По эту сторону фронта - Конюшевский Владислав Николаевич. Страница 43

– У тебя их штук пять заныкано. А я захотел бы – слямзил. Но ты ведь развонялся до небес – «обменный фонд, обменный фонд»… Ладно, не о том разговор. Зачем тебе Рыбников?

– Да вот, есть идея твоего Васю напрячь, чтобы он этот ствол у летунов на кольт сменял.

Серега вытаращил глаза:

– На хрена?

– Что за женские вопросы? Просто у меня в коллекции нет модификации двадцать третьего года. А тут все амеры с таким рассекают.

– Ага! Умнее ничего не придумал? Подбить кого-то из союзников на воинское преступление, связанное с передачей штатного оружия в чужие руки. Даже не с передачей, а с отдачей! И на это дело хочешь привлечь ординарца генерал-майора НКВД? У тебя мозги вообще как, есть?

– Конечно. Васька ведь не сам ченч проводить будет. Озадачит бойца из БАО – и дело с концом. А америкос этот кольт спишет как два пальца об асфальт! Это ведь не последний ствол в их армии. Ты что, летунов не знаешь?

– Я запрещаю! Категорически! И главное сам, сам не вздумай этим заняться! А то знаю я тебя – у летчика амнезия, оружие потеряно, а у Лисова в чемодане новая игрушка!

Гусев так перевозбудился, что с него слетела вся усталость, а я, махнув рукой, ответил:

– Ну и хрен с тобой, золотая рыбка. Нет так нет – зачем же так орать? Не больно-то и хотелось. Только запомни, когда я когда-нибудь в будущем разложу всю свою шикарную коллекцию, там останется одно пустое место. Вместо пистолета будет висеть плакатик – «здесь должен был быть кольт М1911А1, которого нет по причине того, что Гусев – козел».

– Пошел вон!

Серега швырнул в меня карандашом, но не попал, отчего обозлился еще больше. Плюхнувшись обратно на стул, он прошипел:

– И ты, Лисов, меня хорошо понял? Чтобы никаких обменов! Одного сэконд-лейтенанта, как ты в таких случаях говоришь, «развел» – и хватит! Самому-то не стыдно?

– С чего бы? Тот младшой на меня сам налетел аки вепрь, когда «Мороженое мясо» увидел. Долго гонялся на коленях, все руки обслюнявил, невзирая на царящую вокруг антисанитарию. Плакал и бормотал: «Сэр, я всю жизнь мечтал о таком сувенире». А сигареты и жевачку он в клювике принес, исходя из чувства элементарной порядочности, помноженной на горячую благодарность.

Давая подобный ответ, я, как это ни странно, ничуть не кривил душой. Приблизительно так оно все и было. Просто еще в первый день, после обеда, когда мы готовили оружие к завтрашнему выходу, я в одном из карманов разгрузки нашел фрицевскую медаль «За зимнюю кампанию 1941 года». Как она там оказалась, так и не вспомнил, поэтому, повертев между пальцами темный кругляш на красной с черно-белой полоской ленте, я бросил ее на стол. А ближе к вечеру мне приспичило посетить местный чудо-сортир. Когда уже выходил из палатки, опять заметил медаль и, решив, что ей самое место в глубинах аэродромного туалета, забрал ее с собой.

Так и шел, машинально крутя эту медальку за ленту. А возле «хитрого домика» почувствовал чье-то внимание к своей персоне. Подняв глаза, увидел стоящего в двух шагах от себя сэконд-лейтенанта, который неотрывно следил за полетом гитлеровской цацки вокруг моего пальца. При этом на физиономии у него был такой восторг, что я невольно сбился с шага. А увидев, что я остановился, он облизал губы и, отдав честь, неуверенно улыбнулся.

Козырнув в ответ, я остался стоять на месте, ожидая развития событий. И через несколько секунд – дождался. Летеха, видно, задавив робость, спросил:

– Сэр майор, сэр! Это ведь – немецкая награда? Разрешите посмотреть, сэр?

Видимо, совершенно не рассчитывая на мое знание заморского языка, cвое английское «сэрканье» он дополнял вполне понятной международной жестикуляцией. При этом морда у него была самая просящая. Да и весь сэконд-лейтенант выглядел достаточно прикольно – худой, высокий, лопоухий, белобрысый, он так наивно хлопал глазами, что я, забыв о своей вечной нелюбви к амерам, протянул ему медаль, добавив по-русски:

– Держи, салага. Это подарок. Презент.

Слово «презент» мамлей понял сразу и моментально, после чего, не кочевряжась и не делая вид, что ему неудобно, принялся благодарить и жать мне руку. Похлопав его по плечу, я прервал «сэрканья» и «сэнксы» счастливого летуна и, чувствуя усиливающееся бульканье в животе, порысил в сторону многоочкового чуда, благо идти было недалеко.

А когда удовлетворенный и довольный жизнью вышел обратно, меня снова поджидал давешний летеха. Держа под мышкой два блока сигарет, а в руках какую-то яркую коробочку, он нервно крутил головой, но, увидев знакомого дарителя, просиял улыбкой и кинулся ко мне.

В общем, амер был достаточно воспитан и не лишен благодарности, поэтому пожелал отдариться. В итоге разведгруппа разжилась двадцатью пачками «Кэмэла» и упаковкой жевачки, которая была в той самой, яркой коробке. Я правда немного повыделывался, показывая жестами, что ни сигареты, ни резинка мне никуда не уперлись, но летун был настойчив, и мы расстались вполне довольные друг другом.

Вот про этот случай Серега мне сейчас и напомнил, хотя паразит такой, отлично знал, что к чему. На этой совместной базе стукачи сидели друг на друге, поэтому генерал-майор нарисовался в палатке через пятнадцать минут после обмена и потребовал объяснений. Узнав, как было дело, угомонился и, нагло забрав пять пачек «Верблюда» без фильтра (сказав, что это его доля), опять убежал. А сейчас еще и пристыдить меня пытается, мародер беспредельный. Но дрюкать начальника я дальше не стал, а подняв карандаш, валяющийся возле стенки, и положив его на стол командира, примиряюще ответил:

– Чего мне стыдиться? Это не я за америкосом, а он за мной гонялся. Что называется – почувствуйте разницу. И про пистолет – я тебе пургу прогнал, чтобы сон сбить. Конечно, ничего менять не буду. Не царское это дело чего-то у буржуинов просить. А если бы и собрался, то исходя из навыков прошлой жизни я бы на этот ствол как минимум «летающую крепость» сменял. Просто надо знать конъюнктуру рынка и людскую психологию. Летуны ведь, в связи с удаленностью от передовой, подобных трофеев лишены по умолчанию. А пофорсить им тоже хочется… – Тут видя, что Серега опять начал надувать щеки, я примиряюще поднял руки: – Да шучу, шучу! Зато смотри – опять встряхнулся, а то ведь как сонная муха был. Сколько ты уже – сутки не спишь?

– Вторые пошли. И сегодня еще полночи точно спать не придется. Колычев опять в Москву летал, вот совещание и собирает.

– Что-то случилось?

– Да нет, рутина обычная… Ладно, ты иди, а то мне уже пора… И завтра, как вернетесь, тут же ко мне. Понял?

– Да.

Поднявшись, я двинул к выходу, но возле самых дверей, нащупав в кармане один из подарков американского летуна, вкрадчиво спросил:

– Серег, жевачку хочешь?

– Засунь ее себе знаешь куда?!

Гусев только что не плюнул на пол, показывая свое отношение к заморской диковинке, а я, радостно хмыкнув, с чистой душой потопал к своим ребятам, по пути вспоминая, как весело получилось с этим бубль-гумом.

Тогда, когда я притащил в палатку свои трофеи, мужики к сигаретам отнеслись вполне спокойно, сразу закурив и оценив душистость и мягкость табака. А вот жевачка… Никто из моей команды этот странный продукт до сих пор не видел, и Пучков на десятой минуте жевания выразил общее мнение:

– Вкусная конфета. Вкусная, но странная. Я ее жую-жую, а она не тает.

После чего этот стриженый монстр взял и проглотил розовый комочек. Видно – жевать надоело. Увидев столь бездарный перевод дефицитного продукта, я подскочил с койки и сделал общее объявление:

– Твою маман! Ну вы и серость! Это не конфета! Это – жевательная резинка! Ее можно жевать и жевать. Долго! Пока не устанешь. А потом можно прилепить к уху, отдохнуть и снова жевать!

– Зачем? Она ведь какая-то безвкусная становится… Йоп! И липкая!

Это Змей, задав вопрос, вытащил бубль-гум изо рта и теперь безуспешно пытался отклеить его от пальцев. Масса прилипла намертво и только расползалась розовыми нитями сначала между пальцами, а потом и между разведенными руками ошалевшего от такой засады Женьки. Остальные, перестав жевать, настороженно следили за его манипуляциями. Я, глядя, как он пытается вытереть руку о брезентовый полог палатки, только хмыкнул и, опять упав на койку, с удовольствием выдул шикарный пузырь.