Внук сотника - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 56
– А ты думаешь, зачем я вырядился? И не бойся, когда ты с завязанными глазами на звук стрелял, поп даже рот раскрыл. Потом у Никифора спросил: не просвечивает ли тряпка? Удивил ты его, это – к добру.
Мишка по ходу представления все время посматривал на Иллариона, но тот сидел с каменным выражением лица, никак не выражая своего отношения к происходящему. Отрытого рта иеромонаха Мишка, естественно, не видел из-за завязанных глаз, но во втором отделении эмоции епископского секретаря еще раз прорвались наружу.
Когда ребята на полном скаку начали метать кинжалы в стоящего у щита Роську, несколько женщин, как водится, ахнули. Это было обычно, и Мишка не обратил внимания, но когда он глянул в сторону «идеологической комиссии», то чуть не вывалился из седла от удивления. Илларион подался вперед, даже, кажется, слегка приподнялся с лавки, ощерился, и лицо его приняло какое-то хищное выражение. Мишка готов был поклясться: монах ждал, когда прольется кровь! По окончании номера Илларион откинулся назад и впервые за все представление несколько раз несильно хлопнул в ладоши.
«Ни хрена себе! Он что, ждал, что мы Роську зарежем? Даже вроде разочаровался. Ну да, он же – византиец! В Константинополе всякого навидался и напробовался, святоша. Острых ощущений ему у нас не хватает, паскуде! Учить жить нас явился, а сам…»
Представление закончилось, Кузьма с Демьяном подвели дедова коня к самому барьеру, дед лихо соскочил наземь, подошел под благословение, ребята скромно отошли в сторонку.
Илларион, сохраняя непроницаемое выражение лица, что-то спрашивал, дед с Никифором, почтительно склоняясь, отвечали. Разговор почему-то затягивался. Неожиданно Никифор обернулся и замахал рукой, подзывая Мишку.
– Это ты музыку придумал? – Илларион говорил по-славянски почти без акцента, вопрос задавал, не глядя на Мишку, вроде бы безразличным голосом. – Почему – такую?
– Так других музыкантов нет, отче.
– Я не о том. Зачем нужна музыка, которой до сих пор не было?
– Потому что у нас все – против скоморошества, отче. Они кривляются, мы – воинское учение показываем. Они Кощуны языческие поют, мы – славу православному воинству возглашаем, у них девки-плясуньи, у нас – ни одной бабы нет. Так же и с музыкой: она не должна на скоморошеское пиликанье ни в чем походить.
– А совсем без музыки что – нельзя?
– Можно, отче, но мы считаем себя обязанными в каждом элементе скоморохам противостоять.
Илларион наконец-то глянул на Мишку, кажется, даже с интересом.
– Слово «элемент» знаешь? И смысл его? Откуда?
– Настоятель наш – отец Михаил – обучает. Он всех детей учит, но со мной особо занимается.
– Чем?
– Святое Писание растолковывает, о древних философах рассказывает… много всякого. Вот и про скоморохов он посоветовал.
– Что посоветовал?
– Что только изгнать скоморохов – мало. Миряне на развлечения падки, что-нибудь другое появится, может, еще более мерзкое. Значит, надо не просто изгнать, а заменить, да так, чтобы и щелочки не осталось, через которую они вернуться могли бы. То есть в каждом элементе.
– И ты думаешь, что у тебя это получилось?
– Нет, отче, не во всем. К этой музыке еще слова нужны – скоморохи-то поют. Но к стихосложению способностей не имею, и знакомых таких пока нет. Однако и Рим не сразу построился, скоморохи сотни лет существуют, а мы только начинаем. Со временем все у нас будет, с Божьей помощью и пастырским наставлением.
– Со временем… – Илларион слегка повернул голову к сопровождающим его монахам. – Михаил?
– Славянин, боярского рода, учился в Киеве, потом в Царьграде, совершил паломничество в Иерусалим. Проявил способности к наукам, отыскал и перевел несколько древних текстов, за что был удостоен…
– Почему тогда он – в отдаленном селе? Ладно, потом.
«Это кто ж такой? Зам по кадрам или «особист»? Прямо как досье цитирует».
– Ты отрок…
– Михаил, отче.
– Гм, тоже Михаил? Так вот, Михаил, не думал ли ты о том, чтобы стать, как тезка твой и учитель, слугой Божьим?
– Думал, отче, но, прости за дерзость, иначе, чем отец Михаил.
– Как иначе?
«Похоже, козел константинопольский заинтересовался… Ну, ловись рыбка большая и маленькая!».
– Я, отче, восьмое колено воинского рода, потому и мыслю как воин… В войске крестоносцев, которое Гроб Господень освободило, многие рыцари пожелали служить Господу, но с оружием расставаться не захотели. Так появились рыцарские ордена, которые никому, кроме Папы Римского, не подчиняются. Страшная сила в руке Католической церкви. Вот бы и Православной церкви такой иметь. Можно было бы и княжеские усобицы пресечь, и драчливых соседей образумить, и новые земли под руку истинной веры привести.
– Все прочь.
Сказано было негромко, но так, что через несколько секунд Мишка с Илларионом остались с глазу на глаз. Дед с Никифором и сопровождающие Иллариона монахи удалились на почтительное расстояние.
«Есть контакт! Клюнул грек!»
– Откуда мысли такие, отрок Михаил?
– Прости, отче, неприятные вещи придется говорить.
– Считай, что ты на исповеди. Тебе сколько лет?
– Тринадцать, отче. Я понимаю: странно от мальчишки такие речи слышать, но я – старшина «Младшей стражи» и…
– Что за «Младшая стража»?
– Когда наша сотня на рать уходит, кому-то надо село охранять. Кругом язычники и граница с Волынью рядом. Вот «Младшая стража» из мальчишек и набирается. Для того и самострелы, и воинское учение. Этому обычаю уже больше ста…
– Понятно, так что ты говорил…
– Я – старшина «Младшей стражи», а когда людьми командуешь и от тебя зависит безопасность почти пяти сотен людей, мыслить по-детски нельзя.
– Да нет же! – Илларион досадливо поморщился, и это было первым проявлением эмоций за весь разговор. – Что ты про неприятные вещи говорил?
– Рюриковичи землю делят, растаскивают Русь по кускам. Наша сотня еще Ярославом Мудрым здесь поселена, и никто не знает, на чью сторону мы встанем, если Туров от Киева отложиться надумает. Когда сотник Кирилл от ран еще не оправился, великий князь Владимир Всеволодович над сотней своего боярина поставил, а тот сотню чуть не под полное истребление подвел, чудом спаслись. Есть у ратников подозрение, что сделано это было намеренно. Сейчас сотник Кирилл здоров, ты, отче, сам видел, но в покое нас не оставят. Вот если бы мы, как орден, мирским властям не подчинялись, а только Церкви…
– Тринадцать лет… В каком возрасте у вас ратниками становятся?
– В шестнадцать или в семнадцать, отче, как выйдет.
– Значит, через три или четыре… – Илларион помолчал, потом неожиданно спросил: – Сотником, наверно, стать хочешь?
– Ну не сразу… И должность эта не наследственная, а выборная.
– А если под рукой Церкви окажетесь, будет назначаемая. Понимаешь меня?
– Да, отче, понимаю. Только с благословения Святой Церкви…
– О нашем разговоре – никому. Деду твоему должность сотника вернем. Феофан!
– Слушаю, брат Илларион. – «Особист» вырос за плечом иеромонаха, словно и не отходил вместе со всеми в сторону.
– Передашь тысяцкому: скоморохов с торга гнать нещадно! – распорядился Илларион. – Отрокам на торгу представлять невозбранно и… с музыкой.
«Однако! «Нещадно» – это значит, что можно даже убивать. Византиец, он и на Руси – византиец».
– Но, владыка… – попробовал что-то возразить Феофан.
– С его преосвященством переговорю сам! – перебил, не дослушав, Илларион. – Сотник Кирилл!
– Здесь, отче! – Дед бодро прихромал из ближнего угла амбара.
– За внука хвалю! Правильно воспитываешь. С князем увидишься, обещаю. Храни вас Бог!
Никифор пошел провожать Иллариона со свитой, а дед сразу же прицепился к Мишке с расспросами.
– Деда, потом, не при мальцах. Ребята! Иеромонах одобрил! Разрешил на торгу представлять! Поздравляю, наша взяла!
Вечером дед с Никифором взяли Мишку в оборот.