Тайна Крикли-холла - Герберт Джеймс. Страница 31

Танцующая пыль

Ни волнения, ни настойчивости не было в призыве, просто тонкий голосок, окликавший издали:

— Мамуля!

Сначала Эве пришлось как бы отделить этот голос от тех, что она слышала во время вращения волчка. Да, ее кто-то звал, но это не был зов отчаяния, детский голос звучал спокойно… и он доносился со стороны темного холла.

— Мамуля! — услышала Эва снова.

Все еще захваченная странными образами, она слегка пошевелилась. И инстинктивно шагнула в сторону звука, как всякая мать, заслышавшая голос своего ребенка. Ошеломленная, полная ожиданий, Эва поддалась фантастической надежде, что ее зовет сын… Ее сердце забилось быстрее, дыхание прерывалось.

Она остановилась в открытой двери кухни и уставилась через холл на дочь, стоявшую напротив, на повороте лестницы, ведущей к галерее. Солнечные лучи падали сквозь высокое окно за спиной девочки, превращая скучное серое пространство в комнату волшебной красоты. На панелях темного дерева вдруг проявилась структура, и древесные волокна вспыхнули медовыми оттенками коричневого цвета, каменные плитки пола окрасились сочной желтизной, а старая мебель внезапно обрела благородство и достоинство.

— Посмотри, мамуля! — Келли, державшая под мышкой своего розового плюшевого медведя, показывала на что-то, находившееся между ней и матерью.

Эва посмотрела, но увидела только тысячи — нет, миллионы — золотых пылинок, плывущих в воздухе, как будто их потревожили теплые лучи, проникшие снаружи и смешавшиеся с холодным воздухом холла, чтобы породить движение, и это движение заставило сверкающие частицы кружиться и сиять. Перед ними была целая галактика, с мириадами звезд. Эва задохнулась от восторга, но пока что не видела того, что видела девочка. Она припомнила вчерашнюю пыльную бурю в спальне на чердаке, вспомнила, как кружились и сияли пылинки в лучах фонарей, но то, что было вчера, не шло в сравнение с происходящим, — на чердаке и пылинок вздымалось меньше, и стремительность полета их не напоминала танец. А сейчас… кажется, светлые частицы складывались в какой-то рисунок?

Келли хихикнула.

— Ты посмотри на них, мамуля, ты видишь, как они пляшут?

И вот тут-то Эва и начала различать некие очертания среди крошечных, непрерывно движущихся пылинок. Это было похоже на то, как если бы Эва смотрела на картинку-загадку, где в сложной путанице линий скрыты предметы, люди или животные. Сначала на такую картинку нужно смотреть расфокусированным взглядом, пока наконец — как правило, совершенно неожиданно — главное изображение не возникнет перед вами с трехмерным эффектом. Похоже, нечто подобное и происходило с Эвой в эту минуту. Фигуры, танцевавшие внутри пыльного облака и сами состоявшие из пылинок, проявились внезапно. Они по-прежнему оставались частью пыли, освещенной солнцем, но каким-то загадочным образом обрели индивидуальность. Ближайшие из детей оказывались спиной к Эве, когда проносились в танце, а дети по другую сторону хоровода обращались к ней лицом. Они держались за руки, двигаясь справа налево. Волчок! Они были похожи на детей, нарисованных на волчке! Они водили хоровод, держась за руки, ноги сгибались и выпрямлялись, когда дети делали очередной шаг, — как будто они были настоящими детьми, а не просто цветной картинкой. И теперь Эва слышала их счастливые голоса, далекие, как и прежде, но тем не менее счастливые.

И снова Эву окатила теплая волна, как это было совсем недавно, — волна духовного тепла, — и ей захотелось плакать, потому что это было особое чувство печали, смешанной с радостью, страстное стремление, тоска по тому, чего не могло пока что случиться.

Видение начало таять. Что оно могло означать: чистая фантазия или откровение? Но ведь Келли тоже видела фигуры, она весело подпрыгивала, держась за балясины перил маленькой площадки на повороте лестницы, и показывала матери танцующих детей, смеясь и крича от восторга. Именно потому Эва и знала: фигуры были реальными, галлюцинации тут ни при чем — ведь они с дочерью обе наблюдали за танцем.

Эва не могла отчетливо рассмотреть лица детей, но она хорошо видела их одежду: мальчики были в коротких штанишках с подтяжками, девочки в платьицах, у некоторых волосы заплетены в косички. Обувь Эва не рассмотрела, но видела длинные носки на ногах мальчиков, по большей части спустившиеся до самых лодыжек. Эва отчаянно пыталась различить черты, но это было нереально — пылинки непрерывно прочерчивали в воздухе короткие линии, ежесекундно менявшие картинку. Но зато Эва сосчитала детей, кружившихся в хороводе. Их было девять. Девять ребятишек. Девять маленьких надгробий на церковном кладбище. Девять из тех одиннадцати, что стали жертвами наводнения более чем полвека назад.

Но почему их призраки до сих пор здесь?

Что такое скрыто в Крикли-холле, что привлекает их?

Похоже, вопросы, возникшие в уме Эвы, разрушили видение.

Потому что оно вдруг исчезло.

* * *

Лучи погасли, солнце скрылось за гигантской, тяжело клубящейся дождевой тучей, и большой холл сразу же погрузился в полумрак, наполнившись тенями. Дождь застучал по стеклам высокого окна, фигурка Келли на площадке внезапно стала темной.

У Эвы дрогнуло сердце — как будто в холл ворвался страх. А ведь всего одно мгновение назад перед ней кружились светлые пылинки, столь ярко сиявшие… И тут Эва то ли услышала, то ли вообразила, что слышит, далекий жалобный крик, быстро растаявший в пустой тишине, нарушаемой лишь стуком дождевых капель в оконные стекла.

— Нет, погодите… — взмолилась было Эва, но в то же мгновение танцующие призраки — или пыль, создавшая их, — исчезли.

Эву охватила сильная слабость, как будто ее поразило ужасное известие, ноги подогнулись. Но она очень быстро взяла себя в руки, услышав новый звук. Келли тоже его услышала и, стоя все там же, на площадке лестницы, вытаращила глаза от удивления, глядя куда-то в сторону. Эва медленно повернула голову, прослеживая за взглядом дочери, и ее глаза расширились.

«Ш-ш-ш-шлеп!» Звук приблизился. И снова «ш-ш-ш-шлеп!» Потом короткая пауза и опять: «ш-ш-ш-шлеп!» Похоже, источник звука двигался через площадку, хотя там никого не было видно.

«Ш-ш-ш-шлеп! Ш-ш-ш-шлеп!» Приближается к ступеням, ведущим наверх…

Для Эвы это звучало так, будто кто-то шлепал по кожаной подушке… нет, как будто кто-то бил по живой плоти. «Ш-ш-ш» — рука опускается. «Шлеп» — она ударяет по телу…

«Ш-ш-ш-шлеп!» Самый громкий звук — на верхних ступенях лестницы.

И — ничего больше.

Только дождевые капли все так же колотились в оконное стекло.

Карточка

Эва и Келли брели по проселочной дороге, накинув на головы капюшоны курток, чтобы защититься от легкого дождя. Честер, на поводке, бодро бежал рядом с ними. Псу с густой шерстью дождь был не страшен, он радовался возможности уйти из старого холодного здания, которое не было его настоящим домом. Время от времени Честер вглядывался в хозяек, будто спрашивая, куда собрались, но они лишь ободряюще улыбались.

Река сбоку от дороги стремительно бежала в том же направлении, к морю. Белая пена выплескивалась на травянистые берега, волны перекатывались через валуны, вросшие в землю, опавшая листва, сухие ветки и прочая ерунда неслись по течению, а над поверхностью бурной воды поднимался легкий туман. Деревья, стоявшие вдоль дороги и на противоположном берегу реки, выглядели серебряными от дождевых капель, а крутые склоны, видимые за деревьями, темнели густой зеленой травой, и из-за этого лощина казалась более узкой и замкнутой, чем была на самом деле.

Когда мать и дочь проходили мимо церкви Святого Марка, Эва тайком перекрестилась, вознеся при этом короткую молитву. Келли не удосужилась даже взглянуть на церковь, она была слишком занята, стараясь объяснить Честеру, что не надо забегать вперед.

— Далеко еще нам идти, мамуля? — спросила она, заставив наконец Честера убавить шаг, но он послушался не потому, что Келли его убедила, просто девочка силой подтащила пса поближе к себе.