Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 20

— Третьей части, — глухо уточнил отец.

— Тгетьей части… мне хватит и этого. А вот хватит ли у тебя сгедств, догогой, чтобы отдать мне эту тгетью часть?

Отец молчал. И матушка, мягко улыбнувшись, произнесла:

— Не будем ссогиться по пустякам… хотя бы гади детей…

…наверное, ей следовало инициировать развод раньше, тогда, глядишь, и сумела бы получить хоть что-то из остатков приданого.

А она ждала.

Ради детей.

Ради эфемерных приличий, которые когда-то и для Лихослава имели значение, а теперь вот самому смешно.

Женщина, от которой остро, притягательно пахло свежим хлебом, лежала рядом и слушала. Она была живой и горячей и по праву принадлежала Лихо, но он все одно трогал ее, убеждаясь, что не мерещится. И петля под сердцем таяла, не та, колдовская, по дури прихваченная, а другая, о существовании которой Лихо и не подозревал.

— Потом-то решили, что, раз контракт разорвать нельзя, надобно пользоваться… дескать, князь и простым людям служит… Бесу это не по нраву было, но тут особо ничего не сделаешь. Пишут. Славят. А уж после той истории с познаньским душегубцем… он второй год служил… женщин стали находить убитых. И не просто там… он их душил, но не до смерти, а потом, придушенных, резал… мы тогда с Бесом стали часто видеться. Он квартиру снял. Я при казармах…

И, видя недоумение, пояснил:

— После Бесова побега спровадили, чтоб, значит, был под присмотром. К слову, мне там нравилось…

Евдокия фыркнула, кажется, не верила. А зря.

И вправду нравилось. Никаких тебе гувернеров, арифметики или латыни. Иная, взрослая, казавшаяся до того запретной жизнь.

— Ну да к истории с душегубцем про Беса не то чтобы забыли вовсе, скорее уж привыкли. Ничего серьезного не поручали, берегли, чтоб ненароком чего… не уберегли. Он же не дураком был, понимал все… ну что сидеть ему в управлении на бумажной работе. А тут такое… вот он сам и влез. И я с ним…

— Ты?

— Я… говорю ж, Бес не дурак. И не самоубийца. Вот и попросил подстраховать.

— А ты согласился, — мрачно заметила Евдокия.

— А я согласился… я рад был. Это ж приключение! Настоящее! К тому времени успел заскучать. Королевская гвардия — это… паркетные войска. Тоска смертная. Пара сотен родовитых бездельников делают вид, что служат… нет, они и служат, конечно, но все же служба эта такая, что поневоле взвоешь… поначалу только весело, а потом одно и то же: карты, бабы, сплетни.

— Бабы, значит. — Евдокия щелкнула по носу.

— Это давно было! И вообще, я в отставке!

— Это хорошо…

— Что давно?

— Что в отставке. — Теплая ладонь прижалась к груди.

…а вдруг да и вправду истает проклятие?

Сказка. Но нынешней ночью ущербной луны, как никогда прежде, хочется верить в сказки. И живой запах его, Лихослава, женщины — чем не подтверждение?

— Он раздобыл амулет, который глаза отводит… для меня, конечно… потом выяснилось, что душегубец ведьмаком был… необученным, но сильным… его сила, выхода не нашедшая, с ума и свела… он меня видел, только всерьез не принял. Решил, что поклонник… не угроза. Да и то верно, шестнадцать лет с хвостом, какая угроза… это я сам себе казался грозным…

— Ага, как щеня на подворье.

— Точно, щеня… два щенка, вообразившие, что обманут всех. Себастьян вычислил, с кого все началось… первая жертва… цветочница. Он ее за два года до того зарезал… дело списали на ограбление, да только тело покромсали, а серьги не тронули… там еще что-то было, он мне объяснял, только я уже не помню. Бесу бы доложить, дальше бы потянули за эту ниточку, глядишь, и вышли бы на ее ухажера, которому девица от ворот поворот дала. Он и сам-то на него вышел. Медикус-недоучка… таксидермист… от него, помнится, скипидаром крепко воняло. Доказательств не было.

Лихослав провел когтями по щеке своей женщины.

Когти были твердыми и не исчезали… прежде-то если и появлялись, то на полную луну, и под перчатками незаметно было… подумаешь, стал немного неуклюжим, с кем не бывает…

…и верно, знай полковой ведьмак, что когти станут появляться задолго до полнолуния…

…и что Лихо слышит сам шепот луны: ласковый, женский… призрачный, но все же явный, столь явный, что перебить его можно лишь словами, вот и выплетает он историю из прошлого, чтобы от настоящего спрятаться.

Не отпустили бы.

Верно сказала Евдокия: свои бы и… и правильно, Лихо видел, как оно бывает, когда человек нелюдью становится. И страшно. Не за себя, за нее, мягкую и доверчивую, сладко пахнущую свежим хлебом и еще солнцем, от которого ныне в глазах рябит…

…и Аврелию Яковлевичу Лихо верит.

…нет, если бы имелась хоть крошечная вероятность того, что Лихо опасен, не выпустили бы…

— Вот Бес и решил… в платье вырядился… заказал точь-в-точь такое, как на той цветочнице было… и лицо ее надел… и вышел, прогулялся по улице… в кофейню завернул… мы посидели, а потом он вроде бы как к парку направился, а я отстал.

И снова память очнулась.

Вечер.

Близость осени, которая ощущается дымом на языке, терпкий сладковатый вкус. Лиловая дымка, еще не туман, но предвкушение оного. И узенький серп престарелого месяца, который вот-вот исчезнет, чтобы переродиться. Солнце наливается закатной краснотой.

Фонари уже горят.

И городовой долго глядит вслед панночке, которой вздумалось выйти на прогулку в этакий час, то к свистку тянется, то отпускает, неспособный решение принять. И Лихо не по себе от того, что этот деловитый человек способен порушить весь их такой замечательный план.

Но городовой остается позади.

И парк встречает тишиной, осеннею прохладцей.

Дорожки. И пруд с жирными утками и жирными же голубями, что бродят по берегу, выискивая хлебные крошки… старый фонтан… клены, на листве которых уже проклюнулся багрянец…

Девица в легком, фисташкового оттенку платье.

Шляпка.

Ленты… ветерок играет с ними, и Лихо удивляется тому, что неужели вот эта темноволосая девица — и вправду его родной брат? Если б не видел, как Себастьян менялся, не поверил бы.

Видел.

И сейчас смотрел, да только все равно пропустил момент, когда возле девицы появилась фигура в сером плаще, полы которого взметнулись крыльями, на мгновение закрывая девицу от Лихославова взгляда.

— Мы не знали, что он ведьмак… он и сам не знал… у него случались выбросы силы, когда убивал… и перед убийством. В моменты очень сильных эмоций. Аврелий Яковлевич так сказал. И еще сказал, что этот… силы своей боялся. Он был из староверов… строгого воспитания, понимаешь? Из тех, которые полагают, что любая сила — от Хельма.

В темноте и глаза ее темны, не зеркала души — озера…

…серые озера воды на бело-сизых полях мха. Бездонные, беспокойные, так и манят подойти к самому краю, заглянуть…

…ложь, эта вода не дает отражений, сколько ни вглядывайся, а если вдруг увидишь, то значит, что Серые земли в душу проросли и оттуда их не выкорчевать, как ни пытайся.

— Он и убил-то, потому что сила проснулась… влюбился… а она не ответила взаимностью, зато сила выплеснулась… и решил, будто его прокляли… убил, чтобы проклятие снять.

Серые крылья сминают воздух, и он идет волной, которую Лихослав видит.

Но и только.

Он не способен уйти с дороги волны, как неспособен кричать… и замирает, принимая удар. Как-то очень громко, отчетливо хрустят кости, и кровь выплескивается из горла на траву… и запах ее, и еще кислый — рвоты, мешают потерять сознание.

А полотняные крылья плаща обнимают девушку в зеленом платье… и, кажется, Лихослав все-таки кричит, только крик оборачивается клекотом, точно это не душегубец, а он, Лихо, в птицу превращается…

— Нас спасло, что тот городовой все-таки сообщил патрулю… и я захватил тревожный амулет… не помню, правда, как активировал…

Ее руки успокаивают, хотя память уже не причиняет боли.