Садовые чары - Аллен Сара Эдисон. Страница 14

И Эмма поступила единственно возможным, как ей тогда казалось, образом.

Она без ведома Хантера-Джона прекратила принимать таблетки и забеременела.

Хантер-Джон остался дома и женился на ней. Он никогда не сожалел об этом вслух, и несколько лет спустя они даже решили — на этот раз совместно — обзавестись еще одним ребенком. Хантер-Джон работал на своего отца, а потом, когда тот отошел от дел, взял бразды правления семейным бизнесом в свои руки. Когда его родители перебрались во Флориду, Эмма с Хантером-Джоном переехали в фамильный особняк Мэттисонов. С виду жизнь их казалась безоблачной, но Эмма до сих пор не могла понять, кому принадлежит сердце Хантера-Джона, и это терзало ее.

Что, собственно, и возвращает нас к самому худшему дню в жизни Эммы Кларк.

В тот пятничный вечер Эмма все еще не подозревала, что стоит на пороге грандиозных перемен, хотя все признаки были налицо. Ее волосы не желали завиваться. Потом на подбородке у нее выскочил прыщ. Потом на белом платье, которое она планировала надеть на «черно-белый» благотворительный бал, обнаружилось непонятно откуда взявшееся пятно и Эмме пришлось удовольствоваться черным платьем. Оно было умопомрачительно роскошное, как и все ее туалеты, но хотела-то она появиться на балу не в нем и потому чувствовала себя не в своей тарелке.

Когда они с Хантером-Джоном подъехали, с виду все было прекрасно. Просто идеально. Благотворительные балы традиционно давали в Харольд-мэноре, особняке эпохи Гражданской войны, который входил в список национальных исторических достопримечательностей и в котором всегда проводились светские рауты. Эмма и сосчитать не могла, сколько раз она там бывала. Это было изумительное, совершенно сказочное место, точно затерявшееся вне времени. Сорочки мужчин были так накрахмалены, что стояли колом, а дамы обменивались нежнейшими, точно пирожные, рукопожатиями. На подобных мероприятиях женщины семьи Кларк чувствовали себя в своей стихии, и Эмма мгновенно очутилась в центре внимания — как, впрочем, и всегда. Но сегодня что-то было не так, как будто люди говорили о ней, старались оказаться к ней поближе, но не ради ее прекрасных глаз.

Хантер-Джон ничего не замечал, но вообще-то он никогда ничего не замечал, и Эмма принялась искать глазами мать. Мама скажет ей, что она красавица и что все в порядке. Хантер-Джон поцеловал жену в щеку и направился прямиком к бару, где уже теснились его приятели. На подобных мероприятиях мужчины, словно клубки пыли, сбивались в уголках, подальше от шелеста юбок и оживленного щебета дам.

В поисках матери Эмма неожиданно наткнулась на Элизу Бофорт. В школе они были лучшими подругами. «Дружи с Бофортами, — поучала Эмму мать, — и всегда будешь знать, что говорят о тебе люди».

— О боже, я просто не могла дождаться, когда же ты приедешь, — приветствовала ее Элиза. Помада с одного края губ у нее стерлась, поскольку она слишком часто прикрывала рот ладонью. — Я хочу знать все подробности о том, как ты об этом услышала.

Эмма озадаченно улыбнулась.

— О чем услышала? — спросила она, глядя поверх плеча Элизы.

— Как, ты ничего не знаешь?

— А что я должна знать?

— Сидни Уэверли вернулась в город.

Элиза почти прошипела эти слова, точно они были бранными.

Глаза Эммы впились в Элизу, но на лице ее не дрогнул ни один мускул. Так вот почему все вели себя так странно? Потому что Сидни вернулась и им не терпелось увидеть, как отреагировала на это Эмма? Это обеспокоило ее — по многим причинам, главной из которых было то, что люди полагали, будто она должна как-то отреагировать, будто это вызовет у нее тревогу.

— Она приехала в среду и живет у сестры, — продолжала между тем Элиза. — Сегодня она даже помогала Клер на банкете в Хикори. Ты что, в самом деле ничего не знала?

— Нет. Ну, вернулась и вернулась. И что?

Элиза вскинула брови.

— Не думала, что ты так спокойно это воспримешь.

— Она никогда ничего для нас не значила. И мы с Хантером-Джоном очень счастливы. У меня нет причин беспокоиться. Мне нужно найти мать. Пообедаем на следующей неделе? Ну, целую.

Она наконец обнаружила мать — та сидела за столиком, потягивая шампанское, и оживленно разговаривала со знакомыми, которые подходили поприветствовать ее. Царственная и элегантная, Ариэль выглядела лет на десять младше своего истинного возраста. Как и у Эммы, у нее были светлые волосы и роскошная грудь. Она ездила на машине с откидным верхом, носила бриллианты с джинсами и не пропускала ни одной встречи с одноклассниками. Южанка до мозга костей, она, казалось, плакала не слезами, а водой прямо из Миссисипи, и ее всегда окружал еле уловимый аромат тополя и персиков.

Ариэль вскинула глаза, и Эмма мгновенно поняла, что мать все знает. И не просто знает, а очень этому не рада. Нет, нет, нет, взмолилась про себя Эмма. Ничего страшного не произошло. Не раздувай из мухи слона, мама. Ариэль поднялась и, оставив отца Эммы одного, улыбнулась дразнящей улыбкой, призванной заставить его с нетерпением дожидаться ее возвращения.

— Выйдем на террасу, — сказала она, крепко взяв дочь под локоть и решительно увлекая ее на улицу.

Проходя мимо небольших групп людей, вышедших покурить, они улыбались; улыбки сигнализировали, что все в порядке.

— Ты, без сомнения, уже слышала о Сидни Уэверли, — произнесла Ариэль, едва они уединились в уголке. — Не волнуйся. Все будет хорошо.

— Я не волнуюсь, мама.

Ариэль и бровью не повела.

— Вот чего я от тебя хочу. Во-первых, ублажай Хантера-Джона изо всех сил. Во-вторых, привлекай к себе больше внимания. В следующие выходные я дам в вашем доме прием в твою честь. Пригласи всех своих близких друзей. Пусть все видят, какая ты красавица. Пускай Хантер-Джон увидит, как тебе все завидуют. В понедельник мы с тобой отправимся по магазинам, и я куплю тебе новое платье. Ты бесподобна в красном, и Хантер-Джон любит, когда ты надеваешь красное. Кстати, почему ты в черном? Белое тебе куда больше идет.

— Мама, возвращение Сидни меня не беспокоит.

Ариэль обеими руками взяла дочь за подбородок.

— И совершенно напрасно, золотко. Первая любовь не забывается. Но если ты будешь постоянно напоминать мужу, почему он выбрал тебя, то никаких трудностей не возникнет.

Потом, поздно вечером, Эмма изнемогала от желания поскорее очутиться в постели с Хантером-Джоном. Она пыталась убедить себя, что эта горячность не имеет никакого отношения к возвращению Сидни. Когда они вернулись домой, она заглянула к мальчикам, которые мирно спали в своих комнатах, и рассеянно пожелала спокойной ночи няне. Раздеваться она начала, едва переступив порог спальни, и вскоре уже стояла посреди комнаты в одних туфлях на каблуках и жемчужном ожерелье, которое Хантер-Джон подарил ей в прошлом году на ее двадцать седьмой день рождения.

Хантер-Джон появился несколько минут спустя с сэндвичем и бутылкой пива. От бальной еды, как он ее называл, у него всегда только разыгрывался аппетит. Эта история повторялась всякий раз, когда они возвращались домой с приема, и, хотя Эмма не слишком одобряла эту его привычку, ссориться из-за такого пустяка не стоило. В конце концов, он приходил с едой к ней в постель, а не поглощал ее в одиночку на кухне.

Обнаружив жену обнаженной, он, похоже, не удивился. Когда же это успело стать предсказуемым, а не желанным? Впрочем, Хантер-Джон улыбнулся, когда она неторопливо приблизилась и забрала у него пиво и тарелку с сэндвичем. Эмма поставила их на столике у двери и за лацканы смокинга повлекла мужа к постели.

Хантер-Джон засмеялся и позволил ей толкнуть его на кровать.

— И чему я этим обязан? — поинтересовался он, когда она потянула вниз язычок его молнии.

Она оседлала его, молча глядя ему в глаза, и немного замешкалась, не нарочно, вовсе не намереваясь распалить его. Однако он знал, на какие ухищрения она способна, и решил, что она медлит намеренно, чтобы доставить ему удовольствие, и эта мысль возбудила его. Его руки попытались совладать с ее бедрами, и он задвигался под ней, однако она оставалась неподвижной.