Работа над ошибками (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна. Страница 59

И сердилась на меня потом еще долго. Я не очень переживала из-за ее надутых губ. Была занята. Обдумывала наш с ней разговор. Мысленно спорила с ней и с самой собой, разбивая в пух и прах то свою, то ее позицию. И была так поглощена столь увлекательным занятием, что испытала шок, когда вернулся Иван. Не смогла оказать достойного сопротивления.

В тот день Димка пошел из школы домой, как всегда, в обычное время. И вдруг прискакал обратно минут через сорок. Нашел меня. Стараясь не выказать радость, сквозившую в каждом движении, выпалил скороговоркой, что баня Маня налепила пельменей, и обедать он будет у Лукиных. Ужинать, вероятно, тоже.

— Можно?

Его «можно» было сказано лишь для приличия. По тону ясно. Даже если не разрешу, все равно по-своему сделает. Он всегда любил пельмени. Пельмени, которые лепила баня Маня, просто обожал. Тем более, что видел их раза три в год, не чаще. Но такая несусветная радость? Да еще тщательно скрываемая. Словно Лариса ему в любви объяснилась. Непонятно. Впрочем, пусть торчит у бабки. Мне на сегодня забот меньше. Вечернюю трапезу не готовить. Димка у Лукиных поест, а я бутербродами обойдусь. И домой можно не торопиться.

Домой не торопилась. Клеила карточки для раздела дидактических материалов. Проверяла тетради. Привела в порядок стоечки с диафильмами по литературе. Выпросила у школьного мастера Каюмыча горсть мелких гвоздиков и прибила к полу отстающий линолеум. Про себя прикидывала: Димка у Лукиных, наверное, и телевизор смотреть будет, раньше половины одиннадцатого домой не вернется. Стоит позвонить Юлику Самохину. Я ему еще зимой обещала.

Вот такая усталая, но довольная прошедшим днем, вернулась к восьми вечера домой. Открыла дверь. Пристроила сумки на тумбочку. И растерялась. С кухни доносились странные звуки: звон посуды, стук дверок у полок, какое-то покашливание. Это что? Димка еду себе соображает? Не остался у Лукиных? Почему? Не стала раздеваться. Помчалась на кухню, справиться у сына, что произошло. И… застала у плиты Ивана в фартуке. От неожиданности застыла на месте, хлопала глазами. Интересно, от чего я опешила? От вида здоровенного мужика в женском фартучке с красными оборочками, стоявшего у плиты? Или от того, что этот мужик вернулся из командировки и теперь хозяйничал на моей кухне?

— Тебя родители не учили, что когда приходишь домой, надо снимать пальто и переобуваться? — спросил Иван через плечо, колдуя над сковородкой. Не поздоровался, сразу указывать принялся. Ну, что за человек!

— Здравствуй, Иван.

— Плохо поздоровалась, — ворчливо откликнулся он и что-то вылил на курицу, лежащую в сковороде. Не знаю, какую гадость он вылил, не успела разглядеть. Зато курицу разглядеть успела. Сразу после его манипуляций по кухне поплыл одуряющий аромат. Я чуть слюной не поперхнулась. В желудке противно заныло. Занятая ощущением острого голода, ответила Ивану машинально:

— Что значит «плохо поздоровалась»? По-моему, нормально.

Сама разглядывала курицу, мечтая о целой ножке сразу. Да еще исподтишка поглядывала на Ивана. Тот вывалил на золотистую спинку вожделенной птицы необычно густой соус с темными вкраплениями, разровнял его ложкой. Накрыл сковороду крышкой и убрал огонь. Повернулся ко мне.

— Я тебя пятый час дожидаюсь. В который раз еду подогреваю. Сам, между прочим, готовил. А ты мне: «Здравствуй, Иван».

Я заулыбалась до ушей. До чего он был великолепен в эту минуту! Большой, сильный, широкоплечий. И в нелепом фартучке с оборками. А уж тон-то у него, а уж тон… Спросила, стараясь не хохотнуть:

— И как я должна была поздороваться?

— Ну, во-первых, не Иван, а Ванечка, — пояснил этот змей, снимая фартук.

— Во-вторых, «наконец-то ты вернулся», — продолжил он, подойдя совсем близко и расстегивая мне пуговицы на пальто. Я непроизвольно отшатнулась и оказалась припертой к стене.

— В-третьих, «я без тебя чуть не умерла от тоски», — совершенно серьезно учил Иван, сбрасывая мое пальто прямо на пол. Я попыталась шмыгнуть у него под рукой. Ничего не получилось.

— А в-четвертых, ты должна была меня поцеловать, — закончил он свою лекцию и прижал меня к стене.

Бог мой! Я и забыла совсем, как надо целоваться. В голове началось разжижение мозгов. Ноги в коленях ослабли. Э-э-э… Так нельзя! Нельзя ему этого позволить.

— Ум-м-м-м… — промычала я.

— Что? — встревоженно спросил Иван, отрываясь от моих губ. Выглядел в тот момент немного испуганным.

— У тебя курица сгорит! — ляпнула ему первое, что пришло в голову. Ерзала в его руках, стараясь вывернуться. Пыталась восстановить контроль над ситуацией. Иван не пошелохнулся. Покачал головой, ехидно заблестев серо-синими глазами. В уголках его губ плескалась усмешка.

— Не сгорит. Ей еще минут десять париться. А тебе посоветую: не трать время, изобретая всякие заморочки. Я не Широков. Со мной такие фокусы не проходят.

Не проходят. Это факт. Я перестала сопротивляться. Можно же раз в десять лет позволить себе расслабиться?

Если бы Иван не обнимал меня так крепко, я бы не удержалась на ногах. Словно он губами выпил меня до самого донышка. Провалился куда-то весь мир. Я и о сыне забыла. Веки стали сонно-тяжелыми. Сил в теле не осталось вовсе. Почему его близость всегда так на меня действует? Сейчас вот я была готова на все. Не то, что согласна или не согласна, а просто бери меня, тепленькую, и делай, что хочешь. Не пикну. Вот бы научиться бороться со своей этой слабостью! Дожила почти до тридцати пяти, а так и не научилась. Потому мы и целовались на кухне у раковины, как незрелые юнцы, — взахлеб, без отрыва. И курица бы точно сгорела, но Иван не мог упустить случай похвастаться своими кулинарными способностями. Я же и в самом деле сильно проголодалась.

Мы в четыре руки накрыли стол. Иван притащил из комнаты большую, оплетенную соломой бутыль. Таких я не видела, наверное, лет двадцать. Он пояснил, что это отличное домашнее вино, которое ему подарили, как представителю фирмы, в виде небольшого презента.

Вино действительно оказалось превосходным. Стыдно сознаться, но мы пили его стаканами. И под него курица исчезала с тарелок стремительно. Иван рассказывал о своей поездке, о Ростове-на-Дону. Я ловила себя на мысли, что не очень-то и слушаю его, попросту любуюсь. Мне только кажется, или у него лицо и впрямь немного подзагорело?

Закончив с курицей, Иван внимательно посмотрел на меня, как будто прикидывал план действий.

— Давай еще по стаканчику?

— Нет, — я помотала головой. — Хватит. Завтра на работу. Вот сейчас посуду надо мыть. А твое коварное вино меня уже обезручило и обезножило.

— Какая посуда? — удивился он. — О чем ты? После работы людям надо отдыхать. Пойдем, я тебя положу.

Этого еще не хватало! Он меня, видите ли, положит. И сам рядом пристроится. Зря что ли спаивал? Я показала ему маленький, аккуратненький кукиш. Он рассмеялся и спросил:

— Ты сама-то до дивана дойдешь?

Я демонстративно встала. Сделала танцевальное па. Голова кружилась и слегка пошатывало. Конечно, весь день ничего не ела. Курица от опьянения не спасет. Главное, чтобы Иван ничего не заметил. Хотя, вряд ли. Иван с интересом наблюдал за мной. Посмеивался, не делая ни одного движения. Я довольно уверенно произвела почти изящный пируэт и, показав ему язык, пошла в большую комнату. Села там на диван, блаженно вытянув ноги. Иван появился на пороге почти следом за мной. Все еще улыбаясь, смотрел на меня. Голова моя показалась мне вдруг потяжелевшей. Может, это просто коса, закрученная на затылке, тянет голову вниз? Я подняла руку и стала выбирать из волос шпильки, дабы избавиться от ощущения тяжести.

— Погоди, — вдруг остановил меня Иван.

Удивленно посмотрела на него. Рука с очередной шпилькой замерла в воздухе.

— Ничего, если я сам? — попросил он.

— Зачем, Ванечка? Это нетрудно. Справлюсь как-нибудь.

Иван неторопливо подошел и сел рядом. Отобрал шпильки. Посмотрел мне прямо в глаза. Серьезно пояснил:

— Я никогда не видел тебя с распущенными волосами. А хотел, между прочим. И раньше мечтал, что когда-нибудь сам твои косы расплету.