Рождество и красный кардинал - Флэгг Фэнни. Страница 24
— Так вот, Пэтси, у меня есть внучка твоих лет, зовут Колби. И знаешь, что она тут мне сказала? Так не больно?
По лицу Пэтси было видно, что больно, но она ответила: «Нет».
— Она сказала: «Дедушка, у меня уже есть два поклонника». Нет, ты представляешь?
Доктор велел Пэтси встать и выгнуться изо всех сил, сначала влево, потом вправо.
— А у тебя есть поклонник?
— Нет, сэр.
— Да как же нет? — вмешалась Френсис. — А Джек? Ты сама мне сказала, что он твой поклонник. Расскажи доктору про Джека, золотце.
Закончив осмотр, врач поглядел на часы, взял свой чемоданчик и обратился к Френсис:
— Проводите меня до машины, миссис Клевердон.
Потом повернулся и с улыбкой помахал Пэтси:
— До свидания, дитя мое.
Они шли через холл, и доктор говорил:
— Миссис Клевердон, конечно, надо сделать рентген, но я и без него вижу, что таз и бедро были сломаны в четырех, если не в пяти местах, а тот, кто это сделал, не позаботился, чтобы кости правильно срослись. Она очень жалуется на боли?
Френсис, едва поспевая за ним, проговорила:
— Нет, доктор. Она ни разу словечком не обмолвилась насчет боли.
— Интересно, почему? Я-то знаю, что ей больно. Кости давят на нервные окончания в бедре и позвоночнике. По мере того как ребенок растет, боли будут только усиливаться.
Они подошли к машине, и Френсис выдавила из себя тот единственный вопрос, ответ на который они все хотели бы знать:
— Что-то можно сделать?
Доктор Гликман внимательно посмотрел на нее.
— Миссис Клевердон, вы неверно формулируете. Что-то надо делать. — Он вручил ей визитку и сел в такси. — Позвоните ко мне в кабинет и запишитесь на прием.
Остальные ждали Френсис в вестибюле.
— Он хочет осмотреть Пэтси у себя, — сказала она.
Через две недели поток машин нес их пикап по улицам Атланты. Френсис и Освальд носами уткнулись в карту. В конце концов им удалось найти медицинский центр и при этом не опоздать.
— Для меня загадка, как в этом городе люди ориентируются, — ворчала Френсис.
После того как рентген и прочие необходимые исследования были сделаны, доктор Гликман пригласил Френсис и Освальда в кабинет, а медсестра увела Пэтси в кафе — что-нибудь перекусить.
— Если немедленно не вмешаться, — сказал ортопед, — и оставить все как есть, то при такой патологии она очень скоро начнет терять подвижность и в итоге совсем не сможет ходить.
Френсис схватила Освальда за руку — так ей показалось легче.
— О боже!
— А когда она еще вырастет, болезнь затронет центральную нервную систему. Чем быстрее мы сложим заново неправильно сросшиеся кости и избавим скелет и мышечную систему от лишних нагрузок и деформаций, тем лучше. Но для этого потребуются две, если не три операции. Для молодого неокрепшего организма это очень серьезное испытание. Понадобится вся ее воля к жизни, все силы.
— То есть вы хотите сказать, она может умереть? — встревожилась Френсис.
— Любая серьезная операция несет в себе такой риск, но, насколько я могу судить, нашей малышке есть ради чего жить. Позвольте внести ясность. Ей будет необходима эмоциональная поддержка со стороны всех нас, причем на длительный срок. И даже когда реабилитация закончится, нет никакой гарантии, что Пэтси полностью излечится.
— О боже, — повторила Френсис.
— И все-таки мое мнение такое: надо идти на радикальные меры. Но вы теперь знаете: независимо от результатов процесс будет долгий и трудный.
— Лечение дорого стоит? — спросил Освальд.
— Хотелось бы ответить «нет», мистер Кэмпбелл, но увы. Да, дорого.
Доктор Гликман поглядел на фотографию внучки, перелистнул календарь и поверх очков пробежал глазами по датам.
— Я вот что сделаю — буду оперировать бесплатно. Это лишь малая часть расходов. И все-таки кое-что. Если вы обещаете, что она будет хорошо питаться и к концу июля прибавит парочку фунтов, назначаю операцию на утро второго августа.
Френсис заверила, что уж по части хорошего питания она сделает все и больше, даже если придется пичкать малышку едой по двадцать раз на дню, и они будут готовы к операции в срок. Другой вопрос, откуда они возьмут такую прорву денег, — но Френсис не стала об этом говорить при докторе.
Весь следующий месяц каждый встречный-поперечный считал свои долгом сунуть Пэтси конфетку, или булочку, или угостить мороженым. Все знали, что к концу июля девочке надо обязательно набрать вес. Но главная сложность заключалась в деньгах. Долгое пребывание в больнице, многомесячная терапия — даже без вознаграждения доктору получалось больше ста тысяч долларов. У Френсис и Милдред было кое-что отложено — но куда их сбережениям до такой суммы! Жители Затерянного Ручья развернули целую кампанию по сбору средств и поставили в продовольственной лавке рядом с кассой контейнер с надписью: «Фонд Пэтси». Очень скоро весть разошлась по округе и подключились другие организации. В Лиллиане, соседнем городке, Элизабет, глава родственного эзотерического ордена «Рисунок в Мелкий Горошек», организовала распродажу выпечки и невостребованных вещей. В зале приемов Затерянного Ручья каждую субботу устраивали рыбные трапезы — спасибо Клоду Андервуду, — и на благотворительные посиделки стекался народ со всего округа. Друзья Батча из «Лосиного клуба» в Альберте организовали барбекю — явился весь Затерянный Ручей и сотни людей из других мест. К удивлению Освальда, члены Ассоциации Аккордеонистов тоже решили внести свою лепту и дали в парке бесплатный концерт. На сцену они вышли в коротких кожаных штанах. Исполняя «Польку пивной бочки», мистер Краузе приметил в толпе Освальда и помахал ему. Френсис, Милдред и Пэтси тоже пришли, сели рядом с Освальдом и стали слушать музыку, как и вся прочая публика. Пэтси как раз принялась за вторую порцию сахарной ваты… и у Освальда душа ушла в пятки. В первом ряду, наискосок от них, сидел Брент Бун, заезжий гость, должностное лицо, и не сводил с девочки глаз.
Уши у Освальда налились краской. Через несколько минут Бун поднялся, подошел к пивной бочке, на которой было начертано: «Фонд Пэтси», бросил десять долларов и направился прямиком к нему.
Освальд перестал дышать.
Покачав головой, Бун смерил его взглядом, промычал сквозь зубы: «Мексика, мать твою» — и скрылся в толпе.
Август неумолимо приближался, а Освальд словно оставался в стороне. Денег-то у него, ясное дело, не водилось. И в один прекрасный день он решился.
Батч отвез его в Пойнт-Клир. Когда Освальд в последний раз был с Пэтси в «Гранд-отеле», то приметил в вестибюле небольшую художественную галерею. Туда-то он и направился со своими акварелями.
Красивая дама внимательно изучила рисунки — один за другим, — но свое мнение высказывать не спешила. Спросила только:
— Сколько вы хотите за ваши работы, мистер Кэмпбелл?
Как ни удивительно, вопрос застал Освальда врасплох. Он в жизни ничего не продавал. И уж тем более собственные труды.
— Почему бы вам не назвать свою цену? — выдавил он наконец.
Она еще раз проглядела рисунки. Пересчитала.
— Всего восемнадцать, так?
— Да.
— Могу вам предложить двести пятьдесят долларов.
— Вы шутите.
Освальд не верил своим ушам. Куча денег!
— Рада бы заплатить больше — акварели просто замечательные — но галерея у нас маленькая.
— Да нет, все отлично. Согласен.
Вручая ему чек, галерейщица сказала:
— Интересно было бы посмотреть, что у вас есть еще.
Выходя, Освальд глянул на чек и чуть не лишился чувств. Двести пятьдесят долларов стоил каждый рисунок!
К концу июля почти вся сумма была собрана — и не за горами были новые поступления. Рой и Освальд планировали устроить Пэтси в лавке торжественное прощание утром перед отъездом. В шесть сорок пять Рой открыл замок и свистнул Джеку.
— Эй, парнище, где ты? Твоя дама сердца на подходе!