Отрок. Покоренная сила. - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 10

Обещаю обдумать слова воеводы Корзня со всем приличествующим тому тщанием. О решении своем извещу воеводу воблаговремении.

— Передам все в точности, матушка боярыня. Благодарствую на добром слове.

Мишка поклонился третий раз. Роська вдруг шумно сглотнул и перевел дух, видать, и правда затаил дыхание.

— Присядь, старшина Михаил… — Нинея царственным жестом указала на лавку, с которой только что встали ребята. — … и ты, десятник.

"Христианское имя, все-таки, вслух произносить не стала. А может, по протоколу не положено? Может быть, по имени надо обращаться только к тому, кто принес послание, а к сопровождающим нет? Хорошо, хоть, с остальным, вроде бы, не облажался. Но если: "присядь старшина Михаил" — то разговор, похоже, еще не закончен. Просто дипломатические переговоры перешли из стадии официальных заявлений в стадию… черт его знает… консультаций, что ли?".

— Расскажи нам, старшина Михаил, о воинской школе и Младшей страже. Дело это для нас новое, непривычное.

— Младшая стража — дело не столько новое, сколько забытое. Когда сто лет назад наша сотня пришла в эти места…

Мишка старался держать спину и голову так же, как и Нинея, но очень скоро почувствовал, что это не такое простое дело. Кроме физического неудобства и быстро наступающей усталости, он ощущал еще и психологический дискомфорт — его поза была явно искусственной, в то время, как Нинея выглядела совершенно непринужденно.

Кроме того, все время приходилось следить за руками, а Нинея как-то умудрялась положив одну руку ладонью на стол производить впечатление, будто рука лежит на подлокотнике кресла. Самым же обидным было то, что и Красава, по-видимому, чувствовала себя совершенно свободно. Даже бровью не повела, когда старуха положила ей руку на плечо.

"Черт знает что, сэр Майкл! Вы уже и забыли о тех временах когда не знали: куда девать руки при разговоре. Какой конфуз! Нет, это ж надо! Невозможно сделать даже простейшую вещь — принять "зеркальную позу" — без того, чтобы не выглядеть идиотом. Ну, бабка, что значит порода! Так квалифицировано возить собеседника мордой по столу, что даже и не понять: как это делается".

— Благодарствую, старшина Михаил, много ты нам интересного поведал. Чаю, шумно тут у нас станет, если воинская школа появится. По правде сказать, старикам молодые голоса всегда в радость, приятно, когда своими глазами продолжение жизни видишь. Однако же, время позднее, не откажешься ли, вместе со своим десятником, разделить с нами трапезу?

"Нет, это уже садизм! Застольного этикета нынешних времен даже я не представляю, но ничего хорошего ждать не приходится. Семь шкур спустит и голым в Африку… Простите лорд Корней, но я иссяк".

Мишка резко расслабился и ему показалось, что он оплывает на лавке, как свеча.

— Ф-у-у, баба Нинея, пожалей, не могу больше!

— Наигрался, значит, в посла?

— Я не играл, непривычно просто…

— А если непривычно, значит играл. Ничего, Мишаня, дети только думают, что играют, а на самом деле, учатся жить.

— Как хоть получилось-то?

— Хорошо получилось, и в княжеском тереме не осрамился бы. И говорил все правильно… Почти.

— А что неправильно-то?

— Пыжиться не надо было. — Нинея снова медленно преображалась из «Владычицы» в добрую бабушку. — Тебе тринадцать, так и будь тринадцатилетним. Будь самим собой.

— А кем же я был?

— А ну-ка, расправь усы. — неожиданно предложила волхва.

— Так у меня нету еще…

— А если бы стал расправлять, было бы смешно?

— Конечно!

— Вот так же смешно и когда мальчишка смысленного мужа изображает. Говорил ты хорошо, слушать было приятно и смотреть на тебя было приятно. А вот когда ты со мной в благообразии соревноваться надумал, стало смешно. Потому, что говорил ты от души, то, во что верил, то, что для тебя само собой разумеющимся было. А потом стал играть в того, кем ты на самом деле не был. И стало тебе трудно, и говорить ты стал плохо, и устал быстро.

"М-да, сэр, не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз! И добавить к этой крылатой фразе нечего".

— Но учиться-то этому надо? Как же учиться, если не пробовать?

— Правильно, Мишаня, учиться надо, но не с внешности начинай, а с внутренней сущности. Ощути себя наследником древнего рода, продолжателем дел сланных предков, частицей великого народа славянского, внуком Божьим! Возгордись этим и тут же смирись. Смирись с тем, что ты не волен в ни своих поступках, ни в поведении, ни в речах, ни во внешнем виде. Смирись с тем, что всегда и во всем, даже в мелочах, даже в самое краткое время, даже тогда, когда тебя никто не видит, ты должен быть достоин своего места в жизни, как бы трудно это ни было. В любых бедах: болезнях, поражениях, скудости, отчаянии — сумей соблюсти достоинство.

Тогда спина сама выпрямится, и голова поднимется, и о руках думать не нужно будет, и каждый увидевший тебя все поймет без слов. Это трудно, очень трудно, иногда, невыносимо, но если в народе нет таких людей, не будет и ничего вообще.

"Прямо по Гумилеву: "Будь тем, кем ты должен быть". Только не та сейчас на Руси фаза этногенеза. Промахнулись Вы, мадам, лет на шестьсот, минимум. А может и не промахнулись, а совершенно правильно чувствуете недостаток пассионариев — носителей императива: "Будь тем, кем ты должен быть"?"

— Я тебе сейчас кое-то скажу Мишаня. — Продолжала Нинея. — Один раз, и никогда этого больше не повторю. А ты подумай: как мне трудно это говорить, и кем бы я была, если бы не смогла этого сказать. Ты знаешь, как я отношусь к Киевским князьям. Ольга… Сука Киевская… Баба, потерявшая мужа — вдова. Что она может? В траур облачиться, вопить о возмездии, рыдать по покойнику, рвать на себе волосы… А она встала во главе войска и… И повергла княжество древлянское!

Еще она была матерью славного воина. Победителя хазар, грозы степняков, ужаса Царьграда. Что должна делать мать такого сына? Гордиться, хвалиться перед другими матерями, радоваться его славе… А она, считай, что своими руками… Знала, что ждет его засада, и ничего не сделала, что б спасти. Сидела и ждала, когда принесут весть, которую она и так знала, еще до того, как все случилось.