Вонгозеро - Вагнер Яна. Страница 46

— Мне очень жаль, — он умолк, но глаз не поднял и все так же смотрел себе под ноги, — мне правда очень жаль, но мы ничем не сможем вам помочь. У нас впереди длинная зима, у нас дети, и мы просто не можем себе позволить…

Я так боялась, что он станет уговаривать меня, что скажет — а как же мы, у нас ведь тоже дети, помогите хотя бы им, но он сдался сразу же, после первых же моих слов, и как-то весь поник, стал совсем маленьким даже в своем огромном тулупе.

— Что ж, — сказал он медленно, — я совершенно не виню вас. Простите, что отнял у вас время. Доброй ночи, — и повернулся, и пошел прочь, скрипя валенками по снегу, а я светила ему фонариком вслед — то ли для того, чтобы ему было видно дорогу, то ли потому, что мне самой нужно было видеть его еще хотя бы недолго — тулуп на спине разошелся, и из неровной, длинной дырки вдоль шва торчали толстые нитки. Когда он почти уже скрылся из вида, я закричала ему вслед:

— Не сдавайтесь! Мы скоро уезжаем отсюда, сегодня или завтра, это очень большой поселок, и в округе есть еще такие же, во многих домах наверняка есть кладовки, можно найти сахар, консервы, варенье…

— Да-да, варенье, — глухо сказал он, не оборачиваясь, и несколько раз кивнул головой — задорные уши его дурацкой шапки запрыгали вверх-вниз. Потом он ушел.

Мы стояли с Мишкой в глубоком снегу у ворот и смотрели на кружок света, отбрасываемый фонариком, освещавшим теперь пустую улицу с широкой колеей, оставленной нашими машинами.

— Здесь и правда можно много всего найти, мы же нашли, — сказал Мишка неуверенно, а я ответила:

— Ох, Мишка. Слава богу, он не поднял глаз.

*

В эту ночь я спала очень плохо — меня мучил кашель, и я ворочалась с боку на бок, пытаясь найти положение, в котором в горле перестало бы наконец першить; под мерное Сережино дыхание я вела нескончаемые, долгие споры с нашим вечерним гостем, и мне пришла в голову как минимум сотня прекрасных, неопровержимых аргументов. Самое ужасное было то, что мы оба — и я, и человек, просивший меня о помощи, знали, что я права, что я имею право отказать ему, и поэтому мне хватило одной фразы, чтобы заставить его замолчать, поэтому он не настаивал и сразу ушел; но то, что мы оба знали это, не отменяло того, как гадко, как невыносимо скверно я себя чувствовала, и никакая логика не могла этого исправить.

Утром — уже после завтрака, но до того, как Сережа с папой отправились в очередную экспедицию, к нам снова пришли гости. Вначале мы услышали Андрея, деловито топавшего на веранде, стряхивая снег с ботинок, недовольный Наташин голосок, а потом дверь распахнулась, и все они вошли — привели даже Леню, который выглядел уже не таким бледным, хотя сразу попросил разрешения сесть на Ирину кровать и немедленно, со вздохом облегчения, тяжело опустился на нее.

— Мы пришли попариться в бане, — сказала Наташа, — это ужасно, мы неделю не мылись все. Вы же не будете возражать? — и она обвела нас взглядом.

— Ну брось ты, — сказал Сережа, — парьтесь, конечно. Одно ведро там есть, возьмите второе — тут, возле печки, согрейте воды. Я хотел за тобой зайти сегодня, — продолжил он, обращаясь к Андрею, — вместе побродить тут. Хочешь, пошли с нами, а вечером попаришься?

— Спасибо, — отмахнулся Андрей, — успею еще побродить. Вы когда уезжаете? Завтра?

Сережа кивнул, лицо у него было расстроенное.

— Ну, вот тогда и поброжу, — сказал Андрей сухо.

— Давайте, я вам хотя бы дров наколю, — сказал Сережа, и, подхватив ведро, торопливо вышел во двор. После его ухода в комнате наступила тишина — сложная и неуютная; удивительно было, что столько людей, находящихся в такой маленькой комнатке, могут так напряженно молчать.

Наконец Наташа зашуршала пакетом, который она держала в руках, и сказала:

— Вот же я идиотка. Андрюшка, я забыла шампунь. И мыло я тоже забыла, и расческу, одни полотенца положила только. Может быть, сходишь? На моей кровати, такая серая сумочка на молнии.

— У меня есть с собой и шампунь, и мыло, — несмело сказала Марина, — нет смысла ходить, возьми мое.

— Спасибо, — сказала Наташа и улыбнулась — слишком широко, как всегда, — мне нужен мой шампунь, — и я подумала, чудесная у вас подобралась компания, прекрасные отношения, а потом я подумала — совсем как у нас. Совсем как у нас. Я ведь даже не спросила ее, есть ли у нее с собой мыло, может быть, ей нечем вымыть голову. Она молчит и делает вид, что меня не существует, но мне пора поговорить с ней, просто потому, что у меня есть и шампунь, и мыло, и много запасной одежды, а она успела взять с собой всего одну сумку — вот она, стоит под ее кроватью, и я уверена, что в этой сумке в основном детские одежки, а своих вещей у нее почти нет, и она не попросит их у меня сама, ни за что не попросит.

Я дождалась, пока Андрей вышел, — почему-то я знала, что для этого разговора нужен минимум свидетелей, но остальные по-прежнему были здесь и никуда не торопились; я предложу ей только мыло и шампунь, думала я, не стану сейчас заговаривать про одежду, с этим можно подождать до момента, когда мы останемся вдвоем, в конце концов, я могу попросить Сережу — пусть он отдаст ей что-нибудь из моих вещей, я подняла на нее глаза — она сидела спиной ко мне, как всегда, наблюдая за сыном, — и сказала:

— Ира, — и она обернулась, сразу же, и тогда я сказала еще раз: — Ира, — хотя она уже смотрела на меня, — давай, я вам с Антошкой принесу мыло и шампунь? Вы, наверное, тоже захотите в баню?

— Спасибо, — медленно ответила она, — но у меня есть и мыло, и шампунь, — и продолжала смотреть на меня, и я почувствовала, как краснею, горячо, до корней волос, ну давай, скажи мне «нам ничего от тебя не нужно», пока они все сидят здесь и смотрят, я заставила себя не отводить взгляда, хотя это было нелегко, и тогда она сказала:

— Но если у тебя найдется чистая футболка какая-нибудь и свитер — это было бы здорово.

— Конечно, — сказала я и вскочила, — конечно, я сейчас принесу, — и выбежала в другую комнату, и стала рыться в сумке, стоящей на полу возле кровати, и одновременно злилась на себя за эту дурацкую, угодливую поспешность, и радовалась — непонятно, чему именно.

Я раскидала все содержимое сумки по полу и наконец выбрала серо-голубой норвежский свитер и несколько футболок; что ты суетишься, говорила я себе, успокойся, это все твое дурацкое желание всем нравиться, быть хорошей, правильной, великодушной, ты всегда перегибаешь палку и потом чувствуешь себя полной дурой, она никогда не станет тебе другом, ты и сама этого не хочешь, правда же, просто отдай ей эти дурацкие тряпки и не раздувай из этого историю, она не бросится к тебе на шею, а просто скажет спасибо, и ты немедленно снова для нее исчезнешь, словно ты пустое место, словно тебя нет. Потом я вышла из комнаты и без слов протянула ей стопку одежды; она взяла ее у меня из рук и молча кивнула мне, положив одежду себе на колени. Она даже не посмотрит при тебе, что ты ей принесла, сказала я себе, и вот теперь ты злишься, но все равно ничего не скажешь ей — ты никогда ничего не говоришь, ты кипишь внутри, молчишь, а потом, ночью, лежишь без сна и придумываешь острые, точные фразы, которые уже никому не нужны.

Входная дверь распахнулась, и вошел Сережа — улыбаясь, он сообщил:

— Через час-полтора баня будет готова, воды там, правда, немного — у нас всего два ведра, так что, может быть, Андрюха принесет еще хотя бы парочку из вашего дома, и поставим ее туда — пусть греется, а то, боюсь, на всех ее…

В этот момент дверь открылась еще раз, толкнув Сережу, стоявшего сразу за ней, и в комнату ввалился Андрей. Куртка у него была распахнута, а в руке, оттягивая ее вниз, был зажат большой серебристый пистолет — такой яркий и блестящий, что немедленно напомнил мне детскую игрушку, которая была у Мишки в раннем детстве. Глаза у него были дикие.

— Андрюха, ты чего? — Папа вскочил со своего места.

— Что случилось? — резко спросила Наташа.

— Он копался в нашем прицепе, — сказал Андрей, обращаясь почему-то только к Сереже, — понимаешь, Серега, он копался в прицепе — я подошел к дому и вдруг увидел его, он отогнул тент — разрезал, наверное, или развязал, машины-то у нас все заперты, а прицеп, его же не запрешь…