Один день - Николс Дэвид. Страница 72

Мысли о работе, фалафелях и овсяных вафлях постепенно улетучиваются, и появляется надежда, что вечер будет приятным; может, удастся даже предаться блаженному ничегонеделанию, а это настоящая нирвана для уставшего родителя. Закопав окурок поглубже в песок, он берет Жасмин, тихо поднимается на цыпочках в ее комнату и опускает сплошные жалюзи. Словно специалист по вскрытию сейфов, сейчас он попытается сменить дочери подгузник, не разбудив ее.

Но стоит ему уложить ее на коврик для пеленания, как она просыпается и снова начинает кричать — издавать ужасный, хриплый плач. Дыша ртом, он переодевает ее как можно быстрее и аккуратнее. Одним из положительных моментов в роли родителя было для Декстера то, насколько спокойно он воспринимал детские какашки; когда младенец ходил по-маленькому или по-большому, запаха совсем не было, и это казалось если не забавным, то, по крайней мере, безобидным. Его сестрица даже заявила, что готова намазывать детские какашки на тост, настолько безобидными и непахнущими они были.

И все же ему не нравилось, когда испражнения оказывались у него под ногтями, да и с тех пор, как ребенок стал есть молочные смеси и взрослую пищу, они стали все больше напоминать взрослые. В данный момент Жасмин выдавила из себя нечто похожее на полбанки арахисового масла, и он каким-то образом умудрился размазать все это по ее спине. От вина на голодный желудок у него слегка кружится голова; он пытается собрать и оттереть грязь детскими салфетками, а когда они кончаются — своим билетиком на одну поездку. Запихнув все еще теплый сверток в пакетик для грязных подгузников, пахнущий химикатами, он бросает его в мусорный бак, с отвращением заметив, что крышка запотела. Все это время Жасмин не перестает громко плакать. Надев на дочь свежий чистый подгузник, он берет ее на руки и кладет на плечо, пружиня на цыпочках, пока не начинают болеть икры, и — о чудо — она снова затихает.

Он идет к колыбельке и укладывает Жасмин, но крик немедленно возобновляется. Он берет ее на руки, и она замолкает. Кладет — снова крик. Закономерность ясна, и она кажется ему такой нечестной, такой несправедливой — от него требуется так много, когда в соседней комнате стынут яичные рулетики и ждет открытая бутылка вина, а тесная детская насквозь провоняла вспотевшим дерьмом! Фраза «безусловная любовь» в последнее время звучит сплошь и рядом, но сейчас он не прочь поставить кое-кому условия. «Да ладно тебе, Жас, это нечестно, будь лапочкой. Папочка сегодня с пяти утра на ногах, забыла?» Она снова умолкает, он чувствует ее ровное теплое дыхание на шее и снова пытается ее уложить, действуя на этот раз очень медленно — абсурдный танец лимбо — и едва заметными движениями перемещая ее из вертикального положения в горизонтальное. Рюкзак-кобура все еще на нем, и он воображает себя экспертом по деактивации взрывчатки: осторожно… осторожно… осторожно…

Жасмин снова начинает кричать.

Он закрывает дверь, несмотря на ее крики, и спускается вниз. Надо проявить твердость. В книгах так и говорится: надо быть безжалостным. Если бы она умела разговаривать, он бы ей объяснил: Жасмин, нам обоим нужно время для себя. Он ужинает перед телевизором, в который раз поражаясь тому, как сложно игнорировать крики ребенка. В книгах это называется «контролируемый плач», но он больше не может себя контролировать; ему и самому хочется плакать, и в нем закипает викторианское негодование по отношению к жене — что за безответственная вертихвостка бросает ребенка на отца? Да как она смеет? Он делает звук телевизора громче и идет налить себе еще вина, но, к своему удивлению, обнаруживает, что бутылка пуста.

Ну и ничего. Нет такой родительской проблемы, которую не решить молоком. Он готовит смесь и поднимается наверх; голова немного кружится, в висках пульсирует кровь. Сердитое маленькое личико Жасмин добреет, когда он вкладывает бутылочку ей в руки. Но вскоре дочь снова начинает плакать, точнее, протяжно выть, и он замечает, что забыл завернуть крышку на бутылочке, из-за чего теплая смесь пролилась и промочила простыни, матрас, попала малышке в глаза и в нос, и та заходится в крике — да и с чего бы ей не кричать, когда папа пробрался в комнату и плеснул ей в лицо полпинты теплого молока? Он в панике тянется за пеленкой, но нащупывает лишь лучший кашемировый кардиган Сильви наверху стопки с чистой одеждой. Вытирая комковатую смесь, попавшую Жасмин в глаза и в волосы, он все время целует ее и ругает себя («идиот, идиот, идиот, прости, прости, прости»), а другой рукой начинает перестилать залитые молоком простыни, переодевать малышку и менять подгузник, бросая все грязные вещи в кучу на пол. Теперь он даже рад, что она не умеет разговаривать. «Посмотри на себя, придурок, — наверняка сказала бы она, — даже за ребенком не можешь присмотреть!» Спустившись вниз, он одной рукой готовит новую смесь, несет малышку наверх и кормит ее в темной комнате. Она снова кладет голову ему на плечо, успокаивается и засыпает.

Он тихо закрывает дверь и на цыпочках спускается по деревянной лестнице, чувствуя себя вором в собственном доме. На кухне ждет вторая открытая бутылка. Он наполняет бокал.

Уже почти десять. Он пытается следить за происходящим на экране телевизора — показывают эту новую программу, «Большой брат», но он ничего не понимает и чувствует глухое стариковское неодобрение нынешним состоянием телеиндустрии. «Не понимаю», — произносит он вслух. Ставит музыку — диск со специально подобранными композициями, которые должны создать иллюзию, будто находишься не дома, а в холле европейского отеля-бутика. Пытается читать журнал, брошенный Сильви, но не может даже на этом сосредоточиться. Тогда он включает игровую приставку, но ни шпионские игры, ни «стрелялки», ни бои с монстрами, ни даже финальный уровень «Лары Крофт» не способны принести ему покой. Что ему нужно, так это взрослая человеческая компания, разговор с тем, кто не только орет, хнычет или спит. Он тянется к телефону. Он уже откровенно пьян, и это состояние заставляет вспомнить о старой привычке — звонить какой-нибудь красивой женщине и говорить что-нибудь глупое.

У Стефани Шоу новый грудной отсос. Новая модель финского производства. Он жужжит и вибрирует под ее футболкой, как маленький внешний мотор. Они сидят на диване и пытаются смотреть «Большого брата».

Эмму ввели в заблуждение, пригласив на званый ужин; и вот, притащившись аж в Уайтчепел, она обнаружила, что Стефани с Адамом слишком устали, чтобы готовить угощение, и надеются, что она все понимает. И вот вместо ужина они сидят перед телевизором и болтают, а отсос тем временем все жужжит и жужжит, словно они на молочной ферме. Очередной веселенький вечерок из жизни крестной.

Есть вещи, о которых Эмма больше никогда не хотела бы говорить, и все они касаются младенцев. Первые несколько детей были ей в новинку; безусловно, есть что-то интригующее, забавное и трогательное в том, как черты друзей сплавляются и сливаются на маленьком лице. Да и всегда приятно, когда другие радуются.

Но должен же быть предел этой радости. Ей уже кажется, что каждый раз, когда она выходит из дому, это происходит с единственной целью — чтобы ей в лицо ткнули очередным новорожденным. Ее охватывает тот же ужас, как тогда, когда ей кто-нибудь предлагает просмотреть стопку отпускных фотографий толщиной с кирпич — рада, что вы хорошо отдохнули, но я-то тут при чем? Для этих целей у Эммы заготовлено особое «заинтересованное лицо», которое она надевает, когда подруги рассказывают ей об ужасных схватках, разновидностях анестезии, о том, как они не выдержали и согласились на «эпидуралку», о страшной боли и последующем счастье.

Но она никак не может понять, что такого чудесного в рождении ребенка и положении молодых родителей в принципе. Ей не хочется слушать, как они жалуются на недосыпание, — наверняка же они знали, что их это ждет? У нее нет никакого желания умиляться, как улыбается ребеночек, или говорить, что сначала он был похож на мать, потом на отца или сначала на отца, а теперь у него мамин рот. И что за бредовая одержимость маленькими ручками, этими очаровательными крошечными ручками с такими масенькими ноготками — вот если бы у ребенка были громадные руки, это было бы куда интереснее! «Вы только посмотрите, какие у него гигантские ручищи, как он ими машет»! Вот это действительно была бы стоящая тема для разговора.