Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона. Страница 31

– Ты изменил мне, – повторяла она, как в бреду, – ты назвал меня своей женой, и я не желаю делить тебя с другой женщиной.

Но он уже ушел. Стало темнее, так как пожар удалось потушить, лишь едкий белесый дым плыл в воздухе, и Эмме стало казаться, что она попала в их языческую, туманную Хель. Как суровы и злорадны были лица северян, что с трудом различались во мраке. И как сильно болело у нее сердце… Наверное, сердце. Она слышала, что оно может болеть.

– Тебе лучше и впрямь уехать, огненноглазая, – сказал где-то рядом голос Бьерна, но сам он уже отошел, затерявшись среди дыма, мрака и других теней.

Где-то там был и Ролло. И Лив… У Эммы вдруг прошла вся ее ярость. Ей стало страшно. Захотелось найти Ролло и извиниться. Да, да. Она больше не думала о своей ревности и гневе. Знала – викинги имеют право изгнать жену, за которой водился такой проступок, как попытка убийства.

В темноте к ней подошел Беренгар.

– Я велел вновь оседлать лошадей. Вряд ли стоит здесь дожидаться рассвета.

Прежде чем он ее увел, она все же успела увидеть Ролло. Он был уже одет в штаны и башмаки. Натягивал через голову тунику. Рядом стоял Лодин, что-то говорил. Подошел нарядный, как вельможа, Гаук. И еще там была Лив.

4

Епископ Франкон не любил поездок. Его изнеженное рыхлое тело не было приспособлено к передвижению по ухабистым дорогам, даже в крытом дормезе, днище которого устилали меха и пуховики. И хотя путь из Руана в Эрве проходил по старому, еще римскому, тракту, где некоторые участки хорошо сохранились, Франкон отчаянно страдал от тряски. Не так давно он уже проделал одно утомительное путешествие в Тросли и назад. И вот опять.

Он откидывался на тюфяки, нюхал ароматные соли, но грохот колес дормеза, скрип, щелканье кнута по спинам волов болью отдавались в голове. На зубах скрипела пыль, епископа укачивало. Ох, эта изнуряющая тряска! Поэтому он приветствовал каждую остановку – у недавно возведенного креста, у источника, в деревушке, возле частокола усадьбы знатного нормандца.

Походную мессу часто служили прямо под открытым небом. Паломники опускались на колени, вторили молитвам. После таких остановок, количество паломников все увеличивалось. Это радовало епископа, ибо каждый из примкнувших к шествию нормандцев свидетельствовал о возрождении в этих, завоеванных язычниками, землях религии истинного Бога, хотя Франкон и вынужден был смотреть сквозь пальцы, как те же паломники-христиане преклоняли колена и у придорожных святилищ прежних богов.

Большинство паломников были жителями деревень, они были бедно одеты, в простых дерюгах и босые. В руках – привычные дорожные посохи, на поясе – выдолбленные из тыквы бутыли с водой. Но были среди них и ехавшие верхом состоятельные руанцы, и несколько старых викингов, проживших слишком долго, чтобы рассчитывать на смерть с мечом в руке и пир в чертогах Валгаллы. Эти держались особняком, а следовавшие за ними рабы вели навьюченных мулов с поклажей, разбивали шатры, чтобы их господа могли расположиться со всеми удобствами.

Шествие передвигалось медленно, но без каких бы то ни было задержек и неприятностей. Возможность спокойного передвижения по Нормандии была еще одной заслугой язычника Ролло. Люди больше не боялись путешествовать, выезжать за ограду крепостей и усадеб, ибо каждый хозяин нормандских поселений обязан был выделять людей на патрулирование дорог для предотвращения грабежей. Поэтому те из северян, что были не охочи повиноваться Ролло и готовы были поживиться в его землях, вынуждены были покинуть Нормандию либо принять законы конунга, а разбойники перевелись из-за постоянной военизированной охраны дорог.

На десятый день шествие паломников вброд перешло реку Итон, стало двигаться вдоль ее берегов. Плиты большей частью здесь ушли в землю, кругом были бугры и колдобины, следы тащимого волоком леса и глубокие колеи от телег с углем. Кругом шумели старые дубы. Когда попадались хижины, из них выходили селяне – лохматые, в истертых шкурах и дерюге, грязные, полудикие. Они с интересом следили за процессией, открыв рты, дивились на парчовые хоругви, сверкавшие на шестах кресты. Глядя на крытую телегу-дормез с ковровыми занавесками, стаскивали колпаки, помогали подтолкнуть ее на ухабах. Вид вооруженных норманнов с секирами и дротиками у седла был для них привычнее христианских служителей, и они лишь дивились, когда монахи, помахивая дымящимся кадилом, начинали петь очередной псалом, а паломники нестройным хором подхватывали литанию.

«Это хорошее, богоугодное дело – возвращение мощей, – думал епископ, на ходу благословляя селян. – А то, что замысел франков провалился…»

Он знал, что это вызовет гнев, и мог понять почему. Несколько лет Ролло готовился к войне, огромное множество викингов стояли теперь под его началом, его связи с норманнами по всей Франкии – все это держало франков в постоянном напряжении. Любой, даже незначительный набег какого-нибудь решившего развлечься ярла, причинял им серьезный урон. А военная кампания этой зимой не на шутку напугала, хотя для Ролло, по сути, это было легкой пробой сил, небрежной демонстрацией осмелившимся обнажить оружие франкам, что их ждет в дальнейшем.

Союз с викингами Луары, юга, Англии – Ролло только ждал часа, когда сможет дать сигнал для наступления. И если на северян из Англии он не очень мог рассчитывать, то викинги с Луары (Геллон и Рагнар Жженый дали свое «добро» на выступление) были готовы выступить хоть сейчас. Если Ролло и начнет военные действия, то это произойдет нынешней осенью, когда будет собран урожай, а викингам будет что грабить. Да и на Гароне вспышка оспы уже пойдет на убыль. Поэтому Роберт и его сообщники не ошибались, стремясь перенести начало войны на более ранний, неудобный для Ролло срок, и в невыгодное ему место. И вот выходило, что их план рушился. Что ж, ему, Франкону, придется клясться всеми святыми, что не его вина в том, что «приманка для Ролло» не попала с ним в город Эрве.

Вернее, города как такового не было. Были руины – обломки стен, поросшие мелиссой, плющом и крапивой. Когда-то здесь был римский форт, после – город франков, но от всего этого остались лишь развалины стены и облупившаяся башня, а ниже, по склону спускавшегося к лесу холма, виднелись груды камней и римской черепицы. Буйно разрослись крапива и ежевика, среди камней возвышались старые яблони, под которыми виднелись уже признаки новой жизни – хижины-мазанки под тростниковыми крышами, а за ними, дальше к лесу, узкие полосы, отвоеванной у леса пашни.

Когда паломники стали располагаться лагерем, Франкон удалился туда, где темнели постройки того, что некогда было монастырем Святого Таурина. От него тоже мало что осталось, хотя во времена Меровингов здесь было обширное аббатство с многочисленными дворами, колоннадами, башнями с куполом. Теперь лишь несколько стен трансепта с полукруглыми пустыми дырками окон выделялись среди плюща и папоротников. А ведь аббатство было сожжено лишь немногим более двадцати лет назад и следы копоти до сих пор свидетельствовали о набеге сегодняшних хозяев этих земель – норманнов. Зато маленькая часовня – мощная, словно изваянная в глыбе камня, полностью сохранилась. Возле нее виднелись грубые бревенчатые постройки новых монахов-бенедиктинцев, справлявших службу в этом забытом Богом краю.

Еще десять лет назад здесь поселился отшельник, стал возделывать участок земли, отвоеванный у дебрей при помощи плуга и мотыги. Когда при Ролло настали мирные дни, в Эрве вернулся кое-кто из прежней братии, и теперь у Франкона сладко заныло сердце, когда к нему навстречу вышла целая вереница старичков-монахов с пением литании, преклонила колени.

Монахи указали епископу на неплохо сохранившуюся крипту под плитами руин, где даже уцелела мозаика на колоннах. Это было место прежнего обиталища мощей святого, и теперь им надлежало занять прежнее место. Это навеяло на Франкона благодушное настроение. Он долго и упоенно молился среди затхлого воздуха под потемневшим сводом. Когда вновь вышел на поверхность, уже пламенел закат. Паломники ставили палатки, разводили костры, отовсюду доносился запах стряпни. И именно в этот миг один из крещеных норманнов-охранников сообщил, что по реке к ним приближаются два весельных драккара.