Источник счастья - Дашкова Полина Викторовна. Страница 85

Окна снаружи были темны из-за плотных штор. На самом деле свет горел во всём доме и работало паровое отопление. На столике стояла ваза с крупным черным виноградом, грушами, яблоками. В газетнице лежали свежие номера большевистских газет — «Известия», «Правда».

Мастер появился бесшумно, он вошёл в неприметную дверь за спиной и, наверное, несколько минут уже стоял, наблюдал за ним. Агапкин почувствовал взгляд и знакомый запах сигары и одеколона.

— Дисипль, берите фрукты, не стесняйтесь. Кофе хотите?

Белкин был спокоен и приветлив, словно ничего не происходило. Он выслушал рассказ Агапкина молча, пристально глядя в глаза.

— Можно какую-нибудь газету? — попросил Федор.

— Да, конечно. Вот, самая свежая.

Это был сегодняшний номер газеты «Новая жизнь». Агапкин, забыв обо всём, принялся жадно читать, но Мастер остановил его.

— Не спешите, брат. Возьмёте с собой, прочтёте дома, — он принуждённо откашлялся. — Стало быть, теперь жизни и здоровью профессора ничего не угрожает?

— Надеюсь, нет. Но он потерял много крови, ему необходимо усиленное питание, фрукты. Для перевязок нужны чистые бинты, йод, аптеки закрыты.

— Об этом не беспокойтесь. Вам все доставят.

— Чай, сахар, хлеб, — стал торопливо перечислять Агапкин, — ещё надо крыс кормить, и мыло кончается.

— Я понял, — кивнул Мастер.

— Нужен морфий. Боли у него сильные.

— Нет.

— Почему?

— Дисипль, подумайте сами.

— Вы боитесь, что наступит зависимость? Пострадает мозг? Но нужны совсем небольшие дозы, хотя бы на первые дни, хотя бы на ночь, чтобы он мог спать. При таких ранениях всем дают, нельзя же терпеть.

— У профессора сильная воля. Он потерпит.

«А вы бы терпели?» — чуть не спросил Агапкин, но вместо этого произнёс:

— В доме холодно, электричества нет, телефон не работает.

— В течение суток всё будет.

Мастер не садился, Агапкин тоже встал. Кофе так и не принесли. Известие о мёртвом полуголом курьере на Патриарших Белкин как будто пропустил мимо ушей. Вероятно, это было нечто случайное, непредусмотренное. Ограбления с убийствами в последние месяцы происходили слишком часто и отличались особенным, адским юмором. Труп не просто бросали, а как-нибудь куражились, клали бумажную иконку, кощунственно размалёванную, вставляли в рот или в ухо церковную свечу.

Внешне Мастер оставался совершенно спокойным и благожелательным, как всегда. Но Федор успел достаточно изучить его, чтобы понять: нервничает, почти сходит с ума, но держится железно. Ничего не хочет объяснить. Или пока просто не может? Сам не понимает?

«Что-то у них не складывается, — думал Агапкин, — тут рядом, в столовой, идёт заседание. Слышны голоса, тянет сигарным дымом. Они потеряли контроль над озверевшими революционными массами? Или не ожидали такого отпора? В Петрограде всё прошло почти спокойно. Москва сопротивляется. Юнкера, мальчики и девочки. Московские дети — последний оплот прошлой жизни. Я не вправе требовать объяснений. Это пока за пределами длины моего буксирного каната. Неужели именно они затеяли этот ужас? Нет, конечно же нет. Они постоянно твердят, что не ставят перед собой политических задач. Ложа занимается исключительно научными, духовными, нравственными проблемами. А февраль всё-таки их работа. Однако октября они не планировали, не ожидали, не хотели. Теперь паникуют, ищут способы договориться с непонятной новой властью».

Между тем в гостиной появился юноша в гимнастёрке. Мастер быстро шепнул ему что-то на ухо, посмотрел на Агапкина.

— Вас отвезут.

Юноша повёл его через кухню. Во дворе, у входа для прислуги, стоял крытый автомобиль, облупленный и грязный снаружи. Но внутри все обито дорогой кожей. На заднем сиденье два больших кулька и корзина с фруктами. Шофёр в новенькой кожанке сел за руль и тронулся.

— Подождите! — испугался Агапкин.

— В чём дело? — спросил шофёр, не оборачиваясь.

— Я должен буду объяснить, откуда все это? От кого?

— Там в корзине записка, «от благодарных пациентов». Подробности придумайте сами.

В гостиничном ресторане молодой пианист играл довоенные блюзы. Длинные рыжие волосы были забраны в хвостик на затылке. Хвостик вдохновенно подрагивал. За соседним столом сидели старики англичане, супружеская пара, обоим за восемьдесят.

— Бэзил, не слишком ли много свинины на ночь, да ещё с картошкой?

— Нет, Сара, наша сегодняшняя экскурсия отняла у меня столько энергии, что теперь придётся так плотно ужинать каждый вечер. — Старик подцепил на вилку кусок мяса и принялся жевать, комично щурясь от удовольствия.

— Это была твоя идея, Бэзил.

— Ну кто же мог подумать, что мы будем два часа под ледяным дождём плавать вдоль контейнеров и слушать, чем один сухогруз отличается от другого, а потом ещё этот сумасшедший лодочник захочет показать нам, что чувствуют люди в лодке во время шторма, и начнёт раскачивать свою чёртову посудину!

Соня заслушалась, забыла, что держит раскрытое меню, что её ждёт официант, ждёт Зубов. Настоящий лондонский английский звучал как музыка. На стариков можно было смотреть бесконечно. Они существовали как единый организм. Они прожили вместе лет пятьдесят, не меньше. Ворчали друг на друга, язвили, но было видно, что оба светятся любовью, как молодожёны.

«Мои мама и папа никогда вот так сидеть не будут. Я, наверное, тоже, никогда и ни с кем», — подумала Соня.

Старики заметили её взгляд и одновременно улыбнулись ей.

— Милая молодая леди, — сказал Бэзил, — ни в коем случае не отправляйтесь на экскурсию в торговый порт.

— И не ешьте на ночь свинину с картошкой, — добавила Сара, — если не хотите стать такой толстой и глупой, как этот джентльмен.

— Спасибо, — улыбнулась Соня, — обещаю, что ничего этого делать не буду.

— Какой у вас отличный английский. Вы откуда?

— Из России.

Для Сони было почти чудом, что можно так просто поболтать с совершенно незнакомыми людьми. Английская пара подняла ей настроение надолго и всерьёз. Ей сразу стало уютно в этой гостинице, в этом ресторане.

— Какие они замечательные, — сказала она Зубову.

— Обычные английские старики. — Он хмыкнул, пожал плечами и обратился к официанту: — Пожалуйста, две порции спаржи с перепелиными яйцами, два ромашковых чая с лимоном и мёдом.

— И все? — изумлённо спросила Соня.

— Конечно. Вы же, кажется, вообще не ужинать сюда пришли, а смотреть, как едят другие. Вы как будто в театр попали. И чем вам не понравился заказ? Не любите спаржу? Сразу бы сказали, пока не ушёл официант. Давайте, я позову его, вы выберете что-то другое.

— Нет. Не нужно. Откуда я знаю, люблю я спаржу или нет, если никогда её не пробовала?

— Да? — брови его медленно поползли вверх. — За границей не бывали, спаржи не ели. Чем вы занимались тридцать лет?

— Как — чем? Биологией!

— Вы фанатик науки?

— Нет. Не дай Бог. Фанатиком быть ужасно.

— Но считается, что именно они двигают науку, совершают грандиозные открытия.

— Ерунда. Никто из великих учёных фанатиком не был. Науку двигает детское любопытство взрослых людей, ну и талант, конечно.

— Ещё такая мелочь, как деньги, — усмехнулся Зубов. — А скажите, вам бы хотелось открыть что-нибудь невероятное, то, что тянет на Нобелевскую премию?

— Например? — улыбнулась Соня.

— Например, найти способ сделать вот этих старых англичан, которые вам так понравились, молодыми, продлить их счастливую жизнь ещё лет на пятьдесят или даже на сто?

— Ой, батюшки, и вы туда же! — Соня покачала головой. — Слушайте, это какое-то массовое помешательство.

Принесли спаржу. Соня разочарованно взглянула на бледно-зелёные толстые стебли, залитые яйцами, потом на Зубова.

— Иван Анатольевич, вы уверены, что это съедобно?

— Попробуйте. Советую начать с шишечек.

Несколько минут они молча ели. Соня не могла не признать, что действительно вкусно.

— Это не помешательство, — произнёс Зубов, когда его тарелка опустела, — это чуть ли не самая древняя мечта человечества.