Зависть - Браун Сандра. Страница 16
Марис снова улыбнулась, по достоинству оценив отцовскую деликатность, но это была грустная улыбка. Практически те же слова Дэниэл сказал ей год назад, когда они с Ноем собирались в отпуск в Аррубу. Кроме отдыха, у этой поездки была и другая цель: Марис надеялась вернуться из отпуска беременной, однако, несмотря на все усилия, у них ничего не получилось, и эта неудача сильно подействовала на Марис. Она была разочарована и чувствовала себя несправедливо обойденной судьбой. Должно быть, именно тогда они с Ноем и начали отдаляться друг от друга, хотя трещина в их отношениях стала заметна только сейчас.
Дэниэл понял, что коснулся больной темы.
– Вам надо сменить обстановку, Марис, – убежденно повторил он. – Подальше от города, от всех дел, светских мероприятий. Я уверен, небольшой отдых – это именно то, что вам нужно.
Но Марис не разделяла отцовской уверенности, хотя она и не смогла возразить. Что-то подсказывало ей, что никакой отдых не поможет им с Ноем решить накопившиеся проблемы. И хотя их утренняя ссора благополучно разрешилась постелью, Марис чувствовала, что их близости чего-то недоставало. Их руки и тела совершали привычные движения, однако ни она, ни Ной не вкладывали в это настоящую нежность.
Сейчас, вспоминая утренние события, Марис с досадой думала о том, как ловко удалось ему отвлечь ее внимание с помощью самой обыкновенной лести. Она была по-настоящему на него сердита, но стоило Ною сказать ей, как она соблазнительна и хороша собой, и Марис тут же растаяла, позволив тщеславию возобладать над здравым смыслом. Впрочем, если посмотреть на дело с другой стороны, то секс был самым простым и доступным средством положить конец их бессмысленному спору. Марис не хотела обвинять Ноя и дальше (ведь если пойти на поводу у ревнивого воображения, можно черт знает до чего дойти!), а ему было неприятно оправдываться, поэтому они и занялись любовью.
Будь это единичный случай, Марис бы так не расстраивалась, но секс после ссоры грозил перейти у них в привычку.
Чтобы не волновать отца, Марис сделала вид, будто обдумывает его предложение провести несколько дней где-нибудь в тропиках. Наконец она сказала:
– Знаешь, папа, вообще-то я собиралась уехать одна.
– Тоже неплохо, – одобрил Дэниэл. – А куда, если не секрет?
Иногда, когда Нью-Йорк ей слишком надоедал, Марис уезжала в их особняк на западе Массачусетса, стоявший в окружении живописной природы. Там она могла спокойно заниматься бумажной работой, размышлять или читать рукописи. Вдали от суеты, где ничто ее не отвлекало, Марис успевала за короткий срок не только восстановить силы, но и сделать многое другое. Такие поездки она предпринимала достаточно часто, поэтому Дэниэл решил, что Марис снова собирается в Беркшир.
– Нет, – Марис покачала головой. – Я решила съездить в Джорджию. Мне кажется, из этого может что-то получиться.
Ной принял ее решение на удивление спокойно.
– Я тоже думаю, что тебе было бы полезно проветриться, – сказал он, когда Марис объявила ему о своем отъезде. – Только почему – Джорджия? Там что, какой-то новый курорт?
– Новый автор, – ответила Марис.
– Значит, ты собираешься работать? – прищурился Ной. – А я решил, ты едешь отдыхать.
– Одно другому не помешает, – сказала Марис как можно убедительнее. – Что касается нового автора, то… Помнишь, я рассказывала тебе про рукопись?
– Ту, которую ты нашла в своей мусорной куче?
Марис постаралась не обращать внимания на его скептический тон.
– Да. Я узнала, где живет автор, и… Хотя это было непросто! – с гордостью добавила она.
– Непросто? Он что, не оставил контактного телефона? – удивился Ной.
– Это долгая история, а у нас через десять минут важная встреча, – напомнила Марис. – Я потом расскажу тебе подробно, пока же я сама мало что знаю. Одно бесспорно – случай очень необычный. Этот человек совсем не похож на тех молодых авторов, которые во что бы то ни стало мечтают опубликовать свои произведения.
– Разве он не хочет опубликовать свой роман? Зачем же он тогда прислал тебе рукопись?
– Дело в нем самом. Это упрямый, ершистый, даже грубый человек. К тому же он, похоже, и сам не понимает, насколько хорошо то, что он пишет. Придется его уговаривать, улещивать, в общем – гладить по шерстке, а по телефону сделать это довольно трудно. Вот почему я решила встретиться с ним лично.
– Понятно, – кивнул Ной, но Марис видела, что он почти не слушает ее. Сначала он перебирал телефонные сообщения, которые положил перед ним секретарь, потом бросил взгляд на наручные часы и, встав из-за стола, начал складывать в папку деловые бумаги. – Прости, дорогая, – проговорил он, – но нам пора на совещание. Когда ты планируешь уехать?
– Я собиралась отправиться в Джорджию завтра.
– Так скоро?
– Мне не терпится узнать, выйдет что-то из моей затеи или нет, а узнать это можно, только поговорив с автором. Обогнув стол, Ной чмокнул Марис в щеку.
– Тогда давай сходим вечером в ресторан; только ты и я, идет? – предложил он. – Если ты согласна, я скажу Синди, чтобы заказала для нас столик. Куда бы ты хотела пойти?
– Ты и вправду хочешь, чтобы я выбрала?
– Да, разумеется.
– Тогда давай останемся дома – просто закажем в ресторане какие-нибудь экзотические блюда. Я что-то соскучилась по тайской кухне…
– Отлично. А я выберу вино.
Они как раз выходили из кабинета, когда Ной неожиданно остановился:
– Фу ты черт! Я только что вспомнил – у меня встреча сегодня вечером.
– С кем?.. – протянула Марис разочарованно, и Ной назвал имя агента, представлявшего нескольких известных писателей.
– Если хочешь, – предложил он, – присоединяйся к нам. Я думаю, он будет рад тебя видеть. А потом поедем куда-нибудь вдвоем…
– Но мне нужно собрать вещи, – возразила Марис. – И сделать еще кое-какие дела. Я не могу весь вечер сидеть в ресторанах.
– Жаль, – огорчился Ной. – Но я уже дважды переносил нашу встречу. Если я сделаю это в третий раз, агент может решить, что я его избегаю.
– Конечно, – согласилась Марис. – Переносить нельзя. Во сколько ты планируешь вернуться?
Ной поморщился:
– Ты же знаешь этого парня – он обожает потрепаться о всяких пустяках, поэтому я боюсь, что могу вернуться намного позже, чем хотелось бы. – Почувствовав ее разочарование, он шагнул к ней. – Прости, Марис… – добавил Ной чуть тише. – Может быть, мне все-таки рискнуть и перенести встречу в третий раз?
– Нет-нет, этот человек нам нужен, – быстро сказала Марис. – Поезжай.
– Если бы ты заранее сказала, что хочешь развлечься, я бы…
– Простите, мистер Рид, – сказала секретарша Ноя, заглядывая в кабинет, – но вас и миссис Марис ждут в конференц-зале.
– Уже идем, – откликнулся Ной и повернулся к Марис:
– Труба зовет!..
– Да, разумеется.
– Ты не сердишься?
– Нет.
Ной крепко обнял ее.
– Ты – самая чуткая, самая отзывчивая жена в мире! Стоит ли удивляться, что я без ума от тебя? – шепнул он, целуя Марис и подталкивая к выходу. – А теперь поспешим, иначе нас начнут искать.
Члены студенческого сообщества всегда гордились тем, что здание их общежития было выстроено в форме незаконченного ромба. Оно напоминало своими очертаниями герб сообщества, и кое-кому это давало основания утверждать, будто такая форма была выбрана основателями студенческого братства специально, однако в действительности дело обстояло гораздо прозаичнее. В одна тысяча девятьсот десятом году студенты решили построить собственное общежитие, однако, будучи ограничены в средствах, вынуждены были экономить буквально на всем. Тут-то им и подвернулся этот угловой участок, от которого владелец не чаял избавиться. Он просил за него смехотворно малую сумму, и это решило дело.
Таким образом, именно форма участка определила архитектурное своеобразие нового здания. Только годы спустя кто-то из студентов подметил, что оно напоминает ромб – ромбическим был и герб сообщества студентов, однако, как уже говорилось, сходство было случайным.
В одна тысяча девятьсот двадцать восьмом году комитет по развитию университета принял решение превратить дорогу, рассекавшую студенческий городок на две равные части, в пешеходную зону с элементами ландшафтной архитектуры. Автомобильное движение решено было направить по боковой аллее, которая проходила прямо перед фасадом общежития.
Именно в результате этой, как бы сказал поэт, «слепой игры стихийных сил природы», а отнюдь не благодаря дальновидности основателей студенческого сообщества, общежитие оказалось на главном перекрестке университетского кампуса. Благодаря лому обстоятельству обитатели общежития чувствовали себя в привилегированном положении и отчаянно задирали нос, хотя особенно гордиться тут было нечем.
Общежитие было трехэтажным. Два крыла отходили от выходившего прямо на перекресток фасада под углом в сорок пять градусов, образуя тесный и мрачный внутренний дворик, в котором с трудом помещались автостоянка на полтора десятка машин, асфальтированная баскетбольная площадка с разбитыми щитами и проржавевшими кольцами без сеток, несколько мусорных контейнеров, из которых высыпался мусор, два угольных мангала и собачья будка с натянутым параллельно недостающей четвертой стене тросом, вдоль которого, громыхая цепью, бегал Самогон – желто-рыжий Лабрадор, охранявший подступы к автостоянке и служивший по совместительству живым талисманом студенческого братства.
Фасад здания выглядел куда как приличнее. Вымощенная кирпичом дорожка перед парадным входом была обсажена с обеих сторон бредфордскими грушами, которые каждую весну покрывались белоснежными цветами, образуя естественную декорацию для ежегодного весеннего слета выпускников. Фотографии груш в цвету регулярно появлялись на обложках университетских рекламных буклетов и брошюр, что вызывало законное негодование членов других студенческих сообществ. Чуть не каждый год кто-нибудь из них грозился спилить «чертовы груши» под корень, и тогда для охраны деревьев устанавливалось круглосуточное дежурство.
Осенью листья груш приобретали красивый рубиново-красный оттенок. Так было и в тот тихий октябрьский уик-энд. В Кампусе царили почти неестественный мир и покой, что случалось довольно редко, но в эту субботу университетская футбольная команда играла выездной матч, и добрая половина студентов отправилась поболеть за своих.
Если бы команда играла дома, парадные двери общежития были бы распахнуты настежь, из окон бы неслась оглушительная музыка (из каждого – своя), а вестибюль, холлы и коридоры служили бы местом сбора для студентов, их девушек, родителей, друзей и выпускников.
В такие дни колонна автомобилей, на которых прибывали соперники (а также их девушки, родители и друзья), растягивалась на несколько миль, а поскольку дорога на стадион лежала через перекресток, обитатели дома-ромба получали отличную возможность наблюдать за процессией из окон собственных комнат. Обычно они так и делали, задирая болельщиков команды противников и без стеснения флиртуя с хорошенькими болельщицами. Болельщицы в ответ строили глазки. Время от времени кто-нибудь из них, откликнувшись на поступившее приглашение, на ходу соскакивал с автобуса, чтобы принять участие в вечеринке, бушующей в стенах общежития. Достоверно известно, что именно так было положено начало десятку бурных романов, два или три из которых впоследствии закончились браком.
В день игры студенческий городок одевался в красное. На тех, кто не носил университетских цветов, глядели косо. Отовсюду доносились грохот ударных и пронзительные голоса труб. По аллеям маршировали оркестры. Весь кампус верил, надеялся, веселился.
Но сегодня аллеи парка были практически пусты. Затянутое облаками небо грозило дождем, а холодный ветер не располагал к прогулкам на открытом воздухе. Те, кто не поехал болеть за свою команду, старались использовать свободное время, чтобы отоспаться, подучить те или иные предметы, выстирать белье и доделать сотни других дел, до которых в обычные дни просто не доходили руки.
В коридорах старого здания-ромба тоже было тихо, безлюдно и сумрачно. В воздухе назойливо пахло прокисшим пивом и застарелым мужским потом. Лишь в холле первого этажа перед большим широкоэкранным телевизором, год назад пожертвованным кем-то из выпускников, собрались несколько студентов. По телевизору транслировали футбольный матч Национальной студенческой спортивной ассоциации. Спортивный тотализатор был в общежитии в большом почете, поэтому холл время от времени оглашался то радостным воплем, то стоном разочарования или проклятьями. Эти звуки летели по лестничным маршам и поднимались на второй и третий этажи, где находились жилые комнаты, но и они не тревожили сонного покоя пустых коридоров.
Но вот в одном из коридоров третьего этажа гулко хлопнула дверь, затем раздался вопль: «Ну ты и задница, Рурк!», за которым последовало быстрое «шлеп-шлеп-шлеп» обутых в пляжные тапочки ног.
Уклонившись от удара мокрым полотенцем, Рурк расхохотался.
– Так ты ее нашел?!
– Признавайся, чья это работа? – требовательно спросил Тодд Грейсон, протягивая приятелю пластмассовый стаканчик, из которого торчала его зубная щетка. Судя по всему, кто-то использовал стаканчик в качестве плевательницы. Щетка тонула в густой бурой жидкости, в которой плавал размокший окурок.
Рурк сидел, развалясь на колченогом диване, стоявшем прямо под койками, прикрепленными к потолку короткими цепями. Эти койки были изобретены приятелями в целях экономии свободного пространства, которого в крошечной комнате было не так уж много. Устав запрещал менять что-либо в обстановке комнат, но они пока не попались.
У дивана было всего три ножки, четвертую заменяла стопка кирпичей. Это уродство занимало в комнате почетное центральное место и символизировало «жизнь во всем ее… ик… разнообразии… ик… если ты понимаешь, что я хочу сказать», как выразился однажды Тодд после восьмой кружки пива. Приятели нашли этот диван в лавке местного старьевщика, когда подыскивали обстановку для своей комнаты, и купили его в складчину за десять долларов. Уже тогда диван был инвалидом. Его обивка была потерта и в нескольких местах прорвана, а на сиденье темнели пятна, происхождение которых так и осталось невыясненным, однако приятели сразу решили, что кошмарный диван будет прекрасно гармонировать с убранством доставшейся им убогой клетушки под самой крышей. Больше того, оба поклялись, что он останется там все годы учебы, после чего они торжественно передадут его по наследству следующим обитателям комнаты.
Теперь Тодд, который столь философски обосновал право дивана на существование, буквально трясся от ярости.
– Ну, признавайся!.. Скажи, кто сюда наплевал? От хохота Рурк согнулся чуть не пополам.
– Тебе действительно так хочется узнать?!
– Неужели это Брейди? Клянусь богом, если это он, я тебя убью!..
Брейди жил в комнате чуть дальше по коридору. Он был отличным парнем, идеальным членом землячества. Такие, как он, по первому слову спешили к друзьям на помощь, без единой жалобы покидая теплую комнату, чтобы вытолкнуть из сугроба заглохший автомобиль. У Брейди было золотое сердце, но любовь к порядку не была в числе его достоинств.
– Нет, вряд ли это он.
– Тогда кто же? Кастро?.. Умоляю, скажи, что это не он! – простонал Тодд. – Одному богу известно, какие микробы водятся в этих его зарослях!
Упомянутый. Кастро не был кубинцем, по-настоящему его звали Эрни Кампелло. Кличку Кастро ему дали за то, что он носил бороду. Многие, впрочем, уверяли, что Эрни давно перещеголял Фиделя, так как волосы у него росли не только на подбородке, но и по всему телу, и предлагали переименовать его в Кинг-Конга.
Рурк снова расхохотался, потом сказал небрежно:
– Кстати, тебе звонила какая-то Лайза, забыл фамилию. Гнев Тодда сразу остыл на пару десятков градусов.
– Лайза Ноулз?
– Да, что-то вроде этого.
– И когда?
– Десять минут назад.
– Она что-нибудь просила передать?
– Разве я похож на твоего личного секретаря?
– Ты похож на задницу с зубами. Что она сказала?
– Она сказала, что у тебя член толщиной с карандаш. И длиной с окурок. В общем, я не помню, прости, дружище. Впрочем, я записал номер, который она оставила, – он у тебя на столе.
– Ладно, спасибо… – нехотя сказал Тодд – Я перезвоню ей позже.
– Кто она такая, эта Лайза? Клевая телка?
– Ничего, только она встречается с каким-то Деллом. Мы вместе занимаемся на семинаре по истории, и ей нужен конспект.
– Жаль, жаль…
Тодд покосился на приятеля и швырнул злополучный стакан и щетку в мусорную корзину. Ему и в голову не могло прийти, что, пока он принимал душ в общей ванной комнате в конце коридора, Рурк прокрался туда и вылил в его стакан для щетки содержимое плевательницы с лестничной площадки.
– Вот узнаю, кто так шутит, – голову оторву! – пригрозил он надевая майку и натягивая джинсы прямо на голое тело. Трусов он так и не нашел. – А ты все валяешься? – проворчал он с неодобрением. – Тебе что, заняться нечем?
Рурк показал приятелю потрепанную книжку в бумажной обложке:
– «Великий Гэтсби». Я должен прочесть ее к понедельнику. Тодд презрительно фыркнул.
– Самый слюнявый роман во всей американской литературе – безапелляционно заявил он. – Давай лучше сходим пожрем.
– Годится! – Рурк скатился с дивана и сунул ноги в стоптанные кроссовки. Прежде чем выйти из комнаты, каждый из них слегка послюнил палец и приложил к попке рекламной красотки, украшавшей собой календарь на двери.
– Сейчас вернемся, лапочка!.. Не скучай!
Это было их место. Они были здесь завсегдатаями. Не успели Тодд и Рурк сесть за столик в студенческом кафе «У Джона Р.», как Джон Р. принес им графин пива.
– Спасибо, Джонни.
– Ты как всегда, на высоте, Джон.
Меню в кафе отсутствовало, да в нем и не было необходимости. Джон Р. хорошо знал вкусы обоих приятелей. Вернувшись за стойку, он начал сооружать для них пиццу. Стоимость пива и закуски автоматически записывалась на объединенный счет Тодда и Рурка, который они оплачивали, как только у них появлялись деньги. Подобным кредитом пользовались у Джона многие постоянные клиенты.
Джон Р. держал это кафе уже больше тридцати лет. История его была такова. Когда-то он поступил в университет учиться, но уже после первого семестра решил не сдавать экзамены, истратив все деньги за обучение на приобретение здания для кафе. Здание стоило дешево, так как к тому времени оно уже разваливалось и было обречено на снос. Джон Р., однако, решил не отягощать себя капитальным ремонтом, на который, впрочем, у него не было средств. Подперев самые шаткие стены бревнами, он выкрасил внутренность помещения купленной по дешевке темно-зеленой масляной краской, и кафе было готово. С тех пор оно ни разу не ремонтировалось, и преподаватели инженерно-строительных дисциплин часто использовали его в качестве наглядного пособия по изучению несущих балочных конструкций.
Немногочисленные лампы, освещавшие зал, были покрыты толстым слоем копоти и пыли, а линолеум на полу протерся до основы и задрался во многих местах, грозя падением неосторожному посетителю. Под столики, – очевидно, из боязни обнаружить там что-нибудь не особенно аппетитное, – уже давно никто не заглядывал; что же касалось туалета, то им рисковали пользоваться только те, кто не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы выйти на улицу.
Иными словами, заведение Джона вряд ли можно было назвать кафе. Строго говоря, оно едва дотягивало до звания забегаловки, однако студентов это не смущало. Для них заведение Джона было своего рода клубом, в котором без труда можно было удовлетворить свои потребности в холодном пиве, горячей пицце и в общении.
Вот почему в студенческом городке не было человека, который не знал бы Джона Р. В свою очередь Джон знал по именам буквально всех – включая первокурсников, чьи имена он выучивал уже к середине первого семестра. Впрочем, имя или прозвище могли выскользнуть из его памяти, однако никогда Джон не забывал, какую пиццу предпочитает тот или иной клиент. В случае с Тоддом и Рурком ему было даже проще, поскольку оба любили пиццу с толстым краешком, с макаронами, сыром и красным перцем.
Задумчиво жуя кусок пиццы, Рурк задумчиво спросил:
– Ты и в самом деле так думаешь?
– Как именно я думаю? И о чем?..
– О «Великом Гэтсби». Ты сказал, что это самый слюнявый роман в истории американской литературы.
Вытерев губы бумажной салфеткой, Тодд отпил пива.
– Конечно! Посуди сам… Ведь этот парень, Гэтсби, богат как Крез, и может получить все, что ни пожелает, но вместо того, чтобы жить по-человечески…
– Все – да не все. Он не может добиться женщины, которую любит.
– Зачем ему вообще понадобилась эта пустоголовая, эгоистичная, нервная дура, которая только и делает, что над ним издевается?
– Но ведь считается, что Дейзи воплощает для Гэтсби все, что нельзя приобрести за деньги.
– Например, респектабельность… – пробормотал Тодд и отправил в рот еще кусок пиццы. – Но сам посуди: с его деньжищами ему должно быть абсолютно все равно, принимают его в обществе или нет. Но он решает добиться своего во что бы то ни стало, и в результате ему приходится платить за это по самым высоким ставкам. Совершенство ради совершенства… – Тодд покачал головой. – По-моему, дело того не стоит.
– Гм-м… – В целом Рурк был согласен с приятелем, хотя кое-какие возражения у него имелись. Некоторое время они обсуждали «Великого Гэтсби» в частности и творчество Фицджеральда вообще; потом разговор коснулся их собственных литературных амбиций.
– Как продвигается твоя рукопись? – спросил Рурк.
Целью жизни для каждого из приятелей был роман в семьдесят тысяч слов минимум. Для них он был даже важнее, чем успешное окончание университета. Увы, между ними и их мечтой непреодолимой преградой стоял профессор Хедли – страх и ужас каждого студента, отдавшего предпочтение словесности.
Тодд нахмурился.
– Проф меня достал! Ему, видишь ли, не нравится, как у меня выписаны персонажи! Он назвал их картонными фигурками. Отсутствие глубины, яркости, оригинальности, и все такое прочее… Надоело!..
– Насколько мне известно, он всем так говорит.
– И тебе тоже?
– Я еще не получил свой отзыв, – ответил Рурк. – Профессор Хедли вызвал меня к себе во вторник, в восемь часов утра. Чувствую, он меня разгромит в пух и прах! Мне повезет, если проф сжалится и оставит меня в живых.
Рурк и Тодд познакомились на семинаре по композиции, куда они записались сразу после поступления в университет. Вел семинар студент последнего курса, который, как вскоре решили приятели, был не способен отличить собственный член от обособленного деепричастного оборота. Всего через месяц занятий он велел всем участникам семинара подготовить пятистраничное эссе о «Посвящениях» Джона Донна*. [1] Разбирая работы, ведущий семинара внезапно заговорил с Рурком надменным «учительским» тоном, на который, строго говоря, не имел никакого права, так как официальным руководителем семинара числился профессор Хиггинс.
«Я вижу, вы не особенно хорошо знакомы с исследуемым текстом, иначе бы вы непременно обратили внимание на фразу: „По ком звонят колокола“», – сказал студент.
«Простите, сэр, – с невинным видом вмешался Тодд, предварительно подняв руку, как на занятиях в школе. – Разве там не сказано: „По ком звонит колокол“»?
С полувзгляда узнав родственную душу, Рурк первым подошел к Тодду после занятий. В тот день и родилась их дружба. Через неделю они решили поселиться вместе в одной комнате, для чего им пришлось провести переговоры со своими соседями, с которыми их поселили при поступлении.
Любовь к книгам и желание писать и были тем фундаментом, на который опирались их отношения. Оба мечтали написать Великий Американский Роман. Лишь год спустя в их дружбе появились первые трещины. Когда же приятели их обнаружили, поправить что-либо и предотвратить обвал всего здания было уже нельзя.
В годы учебы в университете Рурк и Тодд прилично успевали по всем предметам, однако наибольших успехов они достигли в дисциплинах, связанных с литературой. Оба любили спорт и показали себя неплохими спортсменами, играя в футбол и баскетбол, и хотя порой приятели принимались соперничать между собой прямо на площадке, команде это только шло на пользу.
Благодаря своей общественной активности оба пользовались в студенческом городке самой широкой известностью. Тодда даже выбрали в студенческий совет университета, а Рурк организовал бесплатную общественную столовую для малообеспеченных студентов. Время от времени оба писали информационные и критические статьи для студенческой газеты.
После одной из таких статей Рурка вызвал к себе декан колледжа журналистики. Работы Рурка ему очень понравились, и он предложил молодому человеку оставить литературу и подумать о карьере репортера. Но Рурк отказался. Литература с большой буквы была его первой и единственной любовью.
О своем разговоре с деканом Рурк рассказывать Тодду не стал. Он, однако, от души радовался, когда приятель занял первое место в общенациональном студенческом конкурсе художественной прозы. Сам Рурк, разумеется, тоже принял в нем участие, однако его работа не удостоилась даже упоминания в итоговом отчете. Он был уязвлен, зависть снедала его, но Рурк сумел скрыть свои чувства.
В свободное же время оба они, как и большинство студентов, веселились и пьянствовали с друзьями и соседями по общежитию. За годы учебы каждый из них выпил столько пива, что по нему можно было кататься на лодке. Время от времени они выкуривали по сигаретке с марихуаной, однако ни тот, ни другой так и не увлеклись «травкой» и никогда не пробовали «серьезных» наркотиков. Они вместе страдали похмельем, одалживали друг другу одежду и деньги в период временных финансовых трудностей, вместе готовились к занятиям, а когда Рурк подхватил грипп и лежал в жару, именно Тодд отвез заболевшего приятеля в университетскую клинику, где ему оказали первую помощь.
Потом у Тодда умер отец, и Рурк получил возможность отплатить приятелю добром за добро. Он сам повез Тодда домой через границы двух штатов и остался с ним на неделю, чтобы помочь организовать похороны и морально поддержать приятеля.
Не обходилось, правда, и без ссор. Однажды Рурк въехал на машине Тодда в пожарный гидрант и помял задний бампер. Несколько раз Тодд интересовался, когда его друг собирается возместить ущерб. Рурк реагировал на эти вопросы весьма болезненно – у него как раз были трудности с деньгами.
«Отстанешь ты наконец от меня со своим бампером?» – в сердцах бросил он однажды, когда Тодд снова спросил его о предполагаемых сроках ремонта.
«Почини бампер – тогда отстану!» – заявил Тодд, который в тот день тоже был не в лучшем настроении.
«Да засунь ты его себе в задницу!..»
Этот эмоциональный обмен репликами продолжался еще минут пятнадцать. Насколько приятели помнили, это была едва ли не самая серьезная ссора за все годы их дружбы. Как бы там ни было, на следующий день после нее Рурк занял в кассе взаимопомощи студенческой общины необходимую сумму и отогнал помятую машину в ремонт. Вопрос таким образом был закрыт, и Тодд больше никогда к нему не возвращался.
В следующий раз они поссорились из-за пропавшей книги Патрика Конроя.
Рурк специально ездил в Нэшвилл и отстоял два часа в очереди, чтобы своими глазами увидеть знаменитого романиста и получить от него подписанный экземпляр нашумевшей книги «Большой Сантини». Конрой очень нравился Рурку, он даже считал его лучшим из всех современных писателей. А Конрой, узнав, что Рурк сам пробует писать, пожелал ему всяческих успехов на избранном поприще, что и нашло отражение в дарственной надписи на книге. Неудивительно, что Рурк берег книгу пуще глаза и считал ее своим самым большим сокровищем.
Но Тодд все-таки выпросил роман почитать. Он клятвенно заверил друга, что будет предельно аккуратен и вернет книгу, как только прочтет. Тодд божился, что положил книгу на место. Но книга исчезла бесследно. Рурк перерыл всю комнату, но так ее и не нашел.
Что случилось с надписанным экземпляром романа, так и осталось тайной. В конце концов приятели даже перестали из-за него препираться, но с тех пор Рурк никогда не одалживал книг приятелю, а Тодд в свою очередь его об этом не просил.
Наделенные привлекательной внешностью, Рурк и Тодд пользовались вниманием противоположного пола и никогда не испытывали недостатка в подругах. В их жизни девушки занимали одно из самых важных мест. Когда они не говорили о книгах, то в девяноста случаях из ста речь шла именно о женщинах, и если одному из них везло и подруга соглашалась остаться на ночь, другой без возражений отправлялся просить временного пристанища к соседям.
Однажды утром, после того как очередная гостья прошла «тропой стыда» (сначала по коридору, потом через вестибюль и на выход) и исчезла за дверями общежития, Тодд странно посмотрел на Рурка и спросил:
– Она была не особенно хороша?
– Вчера ты рассматривал ее через донышко пивного стакана, – улыбнулся Рурк.
– Согласен. – Тодд криво улыбнулся, потом вздохнул и добавил:
– Но что нехорошо глазам может оказаться вполне приличным на ощупь.
О женщинах они говорили много и бесстыдно, нисколько не стесняясь друг друга. Серьезные отношения их не привлекали. Только Рурк – и только один раз – был близок к тому, чтобы завязать роман, но из этого так и не вышло ничего путного.
Он встретил Кэти, когда была его очередь дежурить в общественной столовой. Кэти вызвалась ему помочь. У нее была очень приятная улыбка и гибкое, спортивное тело. Кроме того, она была умна, прекрасно училась и была способна поддерживать разговор практически на любую тему. Наделенная редким чувством юмора, Кэти смеялась над его шутками и шутила сама, однако главное ее достоинство заключалось в том, что она умела слушать и слушала очень внимательно, становясь серьезной каждый раз, когда речь заходила о действительно важных проблемах. В довершение всего она научила Рурка играть на пианино «Барабанные палочки» (одним пальцем), а он убедил ее прочесть «Гроздья гнева».
Целовалась Кэти самозабвенно и страстно, но дальше этого дело никогда не заходило. Вскоре выяснилось, что она воспитывалась в католической семье и строго придерживалась правил и установлений, вбитых ей в голову набожным отцом, приходским священником, и всем укладом маленького провинциального городка, из которого она была родом. Как Кэти однажды объяснила Рурку, она ляжет в постель только с человеком, про которого будет твердо знать: они поженятся и проживут вместе до конца жизни.
Рурк не мог не уважать ее принципов, но его разочарование было слишком глубоким.
Как-то вечером Кэти позвонила ему в общежитие и сказала, что только что дочитала «Гроздья гнева» и хотела бы встретиться, если он не занят. Рурк заехал за ней, и они отправились кататься на машине, а потом остановились на окраине университетского парка.
Кэти понравился роман. Может быть, поэтому ее поцелуи в тот день были особенно страстными. В конце концов она даже задрала свитер и положила его ладонь на свою обнаженную грудь. И если, лаская ее и чувствуя, как она откликается на его прикосновения, Рурк не испытал полного сексуального удовлетворения, этот опыт был, без сомнения, самым значительным в его жизни. Он был достаточно умен, чтобы понять: Кэти пожертвовала ради него чем-то очень дорогим и важным.
Это заставило его задуматься, уж не влюбился ли он всерьез.
А через неделю Кэти его бросила. Заливаясь слезами, она сообщила ему, что собирается возобновить отношения с юношей, которого любила (платонически) еще в средней школе.
Рурк был застигнут врасплох и не на шутку разозлился.
– Можно мне хотя бы спросить, почему ты так решила? – сердито поинтересовался он.
– Все очень просто, – ответила Кэти, хлюпая носом. – Когда-нибудь ты будешь знаменит, Рурк. Я это точно знаю. А я… Я простая девчонка из провинциального городка в Теннесси. После университета я пару лет буду преподавать в начальной школе, потом выйду замуж, рожу ребенка и, может быть, даже стану председателем ассоциации родителей и учителей.
– Но в этом нет ничего плохого! – удивился Рурк.
– Конечно, ничего плохого нет, – ответила Кэти. – Просто я хотела, чтобы ты знал, что меня ждет. Больше того, мне это нравится… Во всяком случае, именно такой жизнью я хотела бы жить. Но все дело в том, что тебе это не подходит.
– Но зачем заглядывать так далеко вперед? – возразил Рурк. – Почему не отложить важные решения на то время, когда действительно придется что-то решать? А пока это время не настало, мы могли бы встречаться и проводить время вместе. И потом, кто знает, как сложатся наши судьбы? Я ведь могу и не стать великим и знаменитым!
– Если мы будем продолжать встречаться, – тихо сказала Кэти, – я не выдержу и пересплю с тобой.
– Ну и что тут такого ужасного?
– Ничего ужасного, конечно, нет. Напротив, это было бы… Не договорив, она поцеловала его со сдержанной страстью, которую он привык ощущать в ней.
– Это было бы чудесно, – продолжила она, отдышавшись. – И мне очень, очень этого хочется, но я поклялась, что останусь девственницей до брака. И я не могу нарушить слово, поэтому я больше не могу с тобой встречаться.
Рурк не мог понять этого. Доводы Кэти казались ему глупыми, однако разубедить ее он так и не сумел. На протяжении нескольких недель Рурк был подавлен и болезненно реагировал даже на самые невинные реплики. Тодд, поняв, что готовый расцвести роман друга внезапно увял и засох, старался не докучать приятелю, однако в конце концов он решил, что надо вмешаться.
– Послушай, – сказал он Рурку, – будь мужчиной и возьми себя в руки. Что ты ходишь как в воду опущенный? Разве ты не знаешь, что лучшее лекарство от женщины – другая женщина?
Рурк, конечно, сорвался и наорал на приятеля, однако Тодду все же удалось убедить его в том, что предложенный им выход – единственно правильный. Рурк еще упирался, но Тодд практически силком вытащил его из комнаты и повел к «Джону». В тот вечер оба напились до чертиков и переспали с какими-то девчонками, чьих лиц наутро никак не могли припомнить.
Рурк так и не излечился от своей любви к Кэти, однако «взять себя в руки» ему в конце концов удалось – главным образом потому, что другого выхода у него просто не было. Много раз после этого он вспоминал ее слова и убеждался, насколько она была права. Правда, Рурк еще не достиг известности, однако все остальные предсказания Кэти сбылись с поразительной точностью. Она перестала встречаться с ним, а в конце семестра неожиданно перевелась в колледж, находившийся в Теннеси в нескольких милях от городка, где учился ее школьный приятель. В прощальном письме Рурк совершенно искренне пожелал Кэти всего самого лучшего. Она в ответ прислала ему совсем коротенькую открыточку, в которой обещала, что будет всегда следить за его успехами.
«Как только твоя книжка выйдет, – писала Кэти, – я куплю сразу полсотни экземпляров, раздам подругам и стану хвастаться, что когда-то я встречалась со знаменитым Рурком Слейдом». После ее отъезда Рурк с легкостью вернулся к жизни, которую они с Тоддом вели до того, – к жизни, в которой женщины занимали второе место после литературных занятий. И в ту ненастную осеннюю субботу, когда оба сидели за столиком в кафе «У Джона», именно девушке суждено было положить конец их разговору о жестоких и несправедливых придирках профессора Хедли. Рурк как раз советовал приятелю «наплевать и забыть», когда Тодд, сидевший лицом ко входу, внезапно поднял голову и сказал:
– Ты говоришь – это только его мнение… Что касается меня, то я совершенно уверен: та, что с краю, – настоящая красотка.
Быстро обернувшись через плечо, Рурк спросил.
– С какого краю?
– Ты что, ослеп? Я имею в виду ту, у которой кофточка сейчас лопнет.
– Действительно, она – ничего себе… – согласился Рурк Тодд улыбнулся девушке, и она улыбнулась в ответ.
– Привет, Кристи, – громко поздоровался Рурк.