Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 76

— Со стороны оно видней. — Аврелий Яковлевич не отказал себе в удовольствии вытащить платок и щеку потереть.

След останется.

Но ничего… быть бы живу, а там и посчитаемся.

— Почти… малая малость, но все же и видна… ты не шляхтич, Аврелька, ты холоп… и как был холопом, так им и останешься, сколько бы лет ни прожил. Холопскую натуру, Аврелька, за дорогим сукном не скроешь.

— Так вот что вам покоя не давало, дорогая тещенька. — Аврелий Яковлевич платочек сложил и в нагрудный карман спрятал, к брегету, купленному давеча и в полтораста злотней обошедшемуся. И цепочка вполовину от энтой суммы стала. — Моя холопская натура… а супружница моя, стало быть, из шляхты…

— Род Баторовых древний. И знатный.

— Вымерший только.

— Да неужели? Я вот жива…

— А по вам и не скажешь. Вы уж извините, тещенька, мы, холопы, народец простой, к политесам непривычный… я вам прямо скажу. Смердит от вас мертвечиной.

— Увы… в любой работе издержки имеются. Но ты не волнуйся, Аврелька, запах этот простым людям не мешает, а нам с тобой и вовсе не привыкать…

— Так, значит, жива… она?

А сердце-то имеется, пусть и находятся те, кто утверждает, будто бы Аврелий Яковлевич рожден был бессердечным. Есть оно, то обмирает, глупое, то вскачь несется, захлебывается кровью, того и гляди вовсе, захлебнувшись, станет. И ноет, ноет, будто бы только вчера…

— Жива, естественно, — пожала плечами дорогая тещенька. — И вполне себе счастлива… теперь… а прежде-то страдала, все надеялась, что ты ее найдешь. Дурочка моя…

Ее. Именно в этом все дело, что ни одна колдовка от своего не отступится… и эта — не исключение. Не любит она ни дочь, ни внучку… откуда взялась та?

Спросить?

Соврет. Не из выгоды, но просто чтобы боль причинить, ведь чует она чужую, как гончак, кровь… а если и правда, то…

— Потом сама вернуться думала, да побоялась, что ты, Аврелька, по дури своей ее на костер спровадишь. Каялась. Раскаялась, если так оно тебе легче будет.

Не легче. Напротив.

Если там уже, за границей людских земель, она сумела найти в себе силы, и выходит, что здесь тоже могла, что это его, Аврелия, вина… недосмотрел, не понял, не сумел найти слов правильных.

…а ведь нехорошо расстались.

С криком. С ссорой… и он вправду костром грозился… все никак не мог понять, как вышло, что она, его любовь, его судьба — иной не желал и по сей день не желает, — вовсе не столь светла.

Колдовка.

Ведь с самого первого дня знал, что колдовка, но человеческой кровью не замарана, а животные… что ж, порой и Аврелию Яковлевичу в работе своей приходилось пользоваться жертвами. Ему ли судить?

Главное, чтоб удержалась на грани.

А она держалась… и хотелось бы верить, что была счастлива. Но если была, тогда почему до запретной волшбы опустилась?

— Так и не понял. — Эржбета, урожденная княжна Баторова-Надашди, усмехнулась, — в этом самое забавное. Вы изначально были слишком разными. Она раскаялась не в том, что убивала.

— В чем же тогда?

— В том, что ты узнал. И если ты надеешься, что она бы остановилась, то разочарую… невозможно. Мне ли не знать, сколь зависит жизнь от чужой крови… и жизнь, и молодость, и красота…

— Ты не красива.

— Боюсь, дорогой мой бывший зять, многие с тобой не согласятся. Вот королевичу я весьма даже приглянулась… приглянулась бы… потом, позже…

— Увы, почтеннейшая, — отозвался Матеуш, кланяясь, — к дамам вашего возрасту я могу испытывать лишь симпатию, не более того… да и вправду, попахивает от вас.

— Древняя кровь… а вот Миндовг бы меня вспомнил.

— Не сомневаюсь. — Аврелий Яковлевич погладил не то часы, не то сердце, которое от этой беседы успокоилось. — И премного благодарю.

— За что?

— За то, что, панна Эржбета, вы разрешили мои сомнения. Тогда я поступил правильно… хотя нет, правильно было бы обратиться в полицию, и многие остались бы живы.

— Многие кто?

— Люди…

— Люди, — произнесла она, растягивая слоги. — Лю-ди… тебе ли, Аврелька, о людях думать… не твой ли отец тебя в матросы продал? И не он один. Эти самые люди, о которых ты так печешься, слабы и ничтожны. Их удел — служить.

— Таким, как ты?

— Таким, как я. Богами над ними поставленным. Или ты не веришь, что всякая власть свыше дается?

Аврелий Яковлевич промолчал. Беседу сию, о богах и власти, о том, кто кому и чего должен, можно было бы вести долго. Но вот подозревал ведьмак, что вышло то время, которое колдовка для разговоров отвела… и Себастьян понял.

Крестничек напрягся, девку свою к себе прижал, словно надеясь хоть так уберечь.

— Но раз тебе люди эти дороги, то спасай, — с улыбкой произнесла колдовка, руку вскидывая. Скрючила пальцы, дернула незримые нити, которые от меток протянулись…

…и ничего не произошло.

Колдовка нахмурилась и вновь руку воздела, вывязала пальцами хитрый жест…

…ничего.

Воздух слабо полыхнул, нагрелся.

— А я говорил, — наставительно произнес Себастьян, — что нельзя самогоном злоупотреблять, особливо в сомнительных компаниях… или не говорил? Это Евстафий Елисеевич придумал листовочки печатать для народного просвещения. А то ж как выходит, панна колдовка, что народец наш зело буйный. Чуть выпьет — и за ножи, а полицейскому управлению потом работы… езжай выясняй, кто и чего сказал, кто посмотрел косо, а кому и вовсе бесы Хельмовы примерещились…

Колдовка захрипела, царапнув рукой горло.

— А в прошлом-то годе и вовсе дурная историйка приключилась. Вздумал один умелец из сосновых опилок самогонку гнать, продавал задешево. Вот людишки-то тою дешивизной и спокусилися. Сколько уж раз народу говорено, что не бывает, чтобы хорошее и за медень, ан нет, не слушают, каются…

— Что ты… — Колдовка задыхалась, хватая воздух губами.

И губы эти менялись.

Синели.

Запах мертвечины становился вовсе невыносим, но сквозь эту почти нестерпимую вонь пробивались ноты цветочные, мягкие…

…«Ирженина Слеза».

…светлое благословение.

— Потравилися массово. Некоторых-то целители спасли, однако же ж были и такие, которые вовсе с концами. И опять же полиция виновата, не уберегла… а что полиция сделает, ежели сам дурак? — Ненаследный князь подошел к колдовке и, за плечи взявши, тряхнул хорошенько. — Знаете, больше всего я боялся, что удобного случая не представится… пить вы не пили, за общим столом не ели… береглися…

— Ты…

— Я, панна Эржбета, я… чтоб вы знали, до чего тяжко эта ваша «Ирженина Слеза» в перваче растворялась… всю ночь баламутил… но ничего вышло, правда?

— Ты… не понимаешь… теперь…

— Отойди, Себастьянушка. — Аврелий Яковлевич положил ладонь на плечо старшего актора. — Сейчас и вправду начнется…

Болотная лилия.

Мокрая земля, кладбищенская, жирная, которая рассыпалась комьями, скатываясь с лезвия лопаты… и чернела яма, прорываясь в полу. Белыми червями торчали из нее корни…

…или не корни, но волосы?

Побеги-пальцы пробивались сквозь мрамор, тонкие, с черными полукружьями ногтей… шевелились, росли, вытягивая тонкие запястья.

— Дай, дай… — шелестело, и шелест этот заставил колдовку отступить. — Дай…

…мутило.

От слабости.

От страха, не за себя, но за Лихо, что появился, хотя ж Себастьян просил Аврелия Яковлевича братца услать куда-нибудь… проклятый ведь…

Мутило от тьмы, которая собралась под ногами, и пол, недавно выглядевший надежным, истончался. Того и гляди прорвется, выплеснет…

Тьма полнилась белесыми рыбами потерянных душ, которые, чуя слабость хозяйки, поднимались из самых глубин к поверхности.

Больше и больше.

Беловолосые, одинаковые…

…с раззявленными острозубыми ртами, с пустыми глазницами, но все одно зрячие, жадные.

— Вы… — колдовка отступила, держась руками за горло, — вы думаете, что справитесь сами? Справитесь с ними?

Она слышала их шепот, будто ветер над мертвым морем… будто голос иного запретного мира, который был тих, а все одно оглушал.