Остров сбывшейся мечты - Михалкова Елена Ивановна. Страница 19

– Соломоновы острова, – повторял старик, ошеломленно покачивая головой. – Господи боже мой... Поверить не могу. Макар, вы уверены, что это правда? Милиция не ошиблась?

Илюшин сочувственно поглядел на Каморкина и кивнул. Он уже в четвертый раз подтверждал, что да, правда, но спустя короткое время тот снова поднимал на него жалобный взгляд и спрашивал, как будто за десять минут что-то могло измениться.

Макару хотелось сказать что-нибудь успокаивающее и весомое, например, по-голливудски: «Мы найдем ее. Мы обязательно найдем ее», и выпятить нижнюю челюсть, как иногда выпячивал Серега, собираясь приступить к поеданию раков. Но врать этому искалеченному человеку Илюшин не хотел, а в том, что они и в самом деле найдут Викторию Стрежину, он сильно сомневался.

– Если вы поможете нам, Михаил Олегович, – мягко проговорил он, – у нас будет больше шансов.

Старик покорно кивнул.

В действительности он уже помог – Илюшин исчеркал полблокнота, записывая за Каморкиным. Михаила Олеговича даже не приходилось направлять вопросами – он сам прекрасно помнил всех знакомых своей племянницы.

Первым номером в списке Макара шел Вениамин Рощин, к которому поначалу Илюшин собирался отправить Бабкина, но теперь подумывал о том, что стоит съездить самому. Ничего принципиально нового к своему предыдущему рассказу Каморкин не добавил, если не считать упоминания о том, что Рощин весьма состоятелен – не потому, что много заработал, снимаясь в посредственных сериалах, а потому, что происходил из богатой творческой семьи: мать Рощина была владелицей одной из галерей в Москве, отец – скульптором, заработавшим относительную известность на паре-тройке нестандартных проектов. «Видели возле Нескучного сада кривобокий домик – единственный, который не вписывается в улицу? С окнами-бойницами? – хмуро спросил Михаил Олегович. – Сие творение и есть плод фантазии папеньки Вениамина».

О самом Вениамине фотограф выражался ядовито:

– Видел я его исключительно по телевизору. Очень он весь такой... обвислый.

– Что значит – обвислый? – не понял Макар.

– Вроде фактурный юноша, а приглядишься – у него и щеки висят, и нос висит, и даже уши, кажется, свисают. Поневоле подумаешь, что и в других частях тела мощи не имеется. Ей-богу, не смейтесь, так оно и есть. Присмотритесь сами, как будет сериал идти, и убедитесь. Что Вика в нем нашла?

Подробностей об отношениях племянницы и младшего Рощина старик не знал. Но когда Макар спросил, почему, по его мнению, Вика не придала никакого значения угрозам актера, ответил неожиданно:

– Я, признаться, полагал, что она рассчитывала на высокое заступничество. Вы понимаете, о чем я?

– Не совсем, – осторожно ответил Макар. – Чье заступничество?

– Ну, как же... Викиного начальника. Его, кажется, теперь принято называть «босс» или «шеф».

– У Вики был роман с ее руководителем? – поразился Илюшин. – Почему же...

Он хотел спросить, почему же ни Липатов, ни Лена Красько не обмолвились о романе ни словом, но вспомнил о скрытности Стрежиной и не стал продолжать. Из троих людей, с которыми он разговаривал, Виктория, очевидно, больше любила дядю, а потому не было ничего удивительного в том, что она могла таиться от коллег, но не от него.

– Видите ли, Макар, я не могу утверждать наверняка, – смущенно произнес Каморкин. – Поймите, противоестественно молодой девушке делиться своими сердечными увлечениями со старым дядей, даже если она и испытывает к нему некоторую привязанность. Почему же я решил, что Вика...

Он нахмурился. Илюшин терпеливо ждал, потому что это было важно, очень важно.

– Какие-то мелочи, – произнес наконец Михаил Олегович, задумчиво теребя острую бородку. – Обрывки фраз, интонация. Знаете, а ведь на самом-то деле ничего, ровным счетом ничего не говорит о том, что Вика встречалась с... как его... в общем, со своим начальником. Я только сейчас осознал, что у меня нет ни малейших тому подтверждений.

Он беспомощно развел руками и посмотрел на Макара с таким выражением, словно опять собирался спросить, может ли его племянница быть в другом месте, а не на Соломоновых островах.

– Нет – значит, нет, – быстро согласился Илюшин. – Но все-таки, Михаил Олегович, если вспомните...

– Само собой, само собой, – заторопился старик. – Боже мой, ну почему же я так решил... Что-то она такое произнесла...

Негромко зазвонил телефон, и Каморкин поспешно схватил трубку:

– Я вас слушаю. Михаил Олегович, да. А вы, простите?..

Он помолчал, слушая собеседника, покивал головой и даже улыбнулся.

– Разумеется. Да. Спасибо, мне тоже очень приятно. Всего доброго, до встречи.

Он повернулся к Илюшину.

– Из солидного журнала звонили. Хотят, представьте себе, интервью у меня взять, – с нескрываемой гордостью объяснил он. – Значит, и Каморкин на что-то годится, а? Мне, правда, кажется, что никому не интересно интервью с таким трухлявым пеньком, но все равно приятно, что греха таить... Значит, кто-то помнит меня, кто-то ценит. Значит, и я что-то полезное сделал в своей жизни, правда?

– Правда, Михаил Олегович. Хотя мне кажется, что полезное – не совсем подходящее слово. Разве картины Моне можно назвать полезными? Только в очень узком и специфическом смысле.

– Спасибо вам, голубчик, за столь лестное сравнение. А, знаете, мне вспомнилось: Вика как-то раз примчалась с горящими глазами, в руке журнал – красивый, глянцевый. И трясет им, как колотушкой! – Каморкин убедительно изобразил, как трясла журналом его племянница. – Посмотри, говорит, что такое! А там, представьте себе, три моих пейзажа на развороте и текст к ним. Вот только разрешения у меня никто не спрашивал, а про деньги и говорить смешно. Ох, как же Вика негодовала! Ты, говорит, дядя Миша, великий фотограф, а они смеют с таким нахальством твои работы воровать! Я ей в ответ – мол, почему же воровать, есть же ссылка на меня. Нет, отвечает, без спроса взять – это почти воровство, пусть и со ссылкой. Ты ведь им разрешения на публикацию не давал? Вот именно, не давал.

Он покачал головой, вспоминая, как рассердилась тогда племянница.

– Я ей объясняю, что, может, за честь стоит почитать: солидный журнал, да вдруг вспомнил про мои снимки! А Викуша в ответ: «Ты, дядя Миша, себя недостаточно ценишь. Это для журнала честь, если бы ты им разрешение на публикацию дал, а не для тебя». И что вы думаете? Позвонила в редакцию и так, знаете ли, жестко с каким-то мальчиком поговорила, что перезвонили мне оттуда спустя полчаса и решили все вопросы. И гонорар перечислили, и прощения попросили. Вот так-то. Вика очень мною гордится, да... И фотографии все наизусть, можно сказать, знает. Как-то я спросил ее: что на этом снимке в левом нижнем углу? Так она не задумываясь ответила. Радостно мне от этого, что скрывать... На душе тепло.

Каморкин расстегнул верхнюю пуговицу своей фланелевой рубашки, и Макар обратил внимание на его руки – сухие, морщинистые, с выступающими синими жилками. Обшлаг правого рукава был обтрепан, и Илюшин внезапно решил, что рубашку подарила Каморкину его племянница.

– Михаил Олегович, – сказал он, – простите, откуда у вас эта рубашка?

– Викин подарок, – поднял тот удивленные глаза. – Я очень люблю такие сорочки, а Вика... она меня... балует... Рубашку вот подарила, а недавно – очечник новый...

Илюшин не сразу понял, что происходит и отчего голос Каморкина начал прерываться. И только когда старик поднял ладони к глазам и издал странный тихий звук, похожий на отрывистое поскуливание, Макар проклял себя за бестактность, опустился на пол рядом с коляской и начал негромко говорить то, что давно нужно было сказать, – что они найдут Вику, что она, конечно же, жива, что все будет хорошо, что на Соломоновых островах тепло в это время года и почти нет дождей – и говорил, и говорил, и даже пытался выпячивать вперед челюсть, как это делает Серега Бабкин, разглядывая вареных раков, и ему было тысячу раз наплевать, правда это или нет, лишь бы только дядя Вики Стрежиной, в прошлом талантливый фотограф, перестал плакать по своей пропавшей племяннице.