Вожделенная награда - Крюс Кейтлин. Страница 17

— Вилла когда-то принадлежала моему деду, — сказал он, когда они сошли с яхты в маленькой бухте и ехали в великолепном «мерседесе» между холмов. — После смерти отца она перешла ко мне.

— Значит, ребенком ты никогда здесь не был? — спросила она, глядя в окно на деревенский пляж, где под белыми зонтиками играли дети, и светлые дома, так и просившиеся под прицел фотоаппарата, под неимоверно синим небом.

Его взгляд был тяжел и циничен.

— Я не приезжал сюда на каникулы, если ты об этом. Все детство я безвыездно провел в Афинах, — ответил он, и она вспомнила, как он упомянул трущобы, и покраснела.

Тогда и появилась эта потребность защитить его, в первую очередь от его собственного прошлого, но она не позволила себе думать о том, что это могло значить.

— Ты назвал это место своим домом, и я подумала, что с ним связаны детские воспоминания, — сухо сказала она.

Ее пугало то, что он видел, насколько другим человеком, более мягким, принимающим все близко к сердцу, она стала. Его взгляд был холоден, и она затихла.

— Это единственный дом отца, в котором он не был ни разу на моей памяти, — сказал Никос тоном, не способствующим развитию разговора, — и мне это нравится.

Она не стала спрашивать его об отце. Он привез ее на виллу и сразу отвел в спальню, окнами выходившую на море внизу. Она так изголодалась по нему, что не сказала ни слова против. Если бы они могли оставаться в постели вечно, думала она сейчас, глядя на горизонт.

Здесь, где Никос был такой же частью острова, как оливковые деревья, вопрос о его отце рано или поздно все равно всплыл бы. Тристанна узнала, что его отец вырос здесь, а потом дед Никоса заставил его участвовать в бизнесе. Было трудно определить, кто из них двоих был более суров и властолюбив. Тристанна убедила себя, что стремление узнать больше о семье человека, сотрясшего основы ее жизни, логично, хотя сама прекрасно знала, что причина ее интереса вовсе не в этом.

— Ты знал своего деда? — спросила она однажды, когда они обедали в таверне на деревенской площади.

— Мне непонятна твоя одержимость им, — насмешливо ответил Никос. — Ты что, охотник за привидениями, Тристанна? Остров кишит ими, я уверен. Здесь много святых и мучеников, которые могут тебя заинтересовать, не обязательно копаться в истории моей семьи.

— Это не одержимость, — спокойно ответила Тристанна, прибегая к единственному оставшемуся у нее оружию, и отпила вина. — Но мне действительно интересно. Он построил удивительный дом для человека, о котором ты так неуважительно отзываешься.

Вилла была мечтой художника, с ее тщательно продуманными интерьерами и захватывающими видами из окон.

— Мой дед был не очень приятным человеком, Тристанна. — Глаза Никоса опасно блеснули. — У него была художественная жилка только в отношении приобретения вещей, про которые ему говорили, что они стоят того. — Он пожал плечами, но взгляд был по-прежнему холоден. — Хотя может ли основатель империи быть приятным человеком? Его сын вырос его копией, в которой все плохие качества стократно усилены. Вот мое наследство, которым я горжусь.

Она знала, что он болезненно отреагирует на любое проявление сочувствия или понимания, и заставила себя сохранять равнодушный вид. Иногда ей казалось, что он проверяет, есть ли в ней какие-то чувства к нему, поэтому она особенно старалась не проявлять их, как будто их отношения не выходили за рамки физической близости и ожидания обещанных денег. Возможно, для него это было так.

— Гордишься или нет, — сказала она, — это твои корни. Их стоит знать.

— Я знаю свои корни, — огрызнулся он.

Она задела его за живое или он просто хотел поставить ее на место? Она вздернула подбородок, и в его насмешливой улыбке мелькнула горечь, как будто он читал ее так же свободно, как она его.

— Тогда не о чем беспокоиться, верно? — легко спросила она.

Его улыбка стала острой.

— Почему я должен беспокоиться? — ответил он вопросом на вопрос. — Сейчас я думаю, что должен быть благодарен отцу за то, что он бросил мою мать, когда ее красота начала увядать. В конце концов, она была всего лишь танцовщицей в клубе. Она могла только мечтать о судьбе, которая выпала ей. Несомненно, именно поэтому она пристрастилась к наркотикам и бросила меня. Через много лет после того, как я доказал его отцовство с помощью анализа ДНК и упорного труда, он сказал мне, что улица закалила меня, сделала опасным соперником. — Движение его плеч заставило ее вздрогнуть от боли. — Мне стоило поблагодарить его, пока у меня была возможность.

— Он был не самым хорошим отцом, — тихо сказала Тристанна.

— Он был Деметриос Катракис. Всю свою нежность, как бы мало ее ни было, он отдал своей жене и дочери, а на долю сына-ублюдка ничего не осталось.

На его лице было отчетливо написано страдание, но Тристанна знала, что, если она выкажет даже минимум сочувствия, он никогда не простит ее. И она откинулась на спинку стула, отпила вина и стала смотреть на живописную деревушку, словно ее сердце не разрывалось от жалости к несчастному мальчику, существования которого Никос никогда не признает.

Он больше не возвращался к этой теме, только занимался с ней любовью так страстно, что она иногда начинала бояться, как бы этот огонь не спалил их обоих. Лишенная возможности говорить о своих чувствах, Тристанна рисовала. Она рисовала Никоса в разных позах, убеждая себя, что делает это только из-за его совершенной мужской красоты. Только поэтому она так часто разглядывала его лицо, изучала его тело и руки — только ради совершенствования своего мастерства.

— По-моему, ты слишком часто рисуешь меня, — сказал Никос, встав у нее за спиной и рассеянно поглаживая ее волосы. — Почему бы тебе не набросать пейзаж?

Тристанна не услышала, как он закончил разговор, но почувствовала его приближение. Она сидела так, чтобы видеть полуостров и море, но в ее альбоме опять был Никос, на этот раз в профиль, задумчиво хмурящийся, каким она видела его чаще всего.

— Рисовать людей интереснее, а ты единственный человек, которого я вижу достаточно часто, — ответила она. — Я могла бы попросить какого-нибудь туриста попозировать мне, но сомневаюсь, что тебе это понравится.

— Ты права. — По его голосу она поняла, что он пытается спрятать улыбку.

Она отложила карандаш и повернулась к нему. Он, как всегда, закрывал собой весь мир, заставляя ее сердце биться чаще. Она не видела золота его глаз — на лицо падала тень, — но ей хватило его прикосновения, чтобы ощутить их тепло.

— Мне надо слетать в Афины, — тихо сказал он, поглаживая ее щеку.

— Возьмешь меня? — мягко спросила она.

Теперь, когда она попала в зависимость от него, уже бесполезно было отрицать, что она его любовница, на словах и на деле. Месяц, который оговорил Питер во Флоренции, подходил к концу. Брат даже прислал все бумаги, которые она требовала. Ее план работал, как было задумано. Она не собиралась спать с Никосом или проводить с ним так много времени, но это были единственные отступления от стратегии. Ее положение отличалось от положения неодушевленной собственности, игрушки мужчины, в котором раньше существовала ее мать. Так она говорила себе каждый день.

— Это всего на несколько часов, — значит, он полетит на вертолете, — вечером вернусь.

— Буду скучать, — небрежно бросила она, зная, что подобный тон не возбудит подозрений. Она постоянно работала над собой, чтобы выглядеть так спокойно. — К счастью, у меня есть твои портреты на случай, если я начну забывать, как ты выглядишь.

Он поднял ее и посмотрел ей в глаза, прижав к себе. Его тепло пропитывало ее тело, и она не знала, как истолковать его ищущий взгляд. Неужели она чем-то выдала себя и он догадался?

— Можешь помочь мне собрать вещи, — пробормотал он.

Это была единственная форма близости, которой они позволяли существовать. Остальное она тщательно прятала даже от себя.

— Конечно. — День ото дня она совершенствовалась в любовном ремесле. Ее страхи и предсказания Питера сбывались. — Мне все равно нечем заняться.