое оцепеняющее влияние на мои умственные способности, набрасывая на сердце зловещую тень…

Я снова развернул письмо Маньона и перечитал последние слова его угроз и тайных замыслов против меня. Один за другим ужасные вопросы вставали в душе моей. Как бороться с этим злым гением? Как избегнуть его преследований? Как избавиться от зрелища этого чудовищного безобразия, угрожавшего мне своими тайными и частыми появлениями? Как заставить молчать этот демонский язык и сделать безвредным тот яд, который он станет изливать на меня капля за каплей? Когда судьба поставит меня в первый раз против этого мстительного видения? Скоро ли это будет, или только через несколько месяцев? Где мне суждено встретиться с ним: в доме, на улице, днем или ночью? Надо ли показать письмо Ральфу? Нет, это будет напрасно. К чему послужат его советы, его честное, необдуманное мужество против врага, который соединяет в себе звериную бдительность дикаря с злобным предвидением человека цивилизованного?

Когда эта последняя мысль промелькнула в голове моей, я поспешно убрал письмо с твердой решимостью — увы, сколько раз напрасной — никогда уже не доставать его. Почти в ту же минуту кто-то опять постучал в дверь подъезда. Неужели Ральф уже вернулся? Не может быть! Да он и не так бы стукнул, а теперь так стучались, что я едва мог слышать.

Маньон!.. Но неужели он решился бы прийти так открыто — прямо днем?

Легкие и торопливые шаги послышались на лестнице. Сердце мое встрепенулось. Я вскочил. Это те же шаги, те самые, к которым я привык прислушиваться, которые были так мне милы во время моей болезни! Я бросился к двери и отворил ее. Предчувствие не обмануло меня: это была моя сестра!

— Сидни! — воскликнула она, прежде чем я успел опомниться. — Был ли у тебя Ральф?

— Был, моя возлюбленная Клэра!

— Куда он ушел? Что он сделал для тебя? Он дал мне слово помочь тебе…

— И он честно сдержал свое слово, Клэра: он именно затем и ушел, чтобы помочь мне.

— Благодарю Тебя, Боже мой, благодарю!

Она упала на стул, запыхавшись от быстрой ходьбы. О, как я страдал в ту минуту, смотря на нее! Как она изменилась, как были грустны ее глаза, какая тревожная тень печали легла на это молодое прелестное лицо!

— Я сейчас приду в себя, — сказала она, угадывая мои чувства по выражению моего лица. — Но пойми, что видя тебя в таком странном доме, после всего, что вчера происходило, приехав к тебе тайком от отца, чтоб он никак не мог узнать о том, — я встревожена и переменой твоего положения, и своим поступком. Но мы не должны жаловаться на судьбу, милый брат, до тех пор, пока я могу хоть изредка посещать тебя. Теперь мы должны думать только о будущем. Какая милость Божия, какое счастье, что Ральф вернулся! Мы были очень несправедливы к нему: он гораздо добрее, гораздо лучше, чем мы полагали. Но, Сидни, каким ты кажешься усталым, больным! Разве ты не все рассказал Ральфу? Разве тебе грозит еще какая-нибудь опасность?

— Никакой, Клэра, никакой опасности, успокойся!

— Сделай милость, Сидни, не мучь себя тем, что произошло вчера. Лучшее, что ты можешь сделать, это постарайся забыть эту жестокую сцену разлуки и все последующее. С тех пор он ничего уже о том не говорил, кроме того, что мне не следует ничего знать о твоей вине, о несчастье больше того немногого, что я уже знаю. Я дала себе слово не ломать себе голову и не расспрашивать тебя. Я пришла к тебе, милый Сидни, не затем, чтоб увеличить твою тоску, а затем, чтоб постараться сделать тебя счастливее. Молю тебя, для меня, из любви ко мне, забудь оскорбление, нанесенное тебе, забудь людей, которые обидели тебя! У меня есть уже надежда, Сидни, конечно, еще далекая от выполнения, но все же надежда — можешь ли отгадать какая?

— Если она основана на отце нашем, Клэра, то, действительно, эта надежда очень далека от выполнения.

— Не говори мне этого, я знаю немножко больше в этом случае, чем ты. Не позже как в прошлую ночь произошло нечто.., конечно, ты можешь сказать, что это мелочи, но все же эти мелочи доказывают, что он думает о тебе более с горестью, чем с гневом.

— Мне хотелось бы верить тебе, добрый ангел, но мои воспоминания…

— Не верь своим воспоминаниям, не думай о них! Слушай, что я тебе расскажу. Когда ты расстался с нами, я ушла в свою комнату, чтоб оправиться от сильного волнения, потом я сошла вниз, чтоб посидеть с папа… Мне было так грустно, так страшно, что я не могла оставаться одна. Я не застала его в кабинете. На минуту я остановилась и оглянулась вокруг себя: на полу разбросаны были обрывки твоей страницы из нашей семейной книги; между ними лежал твой детский портрет в миниатюре; он был вырван из веленевой рамки, но ничуть не испорчен. Сидни, я подняла его и положила на стол как раз против кресла, в котором обыкновенно сидит папа, рядом с портретом положила я свой медальон с твоими волосами, для того, чтобы папа знал, что твой портрет не поднят слугой и не случайно положен на стол. Потом я собрала кусочки твоей страницы и унесла с собой. С мыслью, что гораздо лучше будет, если они не будут попадаться ему на глаза. Когда я затворяла за собою дверь из библиотеки, вдруг я услышала, что кто-то отворяет другую дверь, соединяющую кабинет с гостиной: вошел отец и прямо подошел к столу. Он встал ко мне спиной, так что я могла свободно смотреть на него, не будучи видимой им. Он тотчас увидел твой портрет и, взяв его в руки, долго-долго смотрел на него, оставаясь неподвижным, потом он вздохнул, вздохнул так тяжело, потом вынул из столового ящика портрет нашей доброй мама, открыл футляр и вложил туда же твой портрет с таким кротким, растроганным видом. Я убежала в свою комнату, потому что чувствовала, что не смогу выдержать, если еще останусь там. Вскоре после этого пришел ко мне папа и, возвращая медальон, просто сказал мне: «Ты забыла это на столе, Клэра». Но если б ты видел тогда его лицо, то так же, как и я, стал бы верить в возможность лучшей будущности.

— Что я и сделаю, Клэра, даже не имея лучшей причины, кроме благодарности к тебе.

— Уезжая из дома, — продолжала она после минутного молчания, — я подумала о грустном одиночестве, в каком ты находишься, милый брат, в особенности зная, что только изредка, украдкой я могу видеться с тобой, и то если б папа узнал о моем неповиновении… Но не будем говорить об этом… Я подумала, что тебе будет очень скучно здесь.., и потому привезла тебе старого товарища, вероятно, забытого тобою, а некогда он был твоим верным другом, да и теперь не даст тебе предаваться постоянным размышлениям о всем, что ты выстрадал. Посмотри-ка, Сидни, неужели ты без удовольствия встретишь старого друга?