Поцелуй ангела - Мэй Сандра. Страница 1

1

Джесси мрачно уставилась в окно, надув губы и задумчиво раскачивая погибшую туфлю на пальцах ноги.

Туфля – как и жизнь Джесси в целом – погибла четверть часа назад, на рабочем месте, в одночасье превратившемся в поле битвы. Каблук сломался…

Все из-за этого урода и его малахольной супружницы, не говоря уж о Мэгготше!

Джесси уронила туфлю и со вздохом встала. Надо собирать вещи, никто ее тут долго терпеть не будет, проклятые капиталисты…

Она швыряла в сумку немудреные свои вещички, не особенно заботясь о том, чтобы сложить их поаккуратнее. Вообще-то Джессика Лора Махоуни порядок любила – но не в минуты же душевных терзаний, верно?

В дверь заколотили так энергично, что любой другой на месте Джесси подпрыгнул бы до потолка, но она и ухом не повела. Дверь сотрясалась, Джесси опустошала шкаф, за окном светило солнце.

Настойчивый посетитель маленькой комнатки Джесси перешел к воплям. Сочное контральто взревело не хуже сирены на маяке:

– Мисс Махоуни! Потрудитесь немедленно открыть дверь! Эта комната вам больше не принадлежит!

Джесси, проходя мимо, нажала кнопку на стареньком, еще кассетном «Шарпе» – и сочное контральто немедленно потерялось на фоне взревывающих и мяукающих звуков, которые Стивен Тайлер из «Аэросмита» упорно называл вокалом…

Через пять минут Джесси застегнула сумку, на цыпочках подошла к двери и резко распахнула ее.

Миссис Триш Мэггот, корпулентная дама с усами, подсиненной прической «боб», в твидовом полосатом костюме и практичных домашних туфлях, едва не потеряла равновесие и не ввалилась прямо в комнату, ибо к этой минуте немного подустала биться об дверь и решила к ней привалиться.

Миссис Триш Мэггот была домоправительницей в семействе Линчей, по-старомодному – экономкой, и в ее ведении был весь женский обслуживающий персонал. Тот самый, к которому еще два… нет, уже два с половиной часа назад принадлежала Джессика Махоуни.

Поскольку сведений много, а ясности никакой, попытаемся систематизировать эти самые сведения, пока Джесси неторопливо спускается по лестнице, а миссис Мэггот идет за ней по пятам, громко отчитывая напоследок свою бывшую подчиненную…

Джессика Лора Махоуни родилась неполных двадцать два года назад в семье совершенно обычных обитателей знаменитого лондонского Сохо – художницы и поэта, естественно, непризнанных.

Непризнанность родителей, а также наличие маленькой Джессики вовсе не мешали им жить довольно весело и безалаберно, дни и ночи напролет веселиться, ходить на вернисажи, выставки, поэтические вечера, литературные диспуты, в гости, принимать гостей, ездить на пикники, устраивать джем-сейшены, ходить на демонстрации, участвовать в велопробегах, подрабатывать в маленьких издательствах… Словом, первые годы жизни Джессики прошли весьма и весьма бурно.

Кроватки у нее не было – ее заменяла изумительная винтажная ивовая корзина, благодаря которой молодые родители с чадом не расставались ни на минуту. Детские одежки доставались маме Меган от разнообразных подруг и друзей, среди которых, как и положено в Сохо, попадались представители самых разных социальных слоев. Читать Джесси выучилась по томику Оскара Уайлда, писать и рисовать начала на обороте больших листов ватмана, испещренных разноцветными пятнами и линиями, – мама Меган тяготела к неоавангардизму.

Детство и отрочество Джесси ничем выдающимся отмечены не были, разве что фурором, который она произвела на школьном вечере, заявившись туда в драных сетчатых колготках, голубых ботфортах с «бриллиантовыми» пряжками и мини-платье из разноцветных кусочков меха и кожи – сама сшила и страшно этим гордилась. Школа в Сохо – это вам не Итон, конечно, но многие вздрогнули. Фрики в Лондоне никого не удивляют, однако некоторые стереотипы ломаются с трудом.

Потом мама и папа – так и не получившие признания, но зато не потерявшие ни грамма своего оптимизма – решили уехать в Европу. Собственно, Англия тоже испокон веку была Европой, но маме хотелось в Италию, а папе – туда, где мама. Джесси к тому времени исполнилось девятнадцать лет – по меркам Сохо, прекрасный возраст для начала самостоятельной жизни. Джесси осталась одна в крошечной квартирке с видом на серую стену, расписанную жизнерадостными, хотя и не всегда пристойными граффити.

И тут выяснилась пренеприятнейшая вещь. Дело в том, что Джесси не унаследовала художественных талантов ни от мамы, ни от папы. В технике рисунка ей лучше всего удавались корова анфас (ноги скрыты в траве, потому что ноги Джесси рисовать не умела), кукла Барби с глазами вполлица и длинном розовом платье (ноги скрыты под платьем, потому что – см. выше) и разнообразные кельтские узоры и орнаменты – вероятно, потому, что у них в принципе нет ног.

Со стихами еще хуже. Разумеется, Джессика, как и все, прошла период романтизма («Хочу сознанье потерять в его бесчисленных объятьях!»), но папа всегда так заразительно и заливисто смеялся над ее опусами, что Джесс очень скоро их бросила.

Оставшись одна, девушка принялась интенсивно размышлять насчет будущего трудоустройства – и пришла к выводу, что начать придется с самого низа. Однако и здесь возникли свои сложности.

Дело в том, что природа – в неизбывной щедрости и мудрости своей – наградила Джессику Лору Махоуни совершенно убийственной внешностью. Благородное золото волос, ореховые глаза олененка Бемби, чуть заметная россыпь золотистых веснушек на лукаво вздернутом носике, длиннющие ресницы… На Джессику совершенно обоснованно заглядывались буквально все особи мужского пола – от пяти до девяноста пяти лет. Имея такую внешность, официанткой еще можно работать в «Савое» – но никак не в дешевом пабе на берегу Темзы, в районе доков. Возникнут сложности? Еще бы!

Они и возникали – ровно по числу рабочих мест Джессики. Восемь пабов сменила она за неполные полгода, даже приуныла немного, но в этот момент Иман сказала…

Кто такая Иман? Что ж, в любом случае, это важно. Еще раз – немного в сторону.

Иман носила наибанальнейшую фамилию Смит, но лишь по одной причине: ее настоящую фамилию не смог бы выговорить никто на свете.

Дочь второго сына короля одного из племен, населяющих Центральную Африку, родилась, когда означенный второй сын учился в Сорбонне. Именно там, в Сорбонне, молодой Нгулаелели (учтите, это только половина его родового имени!) насмерть влюбился в очаровательную и шаловливую, белую, как никогда не виданный им раньше снег, и румяную, как восход над Сеной, Шарлотту Дюпре. Чувство оказалось взаимным – в результате на свет появилась малышка-шоколадка, которую назвали Иман; в лоне римско-католической церкви, к которой принадлежала Шарло, появился еще один сын… короче говоря, все поженились и были счастливы.

Потом, после окончания Сорбонны, Нгулаелели, разумеется, поехал домой – жена и дочь, разумеется, поехали за ним. Все было бы прекрасно – Шарло сразу влюбилась в Африку, а в племени ее приняли очень хорошо, – но Африка редко живет спокойно. Совершенно неожиданно разразилась война, которую в европейских газетах тактично называли «очередным пограничным конфликтом», безбожно путая названия племен и народностей.

В результате жестокого и кровопролитного боя малышка Иман в мгновение ока превратилась в круглую сироту и наследницу условного трона, что существенно сокращало ее шансы на выживание. Однако африканцы в массе своей очень чадолюбивы – раз, привычны к войнам – два, изобретательны – три. Трехлетнюю шоколадку завернули в какую-то пеструю тряпку, приторочили на спину крошечной черной женщине, и она со всех ног дунула в сторону Сахары.

Так Иман оказалась в племени масаев. Они вырастили девочку, а когда пришло время – отвели на границу и удостоверились, что Иман – вместе с потертым, но все еще несомненно шикарным кожаным рюкзачком от Шанель, в котором лежали все ее документы, – вошла в ворота миссии ООН, которые охраняли большие железные машины и высокие – превысокие белые люди в голубых шапках…