Вожделенная награда - Крюс Кейтлин. Страница 12

— Никос… — начала она, слегка хмурясь.

До самой последней секунды он не знал, что хочет сделать. Он наклонился и прижался губами к складке между ее бровями, заставляя ее разгладиться, слыша, как резко она выдохнула, и чувствуя ее выдох у себя на шее.

— Я думаю… — снова заговорила она, но он перебил:

— Ты слишком много думаешь, — и поцеловал ее.

Он ощутил вкус дождя и чего-то сладкого. Он сжал ладонями ее лицо, и они целовались, пока хватало дыхания, а потом он поддался желанию, обдумывать которое не хотел, и обнял ее. Ее кулаки прижимались к его груди, и они долго стояли без движения, слушая стук своих сердец.

«Моя», — подумал он и понял, что нужно немедленно оттолкнуть ее, разрушить это заклятье. Дело было не только в том, что он должен был хотеть ее по вполне определенной причине. Разве не поклялся себе, что никогда больше не совершит такой ошибки, не захочет того, что не сможет получить? Спасение, прощение — все это было не для него. И тем не менее он не двигался.

— Я совсем тебя не понимаю, — прошептала она.

Она разжала кулаки и прижала ладони к его груди, словно желая удержать его, исцелить прикосновением, словно зная, что он глубоко ранен. Он не поверил в это. Он знал, зачем она здесь и что он должен сделать, но не оттолкнул ее.

— Я тоже, — ответил он, и они стояли в сгущающихся сумерках куда дольше, чем следовало.

Остатки чувств, переполнявших Тристанну, пока Никос обнимал ее, исчезли, едва она увидела себя в этом платье.

— Я принес тебе кое-что, чтобы ты надела это сегодня вечером, — сказал он, когда они вошли в квартиру. То, как отстраненно-холодно он держался, должно было насторожить ее, но не насторожило. — Оставлю его здесь, надень после душа.

— Сегодня вечером? — переспросила она, все еще вздрагивая от бури эмоций, а может быть, от его тона или собственной несдержанности.

— Небольшое деловое мероприятие, — ответил он, пожимая плечами, и она не вспоминала об этом до той минуты, когда надо было снять платье с вешалки в гостевой комнате, которую Никос выделил Тристанне для приготовлений к вечеру.

Она высушила волосы, теперь ниспадавшие на плечи сияющим водопадом, тщательно наложила макияж, посмотрела в большое зеркало и задохнулась. Она не замечала богатое убранство комнаты, только свое отражение, не в силах пошевелиться. Ее щеки пылали таким же ярко-красным румянцем, как пунцовая ткань крошечного платья. Он ведь не думает, что она покажется в таком виде на публике? Она даже из комнаты в таком виде не сможет выйти!

Она попыталась вдохнуть поглубже, но вместо этого всхлипнула. Она зажмурилась и сжала кулаки, потом заставила себя открыть глаза и расслабиться. Платье было непристойным, по-другому его не назовешь. Оно облегало ее тело, как краска, не оставляя пищи воображению. Каждый изгиб, от плеч, едва прикрытых рукавами, до середины бедер, был туго обтянут тканью. Подол задрался совсем неприлично, когда она попыталась натянуть платье повыше на грудь, а стоило ей одернуть его слишком сильно, ее грудь чуть не вывалилась из лифа. Ей придется обойтись без нижнего белья, если она не хочет привлечь к себе еще больше внимания. Такие платья носит только определенный тип женщин, подумала она, заливаясь краской унижения, и делала вид, что она одна из них. Этого и хотел Никос? Ему нравилось представлять Тристанну, выходящую на люди в таком виде, в растерзанных чувствах? А может быть, она все неправильно понимала и он вовсе не хотел смутить ее, просто предпочитал, чтобы его женщины были одеты именно так, ясно говоря всем, что они его любовницы? Совсем не обязательно принимать все так близко к сердцу, чувствовать себя, словно ее ударили.

Она посмотрела на часы и закусила губу: она снова опаздывала. Придется смириться и еще некоторое время делать то, что он хочет. Из разговора с матерью она поняла, что Питер настроен куда менее враждебно, из чего сделала вывод, что ее план работает и дело может выгореть. Это обрадовало ее: она не была уверена, что сможет выносить сложившуюся ситуацию слишком долго.

Как бы то ни было, прямо сейчас ей придется выйти из комнаты в этом шокирующем платье. Она закрыла глаза, вздохнула, развернулась на каблуках и вышла из комнаты, пока не успела передумать.

Никос ждал ее в гостиной, покачивая стаканом с виски и глядя в окно на великолепный купол. Он медленно повернулся, и Тристанна остановилась в центре комнаты, чтобы дать ему возможность рассмотреть ее. В конце концов, этого он и хотел.

— Ты доволен? — Ее голос прозвучал слишком низко.

Его лицо было в тени, но она все равно чувствовала жар его взгляда, от которого твердели соски и кожа покрывалась мурашками. Между ними словно был натянут невидимый шнур, заставлявший ее реагировать на него определенным образом, как бы ни хотела она оставаться равнодушной.

— Я нравлюсь тебе? — спросила она, не в силах контролировать свой голос. — Разве не об этом спрашивают любовницы?

— В любом случае им следует так делать, — ответил он своим тихим голосом, от которого у нее слабели колени. — Должен поздравить тебя, Тристанна.

Его губы изогнулись в насмешливой улыбке, и он надвинулся на нее; в его глазах безошибочно угадывался собственнический блеск, и у нее стало горячо между ног. Она отдала бы все за способность ненавидеть его или хотя бы не желать его!

Он взял ее за руку и поднес к губам, не отпуская ее взгляда. Пульс бешено забился в ее висках и горле.

— Ты наконец соответствуешь моим ожиданиям, если не превосходишь их, — промурлыкал он.

В его голосе она услышала поступь рока, звон решетки, опустившейся за ее спиной.

Глава 8

Вечер, на который привел Тристанну Никос, отнюдь не был небольшим мероприятием. Это была звездная вечеринка в огромном дворце эпохи Возрождения — Палаццо Питти, служившем некогда резиденцией семье Медичи. Огромное холодное здание навалилось на Тристанну невыносимой тяжестью, едва она, опираясь на руку Никоса, вылезла из машины и взглянула на вычурный фасад. Впрочем, Никос давил на нее не меньше.

Ей пришлось сделать вид, что она не заметила ни косых взглядов, ни шепота, когда они шли ко входу во дворец; пришлось улыбнуться фотографам и притвориться, что ей очень нравится быть с Никосом, в этом платье. У нее не было выхода, кроме как постараться справиться с ситуацией по возможности изящно. Она держала голову высоко поднятой, улыбалась и изо всех сил надеялась, что годы притворства, составившие ей репутацию «ледяной» Барбери, придут ей на помощь сейчас. В конце концов, рассудила она, дело было в публичности, а не в том, что на ней надето.

Никос провел ее в открытый дворик под звездным небом. Дождь перестал, вечер был теплый, мягкий свет падал на фонтан и мраморные статуи, застывшие в своих высоких нишах. За столами сидела знать и видные представители высших слоев, одетые в дорогие костюмы, увешанные драгоценностями, лениво обменивающиеся репликами за покрытыми белыми скатертями столиками.

— Что за дело ты имел в виду? — спросила Тристанна, оглядываясь.

Слева от себя она увидела бизнесмена, о котором газеты отзывались только с благоговейными интонациями, справа рок-звезда, известная своими филантропическими деяниями, беседовала с британской светской львицей. Никос бросил на нее взгляд.

— Мое, — просто ответил он.

— В смысле, это твой бизнес? — резко спросила Тристанна. — Или ты намекаешь, что это не мое дело? Такому влиятельному человеку определенно стоит выражаться яснее.

Их взгляды встретились, и по ее телу прошла волна дрожи. Неужели она не может хоть раз нормально отреагировать на его взгляд? Хотя бы сегодня, когда он насильно одел ее, как проститутку, и вывел такую на публику, чтобы убедиться — и убедить пол-Европы, — что она знает свое место? Он смотрел на нее так, словно знал о ней что-то, чего она сама не знала; ей сдавило грудь, пульс участился, и она почувствовала себя так, как будто в этом и была ее цель пребывания с ним, как будто она была его любовницей.