Божественная охота - Фирсанова Юлия Алексеевна. Страница 18

Элегор оказался в довольно далеком от Лоуленда измерении. Там только начинался рассвет. Розовая туманная дымка окутывала небосвод. Великолепный цветочный сад, где оказался герцог, еще спал, напитанный ночными росами. Розы в таком многообразии форм, размеров и соцветий Элегору не встречались даже в Лоулендских Садах всех миров, где, герцог был уверен, есть практически все. Совсем маленькие, не больше ноготка, розочки стелились по нежной изумрудной траве, розы-вьюнки украшали шпалеры и декоративные арки, розы-кусты обрамляли дорожки, розы-деревья торжественно возвышались над ними. Словом, одно-единственное растение в таком ассортименте и с таким вкусом декорировавшее весьма значительную территорию, бог встретил впервые.

Заросли роз, вероятно, благоухающие днем поистине неудержимо, источали утонченный аромат, и цвета их: темная сочная зелень стеблей, листьев, алый, розовый, багряный, пурпурный, белый, пунцовый, рубиновый, карминовый казались нежнее и мягче.

Вид природы подействовал на взбудораженного бога умиротворяюще. Он вдохнул полной грудью утреннюю свежесть и, почти не спеша, то есть быстрым шагом, двинулся по широкой дорожке, выложенной белыми плитками, к виднеющемуся невдалеке зданию из белого гранита с небольшими вкраплениями серого и голубого тарцита. Изящные очертания строения радовали глаз не менее прелести сада. В очаровательном, пусть и слишком милом, на взгляд молодого бога, саду было красиво и веяло чем-то неуловимо знакомым.

'Не иначе как у Лейма очередной острый приступ романтичности. Приятное местечко для мечтаний он выбрал, – весело подумал Элегор и самоуверенно решил: – Ну ладно, пусть еще немножко погрезит, а там уж я его уговорю встряхнуться и чего-нибудь учудить!'

Наслаждаясь прогулкой, незваный гость пересек сад и, только подойдя к распахнутым воротам, выполненным в форме обвившихся вокруг серебряных прутьев роз-лиан, Элегор сообразил, почему несмотря на то, что он никогда тут не был, место, казалось, что-то напоминало. От него веяло силой Элии! И в самом эпицентре этой силы сейчас находился Лейм. Герцог чертыхнулся и застыл на пороге Церкви Богини Любви, единственным посетителем коей сейчас и являлся юный принц.

Конечно, для Элегора не были секретом чувства, питаемые другом к принцессе Элии. Бедолага Лейм частенько выплескивал на голову Гора романтический бред, включавший немало восторженных описаний неземной прелести, ума и прочих уникальных достоинств Богини Любви. Принц обожал свою кузину. Чувство это столь прочно пустило корни в его романтичной душе, что никакие терапевтические процедуры, проводимые Элегором (рассказы о том, какая Элия стерва, меняющая кавалеров даже чаще, чем Энтиор – туалеты, знакомства с многочисленными красотками, головокружительные приключения) не могли потушить огонь любви юного романтика.

Герцог видел, как страдает друг, сочувствовал ему и злился на невозможность что-либо изменить. Ему оставалось только скрипеть зубами, когда лучезарный свет истового фанатика вспыхивал в зеленых и обыкновенно спокойных глазах Лейма, если он говорил или думал о принцессе, а ее образ всегда был с принцем наяву и в грезах.

Некогда Элегор пробовал скандалить с Элией, требуя привести кузена в чувство и перестать издеваться над парнем, но проклятая баба заявила, что чувства, питаемые к ней Леймом, – его личное дело, и вмешиваться она не будет, вернее, будет только в том случае, если без этого никак нельзя будет обойтись. Дворянин плюнул и больше сию тему в беседах с Леди Ведьмой не затрагивал, разочарованно решив для себя, что женщина, будь она даже самой распрекрасной и могущественной на Уровне, способной получить любого приглянувшегося мужика, все равно останется зловредной бабой, которой проще удавиться, чем выпустить из когтей угодившую туда жертву. А вся мораль по поводу нежелательности насильственного воздействия на душу выдумана для оправдания собственнического инстинкта.

И хоть Элия в помощи Лейму отказала наотрез, со временем Элегор начал робко надеяться, что друг перебесится, повзрослеет и найдет себе какой-нибудь другой, более подходящий предмет для воздыханий или уж сразу несколько. А с недавних пор герцог даже начал верить, что тот славный миг недалек, потому что в беседах Лейм все реже и реже съезжал на влюбленные восторги, если речь заходила о кузине, и сам этой темы не поднимал. Словом, Элегору казалось, что надежда на выздоровление есть! Но, как водится, чем слаще надежда, тем горше предстоит разочарование.

Только теперь до герцога дошло, что бедолага Лейм, устав спорить с другом по поводу своей обоже, просто замкнулся и перестал поверять Элегору сердечные тайны. И несчастный принц не только не выздоровел, куда там! Болезнь прогрессировала! Наглядным доказательством сей трагедии стал сам Лейм, преклонивший колени пред алтарем со свежими розами, посвященными Богине Любви. И поза, и горящий нежной страстью взор, и пылкий бред, слетающий с уст бога – все было свидетельством вопиющей ошибки герцога.

Пока Элегор осмыслял абсолютность своего поражения, Лейм, безгранично счастливый собственным безумием, пребывая в молитвенном экстазе, выхватил из ножен на поясе узкий кинжал и, отхватив длинную прядь черных волос с виска, благоговейно возложил ее на алтарь Любви к свежим розам, устилавшим белый мрамор. В тот же миг приношение вспыхнуло сине-серебристым светом и исчезло. Жертва была благосклонно принята. Восторженный принц со слезами умиления на глазах рассыпался в пылких благодарностях незримому предмету своего обожания.

В груди Элегора возгорелось неистовое пламя бурного негодования, замешанного на сочувствии другу, угодившему в старую как мир ловушку, злости на Элию и вообще всех женщин, воображающих, что могут крутить мужчинами так, как им заблагорассудится, и сводить их с ума.

Герцогу, поначалу не знавшему, как поступить, то ли обождать снаружи, притворившись, что ничего не видел, то ли вообще тихо удалиться, то ли заорать и вытащить приятеля из храма, попросту снесло крышу. Он безумно испугался за друга. Сначала он пряди волос кромсает, а потом, глядишь, скальп снять додумается или, чего доброго, вообще вены порезать или в петлю полезть. Погляди, любимая, ничего для тебя не жаль, бери мою жизнь, кровь и душу в придачу! Как сходят с ума от неразделенной страсти к Богине Любви, бог успел наглядеться в Лоуленде и никому, даже злейшему врагу, не пожелал бы такой участи. А тут лучший друг!

Словом, Элегора понесло! Герцог ворвался в храм, до тонкой красоты (прелестных витражей, искусной мозаики на полу, стройных колонн с резными капителями) которого ему уже не было никакого дела и, вырвав у Лейма из руки кинжал, завопил дурным голосом, надеясь хоть немного привести друга в чувство:

– Ты чего, совсем сбрендил, приятель!? Чего вычудить надумал? На хрена Элии твои космы сдались? Брось ты эту опасную фигню, пока не рехнулся окончательно! Забудь ее, стерву блудливую! Мало ли по тебе девок по мирам сохнет? Найди себе покрасивее и утешься. На кой сдались Элии твои возвышенные молитвы? Таких мерзавок не романтикой, а семь раз не вынимая нужно ублажать. Вон Нрэн давно уж чокнулся, пусть и дальше в бездну катится, а ты…

– Заткнись! – взметнувшись с колен, гневно процедил Лейм.

Отобрав у Элегора кинжал, он с силой вдвинул его в ножны. Зловеще прищуренные глаза принца блеснули неистовым огнем с явственным красным оттенком. – Ты мне друг, Гор, так не заставляй меня ненавидеть тебя, никогда больше не смей оскорблять прекрасную, совершеннуюженщину, которую я люблю больше жизни.

– Да ты совсем тронулся, – отступив от друга, помотал головой Элегор, и в тоне его была жалость к тяжело больному.

– Я люблю и счастлив своей любовью, – упрямо возразил Лейм, коснувшись рукой груди. К жилету принца была приколота роза – символ Элии. – Ничто во вселенных не заставит меня отказаться от этого чувства!

– Точно тронулся, – со скорбной злостью констатировал герцог и, развернувшись, чтобы уйти, в сердцах бросил: – Что ж, если ты не желаешь прислушиваться к голосу разума, может, это сделает Элия. Надеюсь, она вправит тебе мозги, раз сумела их так свернуть! И пусть только попробует мне отказать, душу вытрясу!