Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 72

— Вы… вы что-то путаете. — Иоланта подняла взгляд на королевича. — Он путает… ваше высочество, скажите уже…

— А что я могу сказать? — пожал плечами Матеуш. — Я здесь так, сторонний наблюдатель… но надеюсь, Себастьян, вы соизволите объясниться?

— Соизволю, отчего ж не соизволить… вы только отошли б от нее, ваше высочество, а то мало ли…

Лихо, как-то оказавшийся рядом с Евдокией, фыркнул и прошептал:

— Позер.

— Это точно, — согласилась Евдокия, чувствуя, что стремительно краснеет. Нет, она — женщина почти уже замужняя, но и супругу не пристало в людных местах обниматься. Лихо же мало того что Евдокию к себе притянул, так еще и подбородком в ее макушку уперся.

Аленка тихонько засмеялась, но отворачиваться не стала, как и говорить, что, дескать, она говорила… сразу увидела… и что там еще положено?

— Признаться, сначала я на Мазену грешил. — Себастьян отвесил поклон, и, к немалому удивлению Евдокии, панночка Радомил запунцовела… и взгляд отвела… — Уж больно своевременно ее прокляли. И ладно бы она просто исчезла, так ведь вернулась… аккурат после испытания единорогом вернулась. И что я должен был подумать?

— Это… это не имело отношения к делу. — Пунцовость постепенно сходила, но неравномерно, пятнами.

— Да я уже понял, что не имело. И все ж таки рисковый шаг… надо полагать, с целительницами вы договорились загодя?

— Да, — шепот и взгляд долу.

Стыдно ей? Евдокии было бы стыдно, ежели бы ее собственную тайну выставили вот так, перед всеми… и желание огреть родственничка ридикюлем окончательно сформировалось, окрепло даже.

— Не злись. — Лихо сказал это на ухо. — Он такой, какой есть, не исправить… да и Мазена играет…

— Вам ничего не грозило… одного не понимаю, почему вы выбрали такой… мягко говоря, кружной путь? Отчего не договорились, к примеру, с Аврелием Яковлевичем… он бы вам невинность восстановил…

Девицы разом повернулись к ведьмаку, и во взглядах их читалась немалая заинтересованность.

— Себастьянушка, — с мягкою укоризной произнес упомянутый Аврелий Яковлевич, — друг мой сердешный…

…при этих словах Себастьян ощутимо вздрогнул.

— …чудится мне аль ты взаправду полагаешь, что будто бы я в частном порядке этакие… кунштюки вытворяю?

— А вы вытворяете? — поинтересовалась Мазена.

— Тебе-то зачем?

— Мало ли… на будущее… мы, Радомилы, предусмотрительны.

— Вытворяю, вытворяю, только вам оно не поможет. А ты, Себастьянушка, продолжай, времени у нас много, до утра самого… все одно раньше дом не откроется.

— Он правду говорит? — шепотом поинтересовалась Евдокия, которой чем дальше, тем меньше в этом доме нравилось.

— Не знаю. — Лихо ответил так же, шепотом, и в шею поцеловал.

Прилюдно.

Ужас какой, но смутиться Евдокия не успела…

— Кстати, дорогая Мазена, я вам даже попытку отравления прощаю… понимаю, что вы не по собственной воле, из интересов рода, так сказать… а тут я мешаюсь, не подпускаю к королевичу… и да, полагаю, вы вовсе не в фаворитки метили. Радомилы надеялись получить новую королеву? И за-ради этих надежд готовы были рискнуть вашей жизнью, не говоря уже о какой-то провинциальной панночке, которая сама своего счастья не разумеет?

— Не докажете…

— И не собираюсь. Это я так, к слову, чтобы не осталось недомолвок. Были у меня подозрения и на Эржбету…

Та лишь плечиком дернула и уточнила:

— Из-за бабушки, да?

— Из-за нее… и еще из-за вашей… семьи. Вы — единственный выживший ребенок. Полагаю, неспроста… поначалу я думал, что вам или отец не родной, или матушка… так бывает.

Она вздернула подбородок, явно не собираясь комментировать сие сомнительного свойства предположение.

— Но после, присмотревшись, я нашел весьма характерные черты и Драгомилов, и Пшескевичей, которые, правда, в глаза не бросаются. Сомнений нет, вы — родное дитя.

— И что?

— Ничего. — Себастьянов хвост соскользнул с запястья Клементины, и та отступила к алтарю, но была остановлена ведьмаком. Притом Аврелий Яковлевич и с места не сошел, лишь укоризненно головой покачал, и Клементина смутилась, будто гимназистка, застигнутая за разглядыванием открыток фривольного содержания.

Меж тем ненаследный князь продолжил:

— Осталось два варианта. Счастливую случайность я отмел, поелику в этакие случайности не особо верю… да и предыдущие беременности крепко подорвали здоровье вашей матушки… вон Аврелий Яковлевич и справку от медикуса раздобыл, по которой выходило, что сама панна Берута выносить и родить жизнеспособное дитя никак не могла. Следовательно, возвращаемся к последнему варианту. Заменная жизнь, так?

Эржбета молчала.

— Не волнуйтесь, вас-то никто не обвиняет… вы, простите, не в том возрасте были… если вообще вы были, чтобы решение принимать. А прапрабабка ваша, которая обряд проводила, давно уже человеческому суду неподсудна.

— Какая теперь разница?

— Никакой, Эржбета, совершенно никакой… вы не виноваты, что ваша прапрабабка хотела наследника, а отец оказался чересчур слаб, чтобы противостоять ее желанию. И боязлив… или не знаю, в чем дело, но доказать, что он о ритуале знал, не получится. Но он знал и потому вас боялся.

— Не он один, — тихо ответила Эржбета. — Вы говорите, что я не виновата, но там… там все как-то узнали и… и решили, что виновата именно я. Не только в том, что моя бабушка выкупила мою жизнь чужой…

— Детской, — очень тихо произнес Лихослав. — Это не просто запрещенный ритуал, это… черная волшба, как она есть…

— Но она и вправду не виновата. — Евдокии было жаль Эржбету.

Ведь и вправду непросто ей приходилось.

Откуда узнали? Кто-то за старухой подсмотрел, кто-то кому-то что-то сказал… да и мало ли способов есть? Сплетни по селу разлетаются быстро, день ото дня обрастая подробностями. И ежели бабка Эржбеты убила ребенка, то… то саму Эржбету еще до появления ее на свет сочли чудовищем.

— Вам так хотелось высказаться. — Эржбета поднялась и ткнула в чешуйчатую грудь пальчиком. — Показать, какой вы умный… как до всего дошли… правду раскопали… Раскопали, поздравляю. Так все и было. Почти так. Наследника желал мой отец. Вот только он был болен, дурную болезнь подцепил, оттого и умирали дети, что у мамы, что у любовниц его. И главное, он лечился, вылечился, а дети все одно… и бабушка сказала, что знает верный способ, надо только купить здорового младенчика. А он согласился. Ведь что ему до других младенцев? В деревнях их множество, в деревнях рожают каждый год почти, некоторых и сами свиньям подкидывают, чтобы…

— Меня сейчас вырвет, — сказала Мазена, обмахиваясь пятерней. — Нам обязательно это слушать?

— Кто бы говорил. — Эржбета обернулась. — Моя прапрабабка — детоубийца, а отец замаран, пусть и не желает признаваться, в черной волшбе, но я сама никого не убивала…

— Я убивала?

— Ты искалечила двух девчонок, чтобы обойти этот дурацкий пункт с единорогом…

Мазена от обвинения отмахнулась с легкостью:

— Они знали, на что идут. Им было уплачено…

— И совесть тебя не мучит?

Судя по всему, совесть у Мазены если и просыпалась, то нечасто. Да и куда совести против родовой чести, которую позорить вовсе невместно.

— Я же ничего не делала! — Эржбета почти кричала. — Ничего! А меня попросту отослали… меня боялась родная мать! И продолжает бояться. Отец не лучше… слуги… кормилица и та хотя знает меня с рождения, а все одно… в деревне шепчутся, что за меня не одного, а дюжину младенчиков убили… или две дюжины… или каждый год по две дюжины… что бы ни случилась, я виноватая… дом трижды поджигали…

— И потому вы, Эржбета, в конкурсе увидели шанс вырваться из привычного круга?

— Да. Осуждаете?

— Одобряю, — ответил Себастьян. — И весьма рад, что колдовка — не вы. Панночка Габрисия…

— Понимаю, — прервала та жестом. — Позвольте я сама. Несколько лет тому я имела несчастье быть обрученной с человеком, который… которого… которого застала в весьма компрометирующих обстоятельствах.