Пелагия и Черный Монах - Акунин Борис. Страница 67

Физик смутился, забормотал невнятное:

- Да, нехорошо. Но где же? Время! Ведь никто, ни один! Всё сам! А еще золота бы. Я на золото очень. И металлы родственные! Или уж прямо платину, чтоб подобное подобным. Но где, где?

Митрофаний вышел вперед, воззрился на тщедушного Лямпе сверху вниз. Густым, не допускающим ослушания голосом сказал:

- Я вам, сударь, вопросы задавать буду. А вы отвечайте внятно, без утайки.

Ученый рассмотрел архиерея, склонив голову набок. Потом вдруг вскочил на стул и сдернул с лампы красную тряпку - освещение в комнате стало обыкновенным.

Даже стоя на стуле, Лямпе был ненамного выше величественного епископа. Странный человек полез в карман блузы, достал большие очки с фиолетовыми стеклами, водрузил их на нос и снова затеял осматривать преосвященного, теперь еще обстоятельней.

- Ах, ах, - закудахтал он, - сколько голубого! И оранжевый, оранжевый! Столько никогда!

Сдернул очки, уставился на Митрофания с восхищением.

- Чудесный спектр! Ах, если бы раньше! Вы сможете! Скажите им! Они такие! Даже этот! - показал ученый на Доната Саввича. - Я ему, а он иглой! Остальные хуже! Малиновые, все малиновые! Ведь нужно что-то! И срочно! Ее не остановишь!

Владыка, хмурясь, подождал, пока Лямпе утихнет.

- Не юродствуйте. Мне всё известно. Это ваше?

И пальцем Бердичевскому: дай-ка. Товарищ прокурора, пристроившийся под лампой читать послание Пелагии, вынул из сумки рясу, сапоги, фонарь, после чего снова уткнулся в листки. Казалось, допрос его совершенно не занимает.

При виде неопровержимого доказательства Лямпе заморгал, зашмыгал носом - в общем, сконфузился, но меньше, чем раньше, когда доктор уличил его в воровстве.

- Моё, да. А как? Ведь никто! Придумал. Раз малиновые. Пусть не понимают, лишь бы не совались. Жалко.

- Зачем вы разыгрывали этот кощунственный спектакль? - повысил голос епископ. - Зачем пугали людей?

Лямпе прижал руки к груди, затараторил еще чаще. Видно было, что он изо всех сил пытается объяснить нечто очень для него важное и никак не возьмет в толк, почему его отказываются понять:

- Ах, ну я же! Малиновые, непробиваемые! Я пробовал! Я тому, безлицему! Он ни слова! Я ему! - снова показал он на Коровина. - А он меня колоть! Дрянью! Потом два дня голова! Не слышат! Глас! В пустыне!

- Это он про усыпляющий укол, который я был вынужден ему назначить, пояснил доктор. - Какая злопамятность, ведь уже месяца три прошло. Очень он тогда перевозбудился. Пуще, чем сейчас. Ничего, сутки поспал, стал спокойнее. Совал мне тетрадку, чтоб я прочел его записи. Где там - сплошные формулы. И на полях вкривь и вкось, с тысячей восклицательных знаков, про "эманацию смерти".

- Это чтоб яснее! - в отчаянии закричал Лямпе, брызгая слюной. - Надо по-другому. Я думал! Дело не в смерти! Ничем не остановишь, вот что. Может, "пенетрация"? Потому что через всё! Но "пенетрирующая эманация" не выговоришь!

- Так вы, стало быть, не отрицаете, что наряжались Василиском, ходили по воде и светили из-за спины своим хитроумным фонарем? - перебил его владыка.

- Да, суеверием по суеверию. Раз не слышат. О, я очень хитрый.

- И бакенщику в окно грозили, гвоздем по стеклу скребли? А после в избушке напали на Ленточкина, на Лагранжа, на Матвея Бенционовича?

- Какая избушка? - пробормотал Сергей Николаевич. - Гвоздем по стеклу бр-р-р, гадость! - Он передернулся. - К черту избушку! Про главное! Остальное чушь!

- И в окно Матвею Бенционовичу не стучали, встав на ходули?

Физик удивился:

- Зачем ходули? А стучать?

Товарищ прокурора, дочитавший письмо, негромко сказал:

- Владыко, это не мог быть Сергей Николаевич. Она ошибается. Посудите сами. Сергей Николаевич знал, что в ту ночь меня перевели со второго этажа на первый. Зачем бы ему понадобились ходули? Нет, это был кто-то другой. Некто, не осведомленный о том, что я переместился в спальню первого этажа.

Кажется, способность к логическому размышлению у Бердичевского восстановилась, и это преосвященного порадовало. Но тогда получается...

- Так был еще один Василиск? - Архиерей затряс головой, чтоб лучше думала. - Драчливый? Который ударил Пелагию, а перед тем таким же манером нападал на вас, Алешу и Лагранжа? Нелепица какая-то!

Матвей Бенционович осторожно заметил:

- К выводам я пока не готов. Однако взгляните на Сергея Николаевича. Разве у него достало бы силы поднять бесчувственное тело и переложить в гроб, стоящий на столе? Алексея Степановича еще куда ни шло, хотя тоже сомнительно, но уж меня-то определенно не поднял бы. Я ведь тяжелокостный, за пять пудов.

Митрофаний посмотрел на Бердичевского, как бы взвешивая, потом на худосочного физика. Вздохнул.

- Ну хорошо, господин Лямпе. А где же вы были той ночью? Ну, когда Матвея Бенционовича положили к вам в спальню?

- Как где? Здесь. - Ученый обвел рукой стены подвала, после чего потыкал пальцем на приборы. - Всё главное сюда. Все-таки каменные. Я - ладно, я исследователь. А ему [Лямпе кивнул на Бердичевского] не нужно. Опасно.

- Да что опасно-то? - воскликнул напряженно вслушивавшийся в бред владыка. - О какой опасности вы все время толкуете?

Лямпе умолк, косясь на доктора и нервно облизывая губы.

- Слово? - тихо спросил он преосвященного.

- Какое слово?

- Чести. Не перебивать. И не колоть.

- Слово. Перебивать не стану и уколы делать не позволю. Говорите, только медленно. Не волнуйтесь. Но Сергею Николаевичу этого было мало.

- На этом, - показал он на грудь преосвященного, и тот, кажется, понемногу приучившийся понимать странную речь коротышки, поцеловал панагию.

Тогда Лямпе удовлетворенно кивнул и начал, изо всех сил стараясь говорить как можно яснее.

- Эманация. Пенетрационные лучи. Мое название. Маша хочет по-другому. Но мне больше так.

- Опять лучи! - простонал Донат Саввич. - Нет, господа, вы как хотите, а я крест не целовал, так что пойдемте-ка, коллега, на свежий воздух.

Оба эскулапа вышли из подвала, и Сергей Николаевич сразу стал спокойнее.

- Я знаю. Говорю не так. Все время вперед. Слова слишком медленные. Нужно более совершенную коммуникативную систему. Чтоб сразу мысль. Я думал про это. Посредством электромагнетики? Или биологического импульса? Тогда все меня поймут. Если бы прямо мысли - из глаз в глаза, это бы лучше всего. Нет, глаза плохо. - Он загорячился. - Выколоть бы глаза! Только сбивают! Но нельзя! Всё на зрении. А зрение - обман, ложная информация. Несущественное - да, но главное упускается. Убогий аппарат. - Лямпе ткнул пальцем себе в глаз. - Всего семь цветов спектра! А их тысяча, миллион, бессчетно!

Тут он замотал головой, сцепил перед собой руки.

- Нет-нет, не про то. Про пенетрацию. Я постараюсь. Медленно. Слово!

Физик испуганно посмотрел на владыку - не перестанет ли слушать, не отвернется ли. Но нет, Митрофаний слушал сосредоточенно, терпеливо.

- Там Окольний, так? - показал Сергей Николаевич вправо.

- Так, - кивнул владыка, хотя знать не знал, в какой стороне отсюда находится скит.

- Легенда, так? Василиск. Огненный перст с небес, горящая сосна.

- Да, конечно, это легенда, - согласился епископ. - Религия содержит много волшебных преданий, они отражают человеческую тягу к чудесному. Нужно воспринимать эти истории иносказательно, не в буквальности.

- Именно что буквально! - закричал Лямпе. - Буквально! Так и было! Перст, сосна! Даже угли есть! Закаменели, но видно, что ствол!

- Погодите, погодите, сын мой, - остановил его Митрофаний. - Как вы могли видеть обгорелый ствол той сосны? Вы что... - Глаза владыки расширились. ...Вы что, были на Окольней острове?!

Сергей Николаевич как ни в чем не бывало кивнул.

- Но... но зачем?

- Нужна была добрая эманация. Злой, серого колора, много. Не редкость. А беспримесный оранж, как ваш, почти никогда. Даже точный оттенок не мог. А нужно - для науки. Думал-думал. Эврика! Схимники - праведные, так? Себялюбие, алчность, ненависть близки к нулю, так? Значит, сильная нравственная эманация! Логика! Проверить, замерить. Как? Очень просто. Сел ночью в лодку, поплыл.