Ведьмаки и колдовки - Демина Карина. Страница 93

За десять лет Лихославового отсутствия он привык к мысли о том, что именно он, Велеслав, и унаследует титул. Не то чтобы он желал брату смерти, но… всякое может случиться, а о Серых землях еще те рассказы гуляли.

Но нет, вернулся…

…и Велеслав осознал, сколь велика разница между потенциальным наследником и обыкновенным уланом, пусть бы и офицером, пусть бы и шляхетных кровей, пусть бы и служащим во дворцовой гвардии, но… все одно нищим.

Бесперспективным.

И ведь все удачно складывалось! Лихо жив и при невесте, пусть всего-навсего купеческого роду, но состоятельной, получил бы свой надел, может, пару деревенек, тех, что позахирелей… и отбыл бы бытие налаживать. А то и вправду, не в Познаньске же волкодлаку оставаться? И так перед людьми неудобственно выходит, что один брат — метаморфус, а другой и вовсе, простите, боги, волчьих кровей…

…но это Велеслав простил бы. И в добровольном изгнании Лихо стал бы навещать… изредка… или письмами, открытками святочными опять же радовать… так нет ведь, надо было этому недоразумению хвостатому влезти…

…и главное, как он успел? До самых до верхов дошел!

Скотина.

— Ты… ты понимаешь, что натворил? — Старшего братца Велеслав не боялся, помнил, как в далекие детские годы гонял, привязавши к хвосту панталоны маменькиной горничной, а еще склянки, подкову и прочую мелочь. Нет, не один гонял, с компанией, но так оно завсегда и было, пусть времени с той поры прошло изрядно, но оно и к лучшему. Тогда-то все дрыном закончилось и носом разбитым, который после вправляли, а все одно переносица вышла неровною. И за это Велеслав затаил обиду. Ныне же он чувствовал свое превосходство.

А и то сказать, Себастьян высок, но Велеслав все одно выше на полголовы. И в плечах пошире будет. И не зря он носит уланский мундир, небось фехтует получше иных, да и кулачного бою, который многие мнят забавой для простонародья, не чурается.

— Понимаю. — Себастьян сделал шаг назад, впуская брата в княжескую опочивальню. — То, что давно пора было сделать. А тебе что-то не нравится? Я думал, что ты порадуешься за брата…

Велеслав порадовался бы, когда б вышеупомянутый брат отбыл бы в деревню на вечное поселение.

— Велечка, — Себастьян похлопал улана по плечу, — угомонись уже. Лишек получит титул. Женится вот… женился… и будет счастлив… и проживет долгую хорошую жизнь. Он это заслужил.

— Чем же?

Велеслав отчаянно искал предлог дать старшему в морду, поскольку, даже ежели отрешиться от иных, важных причин нелюбови, оная морда была зело нагла.

Прямо-таки вызывающе нагла.

И скалился, главное, бес рогатый…

— Тем, что годами тянул тебя на своей шее, — перестав улыбаться, сказал Себастьян. — Оплачивал твои долги карточные. Твоих девок. Твою квартиру. Твоих лошадей, которых ты каждый год меняешь…

— Мое положение…

— Твое положение — твоя проблема, Велька. Надеюсь, скоро до тебя дойдет… а не дойдет, таки на Серых землях всегда людей не хватает, будут рады.

Поскольку возразить было нечего, возражать Велеслав не стал, просто ударил.

Попытался.

Себастьян с легкостью перехватил руку, и тонкие пальцы клятого метаморфа стиснули запястье, причем так, что кость затрещала.

— Сломать? — поинтересовался Себастьян, глядя в глаза. С усмешечкой своею, которая, правда, не оставляла сомнений, что ежели понадобится, то и сломает.

— Я, между прочим, тоже твой брат. — Велеслав руки берег.

— Конечно, — к счастью, метаморф не стал долавливать, — и я безумно рад, что иногда ты об этом вспоминаешь.

Он стряхнул пылинку с синего уланского мундира.

— Я очень надеюсь, что ты все поймешь правильно…

Велеслав кивнул: поймет.

И запомнит.

Ничего, жизни длинная, а королевская милость — вещь такая, которая сегодня есть, а завтра и нету… выпадет еще случай поквитаться за обиды, и за давние, и за нынешние…

Додумать Велеслав не успел.

И удара не увидел. Только нос хрустнул; стало вдруг больно; и потекла по губам кровавая юшка.

— За что?!

— За все, Велька, за все… и на будущее… — Себастьян по плечу похлопал. — Глядишь, ты в этом будущем благоразумней станешь…

Отцовский особняк, который никогда-то не был ему домом, Себастьян покидал в приподнятом настроении. Жизнь налаживалась.

Оставалось решить пару-тройку мелких проблем, и к этому вопросу Себастьян собирался подойти весьма творчески… в конце концов, он имеет право на небольшую моральную компенсацию…

— На от. — Тадеуш Вевельский протянул сыну платок и поморщился, все ж таки не любил он драк и кровью брезговал. Но в данный момент его занимал вовсе не разбитый нос сына, а миллионы, нагло уплывавшие из рук… впрочем, ежели поторопиться… небось князь Ястрежемский ныне во дворце нечастый гость… он все больше при монастыре обретается… и пока все выплывет, пока слухи…

…да и сам он настаивал на том, чтоб свадьба состоялась как можно скорей.

…сегодня встретятся, как и собирались, а завтра уже свадьбу устроить…

— Собирайся, — велел князь Вевельский, стянув колпак. — Жениться поедем.

ГЛАВА 17,

где каждому воздается по делам его

— Ты не понимаешь… — Лихо метался по комнате от окна к шифоньеру, от шифоньера — к круглому разлапистому столику, на котором не без труда уместилась пухлая ваза синего стекла, весьма любимая Себастьяновой квартирной хозяйкой. В вазе покачивались круглые шары пионов, и Лихо, всякий раз задевая очередной цветок, вздрагивал.

Говоря по правде, наблюдать за метаниями братца было интересно, но проснувшаяся было совесть требовала оные метания прекратить если не из любви к брату, то хотя бы из опасения за целостность обстановки.

— Куда уж мне понять, — лениво заметил Себастьян, глядя, как на белой скатерочке, вышитой самолично панной Вильгельминой, расплывается влажное пятно.

Вазу она налила доверху, в какой-то странной уверенности, что этак пионы простоят дольше.

— Кто я?

— Кто ты?

Лихо не услышал.

— И кто она? Допустим, я на ней женюсь и… что дальше?

— Не знаю. — Себастьян сцепил руки на груди. — Никогда не думал, есть ли жизнь после свадьбы.

— Тебе смешно?

Врать, что нет, смысла не имело, оттого Себастьян кивнул.

— О да, повеселись… тебе всегда и все было весело… — Лихо остановился и пнул шифоньер, который от этакого невежливого обращения заскрипел и дверцы приоткрыл, грозя обрушить на хама все залежи Севастьяновых вещей… а залежи были старыми, можно сказать, многолетними, и Себастьян сам не мог бы сказать, что сыщется на полках его, помимо рубах, синих подштанников с начесом, каковые панна Вильгельмина с завидным упрямством дарила на каждый Вотанов день, и круглой шляпы, купленной не иначе как в полном умопомрачении.

Шляпа вывалилась и стукнула Лихо по макушке.

— Весело? Никакого веселья. Вот скажи, она тебе нравится?

— Нравится, — мрачно заметил Лихо, шляпу подбирая. За годы хранения она утратила исконную шарообразную форму, с одной стороны прогнувшись, отчего сделалась донельзя похожа на шлем после удара шестопером. Сходство усиливал куцый плюмаж из крашеных фазаньих перьев. — Я… я для нее крендель украл.

— Тогда это любовь.

Лихо кинул косой взгляд, но Себастьяну удалось удержать серьезное выражение лица.

— Итак, у вас любовь… но жениться ты не хочешь.

— Хочу!

— Тогда женись.

— Не могу!

— Из-за папаши? — Шляпу-шлем Себастьян перехватил и примерил. Пахло от нее пылью и лавандой, никак панна Вильгельмина опять совала ее в вещи, страшась нашествия моли, которое непременно случится и доведет ея до полного разорения, поелику моль сожрет и шубы, и скатерочки, и отменнейшего качества льняные простыни. Убедить квартирную хозяйку, во всем прочем женщину разумную, адекватную, что моль и саранча — разные насекомые, у Себастьяна не выходило.