Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 49
— Видишь, дорогой, — сказали ее величество, принюхиваясь. — Он еще и пьет!
— Дорогая, — в отличие от супруги, король был настроен куда более благодушно, — он пьет последние лет десять… но меру знает.
Матеуш кивнул, подтверждая отцовские слова: меру он и вправду знал.
— Это для успокоения нервов было, — добавил он и на всякий случай изобразил раскаяние.
Королеве очень нравилось кого-нибудь прощать. Прощая, она чувствовала себя великодушной и милосердной…
— В таком случае, дорогой, — голос ее потеплел, — быть может, мне будет позволено узнать… правду?
— Правду… — Матеуш слегка замялся. — Матушка, вы только не нервничайте…
Фраза сия возымела обратный эффект. И в руках ее величества немедля возникли флакон с нюхательной солью и беленький кружевной платочек.
— Правда в том… — За матушкины переживания Матеушу было стыдно.
Немного.
И еще он осознал, что совершенно не представляет, как внятно изложить обстоятельства, приведшие его в нынешний вид и в отцовский кабинет.
— Правда в том… — Он оглянулся на старшего актора, который стоял, опустив очи долу. И в матушкину шаль закутался так, что только макушка и выглядывала. — Вот пусть он расскажет. А лучше покажет…
И, дотянувшись, одарил конкурсантку королевским пинком, не столько чувствительным, сколько, должно быть, обидным.
— Матеуш! — в ужасе воскликнули ее величество, едва не выронив платочек и соли. — Что ты себе позволяешь?!
— Я? Это что мой возлюбленный дядя себе позволяет!
Вот виноватым себя Матеуш не чувствовал.
Скорее обиженным.
Он вдруг ясно осознал, что все это время пытался ухаживать за…
…цветы дарил.
…и мотыльков, которых получил от одного приятеля, весьма надеявшегося сим незаконным, но очаровательным подарком снискать королевское расположение.
…нет, сам бы Матеуш не стал использовать подобные методы… но вот чуяло его сердце, что панночка Белопольска к нему равнодушна оставалась, несмотря на все ее уверения…
…и ладно бы, от дворцовых красавиц, избалованных вниманием, Матеуш равнодушие стерпел бы, но от провинциальной панночки, которая впервые за пределы родного поместья выехала…
…и вообще, Матеуш не виноват… мотыльки ведь не сработали.
К счастью.
Он только представил себе это… нечто, чешуйчатое и крылатое, причем с крылами плотными, поросшими короткой жесткой шерстью. В общем, нечто весьма, мягко говоря, странное и симпатий сердечных не вызывающее, но объятое наведенною любовью…
Представил и вздрогнул, вознеся Вотану милосердному мысленную благодарность: бабочки оказались некондиционными. Верно, срок заклятия выходил, вот и подарили…
…и хорошо.
— Матеуш, — холодный маменькин голос выдернул из размышлений, в которых Матеуш объяснялся уже не с родителями, но со старшим актором познаньского воеводства, обезумевшим от страсти, — ты…
— Превращайся, — рявкнул Матеуш и на всякий случай за кресло отступил, чтобы к двери поближе.
Нет, он вовсе не был расистом.
Его оборотни в клан приняли, почетным членом, с правом носить клетчатый плед и гольфьь… и гномы одарили Серебряным Кайлом, а к эльфам он и вовсе испытывал чувство, которое с некоторою натяжкой можно было бы назвать благоговением.
Но это оборотни, гномы и эльфы, а не…
Девица вздохнула и, повесив шаль на спинку кресла, обернулась…
— Вот оно как, — сдавленно произнес его величество, тоже к двери отступая.
Королева осталась на месте.
Только флакончик все же выронила, и старший актор его поднял, протянул с любезным поклоном… следовало сказать, что без крыльев и чешуи выглядел он обычным человеком, разве что хвостатым.
— Прошу прощения, ваше величество, за мой внешний вид. — Он говорил, не спуская с королевы взгляда, под которым ее величество вдруг зарозовелись. — Признаться, я не рассчитывал на подобную встречу…
— И мы тоже, — мрачно произнес король.
Нет, на романы супруги он смотрел сквозь пальцы, понимая, что женщина она не старая, чувственная и долг перед государством исполнившая. Но по молчаливому соглашению запретным страстям Каролина предавалась вне дворцовых стен и до сего дня не позволяла себе столь откровенного проявления эмоций.
Впрочем, сумей король заглянуть в мысли супруги, он, верно, успокоился бы. Сердце ее величества давно уже было отдано князю Щебетневу, пусть не особо молодому и не отличавшемуся красотой, однако же сумевшему увидеть в ней женщину и эту женщину оценить. Себастьян же вызывал у Каролины смешанные чувства. С одной стороны, он был, несомненно, хорош собой и притягателен, и древняя кровь Каролины откликалась на почти животную эту притягательность, с другой…
Ее величество вспомнили вдруг те статьи из «Охальника».
И снимки.
И собственное, как ныне казалось, чересчур благожелательное отношение к людям… подобного толка. Нет, флакончик она приняла, мысленно кляня себя, что не поддержала инициативу супруга, ту, которая с плахой… или, на худой конец, с ссылкой…
— Матеуш, — выдохнула она с упреком, — я понимаю, что тебе скучно во дворце… но не до такой же степени!
Подумалось, что вариант с изнасилованием, еще недавно представлявшийся ей ужасным и губительным для Матеушевой репутации, не столь и плох… нет, конечно, времена ныне вольные, премного демократичные, но… не поймут.
Узнай кто…
Догадайся…
Слухи и…
— Матушка! Вы, кажется, про меня плохо подумали. — Матеуш вновь покраснел, на сей раз неравномерно: щеки его обрели особый пурпурный оттенок, весьма, надо полагать, сочетавшийся по цвету с королевскою мантией, губы и лоб сделались белы. А на носу появилась россыпь серых пятнышек.
— Конечно нет, дорогой! — с притворной бодростью воскликнула королева. — Я всегда думаю о тебе только хорошо!
— А сейчас — плохо!
— Тихо. — Его величеству не понадобилось повышать голос, чтобы в кабинете наступила гробовая тишина.
Матеуш подумал, что после нынешней истории его, вполне вероятно, все же отправят к волкодлакам политические связи налаживать…
Каролина мысленно набросала проект, каковой пусть несколько и отступал от эуропейских тенденций ко всеобщему равенству и толерантности, но соответствовал ее собственным воззрениям, в последние четверть часа претерпевшим довольно-таки резкие перемены…
Себастьян потрогал шею, пытаясь прикинуть, что ему грозит за попытку совращения наследника престола… он очень сомневался, что его величество станут вникать в детали, разбираясь, кто и кого совращал…
— Рассказывай, — велел король, который просто получал удовольствие. Все же дворцовой жизни с интригами ее постоянными, но весьма однообразными, не хватало событий по-настоящему ярких.
И ненаследный князь, поддерживая рукой сползающее платье, заговорил…
Тот, который жил в Богуславе, точнее, уже стал самой Богуславой с молчаливого ее согласия, снова злился. И более не давал себе труда скрывать эту злость. Он выплескивал ее на Богуславу горстями, и она кричала… правда, криков не слышали.
А он смеялся.
Ее боль его успокаивала. Он пил ее и, когда выпивал до донышка, позволял Богуславе минуту отдыха. Наверное, он мог бы вовсе убить ее, наверное, он даже хотел убить ее, но ему не позволяли.
Пока.
А что будет потом?
Ничего.
Пустота.
И выеденное изнутри тело, будто яблоко червяком. Она не хотела, чтобы так… она не ведала, что творит… и, наверное, он мог бы и дальше держать ее в неведении, но он отчаянно нуждался в ее страхе.
И Богуслава послушно боялась.
— Прекрати, — сказал кто-то…
…сказала…
Богуслава точно помнит, что это женщина… подруга Агнешки…
…и Агнешка, выходит, нашла-таки способ от Богуславы избавиться…
…сама виновата. Так скажут после, когда узнают, кем Богуслава стала. И от осознания справедливости этих слов, а еще собственной беспомощности она плакала.
Тихонечко.
— Если ты ее сожрешь, тебя увидят, — продолжала увещевать та, которой тварь боялась.