Наследство (СИ) - Измайлова Кира Алиевна. Страница 18

Он глянул в небо, высокое, какое бывает только в это время года над прерией… Над Территориями, напомнил он себе, не время расслабляться. Тут еще спокойно, а чуть дальше – спать не придется. Собаки не всегда оберегут, в этом он не солгал.

– Что ж, – принцесса снова что-то обдумывала, очень сосредоточенно. – Я опасалась, что за эти годы всё стало только хуже. Ты знаешь, быть может, в мои годы начались войны за веру?

– Так, слыхал что-то…

– В моих краях не мешали никому, – сказала она. – Лишь бы не вздумали людей в жертву приносить, а так – всякий сам себе судью выбирает. Нас не успели тронуть, а до соседей уже добрались, там… неладно было. Это от них сбежал мой наставник, он не хотел отрекаться от всего, во что верил, ради части целого. Ему повезло, добрые люди вытащили его из темницы, он уже не мог ходить. – Девушка подняла на Генри холодные глаза, сейчас казавшиеся того же цвета, что и раскаленное небо над прерией. – Он больше уже никогда не смог встать на ноги. Это ревнители истинной веры заставляли его сказать «да», а он говорил «нет». Мой отец очень его уважал, – добавила она вдруг и снова замолчала.

Генри только помотал головой и снова стал смотреть по сторонам. Что же это было за королевство? Он мало что знал о древних временах. Рассказывали о том, что церковь была везде и повсюду, что ее боялись, что… А выходит, оставались такие королевства. Маленькие, крохотные даже. И что был за человек отец Марии-Антонии (ну не получалось у него называть ее Тони, даже в мыслях!), если приютил сбежавшего от церковного суда тоува и еще… уважавший его? И что собой представляет она сама? Так не разобрать, это он понимал. Куда уж ему! Хорошо, если Хоуэлл разберется, и как знать, во что это выльется…

5

Ехали молча до самого вечера: принцесса не выказывала ни малейших признаков усталости, лишь единожды попросила напиться, и только. О лучшей спутнице можно было только мечтать, но Генри не обольщался: неизвестно, насколько ее еще хватит. Может быть, только на сегодняшний день… А ведь они пока в достаточно безобидных местах, дальше же придется нелегко, и как объяснить девушке, сроду не слыхавшей о Территориях, на что нужно обращать внимание, а на что лучше вообще не смотреть, Генри не знал. Сам он как-то обучился, ему везло: не вляпался ни в одну из особенно опасных ловушек по малости лет, потом свел знакомство с делакотами, удрал из дому и полгода прожил с племенем, вернулся, был нещадно порот отчимом (в который уже раз)… Выдрав отпрыска для порядка, отчим вздохнул и велел непутевому взять коня, какой приглянется, и отправляться на все четыре стороны. Понял, что такого не удержать насильно, пускай уж… Ну и напутствие дал, конечно, в духе «убьешься – домой не приходи!» Мать, понятно, поплакала, куда без этого: Генри удался в отца, а тот сгинул без вести как раз на Территориях, тоже всё рвался невесть куда. Генри особенно не рвался, он был достаточно осторожен, да и от делакотов много чему научился. Те-то в прерии спокон веку живут, к Территориям отнеслись, как к неизбежному злу, притерпелись, знали, что к чему… Белокожего подростка, посмеиваясь, обучали наравне со своими, и он был не хуже местных сверстников.

Взятого дома коня он вскоре сменял на беспородного, лохматого и небольшого, но быстроногого, как у всех в прерии, свел знакомство с другими племенами, перебрался к сиаманчам, потом снова вернулся к белым, но старых друзей не забывал. И те его помнили. Они всегда всех помнят. Прерия тоже помнит всех, вот, наверно, почему, Генри ее любил. Эта земля и это небо помнили его отца, которого он никогда не видел. Отчима он уважал, тот был хорошим человеком, хозяйственным, ферму отстроил отменную, у сестер приданое было такое, что городские невесты от зависти чуть не удавились, и мать он любил… Одного в нем не хватало Генри – легкой сумасшедшинки, той, что тянула в прерию, в Желтые царства, в Московию, где, говорят, чужестранцев любят сажать на кол ради забавы… Генри туда не собирался. Ему хватало здешних мест, и он считал, что лучше их быть не может.

– А вот тут и остановимся, – сказал он и спрыгнул с коня.

Здесь он ночевал по пути к замку, вот, еще видны следы его кострища: тут он особенно не скрывался, следов не маскировал.

Принцесса молча спешилась, встала, держа кобылу в поводу. Придумать бы ей занятие, но какое? Палатку она не поставит, готовить вряд ли умеет… Пришлось обходиться самому, но это Генри было привычно: он быстро расседлал лошадей, стреножил и пустил пастись, поставил палатку, – не под открытым же небом ее высочеству ночевать! – занялся костром… Дальше с топливом будет скверно, да и тут уже, считай, ничего нет, хорошо, прихватил пару вязанок хвороста с той стоянки!

– Это что? – заинтересовалась принцесса, наблюдавшая за ним.

– Огнекамень, – ответил он, показал на раскрытой ладони. – Тоувы придумали. Вроде кремня и кресала, только вот… видишь? – он чиркнул и зажег огонек. – Не гаснет сразу. Под любым дождем горит. Удобная штука.

Подхватив котелок, он двинулся к ручью, сполоснул посудину, набрал воды. Принцесса подошла к берегу следом, наверно, умыться решила. Генри не стал ей мешать…

…Как же изменился мир! Или вовсе не изменился? Вот же небо над головой – почти такое же, как было прежде, только раньше оно не бывало настолько ярко-синим, Мария-Антония привыкла, чтобы небо ласково голубело, наливалось грозовым свинцом, сияло нежным перламутром по утрам… Теперь оно было ослепительно-синим, постепенно темнело, делаясь бархатным, – приближалась ночь. И солнце не грело прежде так жарко. И… да, раньше здесь не было прерии. Тут были леса, деревни и поля, и река… Вот разве что вода осталась прежней, ее ничто не изменит!

Мария-Антония опустила руку в воду и некоторое время смотрела, как пальцы ее покрываются воздушными пузырьками, как оседает песок, встревоженный ее неосторожным прикосновением, как колышутся травинки, выросшие в самой воде…

– Эй, принцесса! – донеслось от костра, едва заметной рыжей звездой тлевшего поодаль. – Иди ужинать!

Она послушно отправилась на зов. Готовил Генри, если честно, скверно и однообразно. С последним понятно: в походе разносолы не предусмотрены, но из вполне сносной крупы он умудрялся сготовить на редкость мерзостное варево.

Девушка усмехнулась про себя: когда-то многие были бы рады и такому ужину, грех воротить нос! Но и сделать с этим что-то можно, конечно, благо опыт есть. Еще бы Генри подстрелил какую-нибудь дичину, не может же здесь не водиться каких-нибудь животных? Бесконечное море травы – да тут должны бродить стада каких-нибудь оленей… или что тут водится? Должно быть, они просто распугали всех неосторожным приближением…

Мария-Антония прикрыла глаза и вообразила, как летит по этому травяному морю на легконогом коне, как вьются на ветру разноцветные плащи, как низко стелются над землей охотничьи псы, и вот егеря дают знак, что видят дичь. И теперь только свистнуть – и обученный пес прыгнет в седло, останется только показать ему животное и сбросить наземь, и он полетит, пластаясь над травами, коротко взлаивая, и ему ответит вся свора, и ринется следом, и они возьмут отличную дичь. Оленя. Да, матерого самца, оставшегося прикрывать уходящее стадо, достойная добыча! Может быть, он даже поднимет кого-то на рога… Не собак, нет, те не сунутся слишком близко, они чувствуют, какую черту нельзя переступать! Кого-то из охотников, молодых и рьяных… А тогда против царственного зверя выступит опытный ловчий, и это будет настоящий поединок: клинок против острейших рогов и копыт, и еще неизвестно, кто победит. Если зверь – его отпустят, и он уйдет к своему стаду, а если человек – что ж, вечером будет пир!

Мария-Антония встряхнула головой: всё это в прошлом. Не будет больше никакой охоты, никаких плащей, собак, пиров… Или будут, но совсем иные, только об этом рано думать.

Она присела у костра, Генри сунул ей миску с горячим варевом. Есть не хотелось, но без этого никуда… Девушка посмотрела вверх, невольно вздрогнула. Перевела взгляд левее, где, как ей казалось, она уже видела сегодня луну. Та оказалась на месте, желтая, как осеннее яблоко. И другая тоже висела поодаль, чуть голубоватая. И третья отыскалась на другом краю небосвода – розовая, тоже словно яблоко, и еще одна, и еще…