Миг бесконечности. Том 1 - Батракова Наталья Николаевна. Страница 80

— Да вот решаю… — с невероятным трудом подавив желание высказать этому типу все, что она о нем думает, Катя подняла голову и, выдержав холодный взгляд, снисходительно улыбнулась. — Ловко вы все придумали: свидетели, юнец за рулем, права, страховка. Железные аргументы, любого могут сбить с толку, того же Колесникова. Интересно, чем вы его взяли?

— Ничем. Всего лишь помогли решить ма-а-ленький вопросик для банка, — пожал плечами собеседник.

— Настолько маленький, что он пожертвовал интересами любимой жены?

— Елена Колесникова — прелестная женщина! — согласился мужчина. — Но она, слава Богу, жива и здорова, чего не скажешь о проблеме Игоря Николаевича, которая могла бы разрастись до впечатляющих размеров. Впрочем, вам это знать ни к чему. Все уже благополучно разрешилось.

— Ясно. То есть главного свидетеля вы нейтрализовали. Серьезный подход, — непроизвольно забарабанила она пальцами по столу. — Оно и понятно: банк для Игоря Николаевича — дело всей жизни. Жену всегда можно поменять, даже любимую, а вот банк… Неплохо! Только вы одного не учли: мне терять нечего. Кроме водительских прав, конечно. Но и здесь вам придется хорошенько постараться.

— Ну почему же? Главное то, что вы рискуете остаться без работы. И не только вы. Если дело зайдет далеко, газете грозит не просто опровержение, а очередной проигранный в суде иск о защите чести и достоинства. Насколько я помню, ваше издание не так давно уже обязали выплатить солидную сумму штрафа? Вот видите, так и до банкротства недалеко. Дефицита кадров в журналистике не наблюдается, а у вас дружный коллектив. Неужели вы решитесь создать проблемы собратьям по перу? Евгении Александровне Камоловой, к примеру. Весьма уважаемая женщина, Для нее газета — все равно что банк для Колесникова. Еще не известно, чью сторону она примет, если дело дойдет до лишения лицензии. И читателей весьма огорчите: им будет жаль расставаться с любимым изданием.

— А вот читателей не троньте! — презрительно сузила глаза Катя, чувствуя, что ее терпению приходит конец. — Вы хотя бы знаете, что после заметки «Хамство на дорогах» у нас целая тема на Интернет-форуме открылась? Да стоит там только одному предложению из того, что вы тут наговорили, появиться!.. Кстати, вы не боитесь, что у меня включен диктофон? — посмотрела она на сумочку.

— Не боюсь, — спокойно ответил собеседник. — Ваш диктофон, если таковой там есть, — холодно улыбнулся он, — в настоящий момент отключен. Тактика неожиданности, учите психологию, — добавил он насмешливо. — Да и телефон у вас наверняка выключен. Колесников вам пытался дозвониться.

Демонстративно вытащив из сумки скромный Nokia, Катя глянула на дисплей и удивленно замерла: аппарат действительно был выключен! Такое уже случалось, потому что она никак не могла привыкнуть к блокировке кнопок. Прежняя раскладушка после закрытия блокировалась сама.

— Вот видите, — заметив досаду на ее лице, высокомерно и снисходительно улыбнулся мужчина. — И бояться мне нечего. Разве вы до сих пор не поняли, что люди, которые наделили меня полномочиями встретиться с вами, весьма непростые? Можете поинтересоваться у Игоря Николаевича, — перевел он взгляд на вернувшегося за стол Колесникова. — В общем, я все сказал. А сейчас, извините, спешу, — многозначительно посмотрел он на часы и коротко пояснил: — Служба. Рад был познакомиться, — в очередной раз холодно улыбнулся он Проскуриной, пожал руку Колесникову и, на секунду задержавшись у услужливо отодвинутой охранником шторы, добавил: — Я надеюсь, Игорь Николаевич, что вы мне сегодня еще перезвоните.

Наткнувшись отсутствующим взглядом на пепельницу, Катя достала из сумки сигареты с зажигалкой и закурила.

— Ну и кто же он? — спросила она.

— Кто? — Колесников потер ладонями виски, поднял веки и впервые за вечер прямо посмотрел на Катю усталым, измученным взглядом. — По большому счету, он — никто, пешка, посредник, специалист по разруливанию щекотливых дел. Но вот люди, которые за ним стоят… Я не могу назвать тебе их фамилий, но в остальном все, что он сказал, чистая правда. Организовать подобное для них — раз плюнуть! А потому совет: смирись, переступи через свое самолюбие.

— При чем здесь самолюбие, Игорь? — возмутилась Катя: сил сдерживать себя не осталось. — Я понимаю, что кто-то хочет замять дело, но не понимаю тебя! Вспомни, сразу после аварии ты готов был собственными руками удавить того, кто посмел поднять на Ленку руку! Куда все девалось? Сидишь тише воды ниже травы перед этим мерзким типом, который корчит из себя вершителя судеб! Колесников, что с тобой? Неужели все так ужасно, что даже тебя, тебя, который являл для меня вершину нашего бизнеса, можно вот так вот запросто согнуть, сломать, развернуть на сто восемьдесят градусов?! Ты — всесильный, всемогущий — дрожишь перед ними, как осиновый лист? Неужели мы с Леной оказались для тебя удобной разменной монетой: я вам — вы мне?

— Ты ничего не понимаешь… — покраснев как рак, выдавил Колесников. — Они, — многозначительно показал он пальцем вверх, — стена, и ее не пробить! Ни газетой, ни общественным мнением! Потому что они в пять минут создадут другое мнение, угодное им. Мне самому все это — вот здесь! — провел он ладонью по шее. — Но я хочу жить и работать здесь! Здесь, понимаешь? Здесь, а не где-то за тридевять земель лить слезы да размазывать ностальгические сопли по родине! Хватит, наслушался тех, кто подался туда, где хорошо, а нас нет, — в сердцах махнул он рукой. — И насчет Ленки ты не права… Может быть, только из-за нее я и решился на такое: ну выиграешь ты суд, ну прижмут меня к стенке. Ей от этого будет легче?

Медленно докуривая сигарету, Катя посматривала на Колесникова: таким она видела его впервые. Сломленный, раздавленный, ненавидящий сам себя. Даже тембр голоса изменился… У нее защемило сердце.

— Игорь, неужели ты на самом деле это сделаешь? — тихо спросила она.

— Да, — опустив голову, твердо произнес он. — Уже сделал. Потому что мне не нужна битва с ветряными мельницами. И хочу, чтобы ты меня поняла. Я готов сделать для тебя все, что пожелаешь: машину отремонтирую, а еще лучше поменяю на новую. Адвоката хорошего могу нанять для развода. Уж не знаю, как вы там порешите с Виталиком, но раздел имущества — штука непростая.

Последние слова Колесникова произвели на Катю странное воздействие. Каждая ее клетка моментально сникла под напором полного разочарования, апатии, тело обмякло, захотелось спрятаться, отрешиться от всего мира, заплакать…

— Куда же подевалась твоя совесть? Я уж промолчу о мужской солидарности… — с презрением выдавила она.

Смахнув предательски выступившую слезу, она кинула в сумку сигареты, мобильник и, словно опасаясь, что ее попытаются остановить, быстрым шагом направилась к выходу.

Проследив за ней сквозь щель отодвинутой шторы, Колесников вздохнул, с досадой чертыхнулся и, потирая ладонью левую сторону груди, достал из кармана телефон.

— Только что вышла. Ты не передумал насчет встречи?.. Хорошо, позвони мне вечером… Здорово, Павел, — тут же набрал новый номер Колесников. — Ты где? На работе? Я за тобой заеду… Хреново мне, угадал. И на душе коряво. Выпить надо… Дома все в порядке, встретимся — расскажу… Позови официанта, — попросил он стоявшего в проеме охранника.

Затянув на куртке молнию, Катя набросила на голову капюшон и выбежала на улицу: лицо тут же обдало ледяным ветром. К вечеру, как и было обещано, к высокой влажности добавилось резкое понижение температуры.

«Шуба не помешала бы, — натянула она на моменталь-но озябшие руки перчатки и вспомнила о теплой одежде, привезенной Виталиком к отцу. — Если грянут морозы, то от моей принципиальности останутся рожки да ножки: на новую шубу рассчитывать не приходится, разобраться бы с ремонтом машины. А ведь жизнь и вас ломает, госпожа Проскурина. Вон как она Колесникова в три погибели согнула! То ли еще будет… — отстраненно раздумывала она, пытаясь пройти по узкой, протоптанной среди первых сугробов тропинке. — Угораздило же меня утром обуть сапоги на шпильках!»